Киллер навсегда - Страница 40

— Не дрейфь, Локтионов, не стану я тебя мочить. Всех не завалишь, да и подозрительно это будет выглядеть. Если бандосы на тебя до сих пор не наехали, то вряд ли тронут в ближайшем будущем. А что касается ментов, то они рано или поздно спишут «глухарь» на Казарина. Инна никому из них не родственница и не подруга, других дел хватает; один Волгин там воду мутит, все никак уняться не может, хотя давно уже пора личными проблемами заняться. Придумаем чего-нибудь. Подкинем ему еще пару «глухарьков». Да, Локтионыч? Тяжело ведь первый раз, потом привыкаешь. Организуем на его территории парочку беспричинных убийств, он с ними до пенсии не разберется. Депутата какого-нибудь шлепнем. Единственная от них польза, от депутатов, — когда кого-нибудь из них обидят, такая волна поднимается, что суши весла и руби мачты. Профинансируешь, Локтионыч? Ты платишь, мы — танцуем.

— Я?.. Вы — серьезно?

— Такими вещами не шутят, — Актер улыбнулся. — Тебя что-то пугает? И потом, почему — «вы»? К чему это подобострастие? Мы же партнеры, едрен корень!

Тишина длилась долго. Локтионов неловкими движениями развязал галстук, помассировал сердце, лицо его налилось кровью. Не поднимая глаз, он спросил:

— Сколько?

Актер рассмеялся. Весело рассмеялся, легко. Хлопнул себя по коленям, встал, достал из серванта два стакана, налил сок, себе — немного больше.

— Расслабься, Локтионыч, ты меня тревожишь. Не принимай так близко к сердцу, прорвемся. Скажи, ты ведь где-нибудь письмо заныкал, дрянную бумажку со всем раскладом на случай гибели? Подстраховался?

Локтионов отрицательно замотал головой.

— Ну, уважаемый Эдуард Анатольевич, не заставляй меня думать о тебе хуже, чем ты есть. Гением тебя никак не назовешь, ни в этой области, ни, пожалуй, в любой другой, но книжки-то ты читаешь и кино смотришь, должен был подумать о будущем. Нет, не подумал? И правильно, дрянная это на самом деле страховка.

Бывало, людей убивали даже тогда, когда они десять писем писали, а случалось, никто трогать не собирается, жить бы да поживать еще, а письмо р-раз — и выскочило где-то, и — все, конец… Не пиши писем, не надо… Мне кажется, пришла пора прощаться.

Актер пожал безвольную руку Локтионова и проводил его до дверей. Директор долго путался в шнурках, но в конце концов обулся, прошептал: «До свидания», — и вышел на прохладную лестницу. Актер вернулся в комнату, где сел в кресло и, заложив руки за голову, рассмеялся.

В машине Локтионов боязливо достал из внутреннего кармана пиджака диктофон и несколько секунд завороженно смотрел, как вертятся катушки микрокассеты.

В пятидесяти метрах от него, продолжая сидеть за столом и смеяться, Актер отключил «глушилку», исключающую возможность прослушивания помещения и магнитной записи.

Локтионовский «форд» влился в автомобильный поток; на перекрестке у Эдуарда Анатольевича кольнуло в сердце и на миг потемнело в глазах. Он потряс головой и несколько раз глубоко вдохнул; все прошло, туман рассеялся, и только сзади недовольно сигналили водители других машин.

«Нервы», — подумал Локтионов, рывком трогаясь с места.

Больше всего на свете ему хотелось проснуться и узнать, что события последних дней — просто ночные страшилки, а жизнь прекрасна и солнечна, Инна варит на кухне кофе, наемные убийцы существуют только в кинобоевиках…

Актер крутил в руках продолговатый конверт, на лицевой стороне которого было написано традиционное: «Вскрыть в случае моей смерти», а внутри хранились два листа формата А4 с рукописным текстом и еще один лист, худшего качества, желтоватый, чистый, вложенный для того, чтобы записи не просвечивали через конверт. Та самая «гнилая страховка», о которой они говорили двадцать минут назад. В три часа дня Актер выкрал ее из квартиры Жанны. Конверт покоился в глубине шкафа, среди вышедших из моды шмоток, к которым Жанна давно не прикасалась. Идеальное место для тайника: Актера аж передернуло, когда он до него добрался. Именно тот случай, про который он говорил. Пишешь на случай гибели, а писанина начинает жить своей жизнью, невероятным образом появляется там, где не надо, попадает именно в те руки, для которых не предназначена, и эту самую гибель ускоряет. Актер совершенно точно знал, что второго «завещания» Эдуард Анатольевич не написал; маленький, невесомый шанс, что дубликат все-таки существует, добавлял ситуации необходимую остроту. Актер не сомневался, что, приехав к Жанне, Локтионов вспомнит этот разговор и кинется проверять тайник, где и найдет идентичный конверт, что должно его успокоить. Распечатывать его директор не решится, у него времени на все про все будет минут десять, пока Жанна принимает душ, — не станешь же при ней рыться в старом белье, отворачиваться и говорить: «Дорогая, у лысых свои секреты…» Тем более что квартира на сигнализации, дверь — неприступная, как бы Актер мог пробраться и совершить кражу?

