Киллер - Страница 20
Шеф закурил и некоторое время смотрел на меня задумчиво, пуская дымные кольца.
- Выйди. - указал он Додику на выход. - Оставь нас одних.
Подождав, пока Додик плотно прикроет дверь, он начал:
- Как ты думаешь, зачем я тебя спасал, вытаскивал из всех твоих историй, приблизил к себе? За как!,е такие заслуги? Не знаешь. И мать твоя тебе этого не рассказывала... Впрочем, когда я с тобой познакомился, она уже была полностью деграднрованной. Водка, пьянки-гулянки... Значит, не знаешь? А я тебе расскажу. Она была моей любовницей, стала ею в четырнадцать лет.
Нe исключено, что ты мой сын, - он гнусно ухмыльнулся. - Хотя... нет, не похож, совсем не похож... Видно, нагуляла тебя с каким-нибудь ублюдком. Такие дела, мой мальчик.
Он поднялся.
- Но будь ты и моим сыном, простить тебя все равно не имею права. Таковы наши законы, и они незыблемы. Мы тебя будем судить. Чтобы другим неповадно было... - Он прошелся по комнате. - А бабу эту, Лукашову, мы сейчас поедем кончать. Без тебя обойдемся, слабонервный. Но прежде мы с нею побеседуем кое о каких вещах. Жди.
- Я тебя... и на том свете... найду... - Мне казалось, что я схожу с ума: голову, словно раскаленным обручем схватило, в глазах потемнело, а по жилам будто расплавленный свинец прокатился.
Он посмотрел на меня с брезгливым сожалением и молча вышел.
Вскоре от дома отъехала машина.
В комнату вошел Додик.
- Балдеешь, красавчик? Вот, оставили меня тут сторожить. А как по мне, то тебя нужно было сразу в расход пустить, не разводить трали-вали. Лишняя морока только. Подумаешь, фигура... Давай сюда свои лапы, я их веревками забинтую. В сортир, гы-гы, и стреноженный попрыгаешь...
Всю свою ненависть я вложил в этот удар ногой, мне даже послышался хруст височной кости. Додик завизжал, как заяц-подранок, упал и забился в конвульсиях, из его ушей потекла темная кровь.
Я вышиб плечом дверь и прошел в грязную крохотную кухню, где возилась старушенция.
- Режь, стерва старая, иначе зашибу... - едва сдерживая бешенство, показал я на свои связанные руки. - Ну!
Старуха что-то прошамкала и покорно перерезала кухонным ножом веревочные узлы.
Я выскочил на улицу с единой мыслью - догнать, опередить! Подняв руку, остановил голубые "Жигули".
- Тебе куда, парень? - спросил водитель.
- В город...
- Не по пути... - И водитель хотел закрыть дверцу - видно, что-то во мне ему не понравилось.
Тогда я рванул дверцу на себя и уселся на сиденье.
- Поехали, - сквозь зубы процедил я. - Прошу тебя... Нужно человека спасать... Я заплачу...
- Да пошел ты... - И водитель потянулся за монтировкой, которая лежала у него на подхвате.
Я достал свой наган, который отобрал у Додика.
- Выметайся. Быстро! - взвел я курок.
Перепуганный водитель не выскочил, а вывалился на шоссе. Я сел на его место и дал газ. Вскоре поселок остался позади.
ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ
Карасев. Все, что я смог собрать о нем, лежит у меня на столе: характеристика, справки, свидетельские показания. Есть и фотографии, правда, десятилетней давности: настороженный взгляд, упрямо сжатые губы, квадратный подбородок. Симпатичное лицо. Убиица - "профи"... Он? В тот вечер, когда был убит Лукашов, алиби у Карасева почти стопроцентное. Во всяком случае, если судить по показаниям его соседей. А не верить им невозможно - особой любви к Карасеву они не питали. Но не мог же он быть одновременно в своей комнате и в парке у ресторана "Дубок"?!
Избитые неизвестным юнцы не смогли с полной уверенностью ответить на вопрос, когда им показали фото Карасена: не тот ли это человек? "Вроде похож... Как будто он... А может, и ошибаюсь... Вот если бы увидеть его в натуре, да в полный рост..."
Если бы... Исчез Карасев, испарился. Бесследно. Примерно через неделю после убийства Лукашова. Впрочем, судя по рассказам соседей, такое за ним замечалось и раньше-случалось, не бывал дома по два-три месяца.
Был на заработках, "шабашил", объяснял, когда спрашивали. Весьма вероятно. Но как истолковать присутствие на тряпке следов порохового нагара и свинца?
Мои размышления прервал телефонный звонок:
- Ведерников? А ты, оказывается, упрямый... Слышишь меня, алло?
- Слышу, - отвечаю, с трудом сдерживая внезапную дрожь-это снова "доброжелатель".
- Фишман - последнее предупреждение. Забудь о том, что он наболтал. А убийцу Лукашова, хе-хе, - снисходительный смешок, - мы тебе на блюдечке с голубой каемкой преподнесем. Услуга за услугу. Идет? Что молчишь?
- П-паскуда, - хриплю я, от бешенства заикаясь. - Я до вас все равно доберусь, - добавляю совершенно непечатное.
- Жаль, - голос на другом конце провода становится жестче. - Жаль, что не удалось договориться стобой по-хорошему. Надеешься на своих "стукачей"? Напрасно, считай, что их уже нет. До скорой, встречи, опер... Хе-хе...
Я медленно кладу трубку на рычаги. В глазах какаято муть, трудно дышать. Встаю, с силой распахиваю окно и хватаю воздух широко открытым ртом. Хаотическое движение мыслей постепенно упорядочивается, и одна из них вдруг огненным всплеском озаряет мозг: "Тина Павловна! Ей угрожает опасность!" Снова хватаюсь за телефонную трубку, накручиваю диск, но мембрана отвечает только длинными гудками вызова. Ее нет дома?
Но я ведь, черт побери, просил по вечерам не выходить на улицу!
Туда, немедленно к ней! Я выскакиваю в пустынный коридор управления и мчусь к выходу. Только бы успеть, не опоздать...
Такси, в котором я ехал, еще не успело развернуться, а мои ноги уже стремительно отсчитывали последние ступеньки лестничного марша, в конце которого солидно высится дубовая резная дверь квартиры покойного Лукашова.
Звоню. Еще и еще раз. За дверью ни шороха, ни звучка. Хотя что можно услышать, если на полу прихожей пушистый болгарский ковер ручной работы, в котором ноги утопают по щиколотки, а дверь такой толщины, будто ее сняли с бомбоубежища?
Наконец звякает, отодвигаясь, массивный засов (его поставила Тина Павловна после ночного визита бандитов), затем поворачивается ключ в замочной скважине, и дверь медленно отворяется.
Жива! Я облегченно вздыхаю и прячу пистолет в кобуру.
- Вечер добрый! Не рады? - говорю, широко улыбаясь.