Интересно, сколько осталось жить «пораженному кариесом» Локтионову? Дня два-три, наверное. Сразу после того, как удастся добраться до посредника Паши и отобрать кассету, данную ему на сохранение Варламовым, час Локтионова пробьет. Ни того ни другого в живых оставлять нельзя, но эти два раза — последние. Все, хватит. Начинается новая жизнь… Жизнь, в которой он никому ничего не должен. Разве что Карине и Виктору. Да, перед ними он в долгу. Ну да это — приятное.

Актер закрыл глаза и понял, что устал.

Во сне он чувствовал, как обжигает пятки раскаленный песок, слышал запах моря и шум прибоя, шел по берегу и, щурясь от солнца, смотрел на пригорок, где среди сочной зелени эвкалиптов и пальм проступала черепичная крыша его домика.

«Папа!» — сын бежал ему навстречу, бежал по самой кромке воды, высоко поднимая колени.

Актер улыбался, и лицо у него было доброе-доброе…

— Ты чо гонишь?

За несколько секунд до этого Волгин спросил у Катышева, зачем тот украл деньги убитой, и напомнил, что это плохая примета. Катышев отреагировал с опозданием, которое подтвердило догадку опера. Дальнейшие вопросы не требовались, можно было уходить, предварительно сведя все к шутке, — или ничего ни к чему не сводить, просто уйти, хлопнув дверью, но Волгин остался.

— Я не гоню, Василич. Сколько там было? Тонны две? Больше? Немного добавил, и машину новую взял. Ты ведь давно о «десятке» мечтал. И чего в ней хорошего? Hoc — от «СААБа», задница — от носорога… Тем более, таким способом купленая; смотри, долго не проездит.

— Ты, дружище, не опупел часом?

— Ты еще скажи, что я под тебя копаю, «подсидеть» пытаюсь.

Катышев набычился, долго молчал, потом выругался. Кто-то из сотрудников, пришедший подписать документы, заглянул в кабинет, но Катышев, не поворачивая головы, рявкнул:

— Занято! — И дверь с треском закрылась. Волгина молчание не тяготило.

— Нет, ты объяснись.

— Чего объяснять? И так все понятно! У Инны ты раньше бывал. Наверняка знал, где у нее сбережения хранятся. Во-первых, не стала бы она далеко прятать, не тот у нее характер, во-вторых, чисто профессиональная привычка… Когда труп нашли, у тебя все возможности были бабки замылить. Некому больше, Василич. Убийца их не брал.

— Да что ты говоришь!

— Что думаю, то и говорю. Либо ее все-таки очумевший Казарин придавил — во что я ни грамма не верю, — либо там киллер работал, специалист высочайшего класса. Ни в том ни в другом случае деньги пропасть не могли. Казарин бы о них просто не подумал, не до того ему было бы, а профессионал на такую мелочевку не позарился бы, наоборот, оставил бы лежать, чтобы на спонтанное убийство больше походило.

— Профессионал не позарился, а у твоего начальника, значит, к рукам прилипло!

— Не передергивай, Василич. Не надо. Я ж тебя не обвиняю.

— Что, долю попросишь?

— Не попрошу. Пока ты машину новую не купил, я тебя… про тебя много нехорошего думал.

— А теперь, значит, мнение, конкретно, переменил?

— Да нет, просто отпали дурацкие мысли, что это ты ее грохнул. Каюсь, был грешен, подозревал тебя… слегка. Ты же факт знакомства с ней скрывал, палки в колеса ставил. Очень тебя устраивало, если бы дело удалось на Казарина навесить. Или — чтобы оно навсегда «глухарем» повисло. Удобно: и тебя никто не уличит, и меня всегда лишний раз выдрать можно. Не работаю, элементарно бытовуху раскрыть не могу, выпустил преступника из рук. Устраивало, правда?