Киберпанк как последнее оружие культуры - Страница 1

До 18 века сама постановка вопроса о прочитанной книге: «увлекательно – не увлекательно», была кощунственной.

Художественная литература ставила задачи сугубо назидательные, стоит хотя бы вспомнить о Кретьене де Труа, Вольфраме фон Эшенбахе, Мильтоне и Сервантесе, даже Дефо и Свифте. Увлекательность могла возникнуть случайно, при описании некоего жизненного эпизода, но нисколько не являлась целью автора. Обязанностью сочинителя было спасение душ. И, безусловно, имелся реальный спрос на дидактические поэмы и романы. Основная масса населения, как в Средневековье, так и в начале Нового Времени, проводила дни в тяжких трудах. Да и представитель нетрудового воинского сословия должен был готов в любой момент сесть на коня и принять смерть на поле боя. Все эти люди нуждались в укреплении духовной дисциплины.

Некоторые дисциплинарные послабления допускались лишь в карнавальные периоды. Существовали, естественно, сочинители, которые откликались и на карнавальный спрос, создавая произведения распутные и легкомысленные, в основном на туалетно-сексуальную тематику человеческого «низа». Однако большую часть года такие, с позволения сказать, литераторы имели много неприятностей от властей, да и народ их не слишком уважал.

Литература начинает выступать как средство развлечения сперва в богатых странах, беспощадно эксплуатирующих колонии, и в такой роли широко распространяется лишь с наступлением эры индустриального производства и массового потребления.

Итак, вопрос «увлекательно – не увлекательно» обсуждается каких-нибудь двести пятьдесят лет. Как правило, книга признается читающей публикой увлекательной не в силу многоумного логического доказательства. А потому что «нравится и все тут». Притом давно было замечено, что любое объективное достоинство книги может вызвать отнюдь не положительный, а негативный ответ читателя. И образный метафоричный язык будет его «тормозить», и разветвленная интрига станет раздражать. Даже обилие действия может вызвать усталость. Не всем будут приятны удачливый герой и «хэппи энд». «Малиновому пиджаку» не придется по вкусу рефлексирующий герой – «лох». А если читатель – бизнесмен, ему не по нраву герой, борющийся за социальную справедливость. У читателя, выросшего на стрелялках, вполне может вызвать отвращение, переходящее в рвоту, глубокий психологизм. А читателя-гуманитария запросто взбесит словосочетание «оперативное запоминающее устройство», будь оно в тексте.

Таким образом, поведение читателя само может быть объектом анализа. И первый вывод, к которому приходишь, выглядит так: влечение читателя (и, в частности, литературоведа) к той или иной книге, как правило, возникает не из достоинств книги, а из достоинств и недостатков читателя, возможно, даже из его пороков и грехов.

И главным недостатком современного читателя, в отличие, например, от средневекового, является нехватка мотивации для осмысления текста. (Даже сам автор, требующий вдумчивого отношения к своим опусам, как я не раз наблюдал, при переходе в сословие читателей становится таким же нетерпеливым – давай, давай, быстрей, быстрей.)

Плох тот писатель, который не чует нутром слабые места читателя, который не умеет использовать читательские недостатки.

По большому счету, писатели подобны микроорганизмам, а читатели – клеткам человеческого организма. Удачливый микроб или вирус умеет проникать в клетки и, размножаясь там, вызывать инфекцию.

Но инфекция инфекции рознь. Исходя из этого тезиса, я предложил бы поделить писательскую продукцию на два класса.

Первое – чисто потребительская литература. Эта литература использует привычные раздражители и проникает внутрь читателя через давно открытые рецепторы.

Как известно кусок мяса, приманивающий дикого зверя, должен быть надлежащего запаха и цвета. Он должен быть красный и свежий для тигров, зеленоватый и зловонный для грифов.

Аналогично и литературное произведение должно надлежащим образом подействовать на рефлексы. «Проглатывая» его, читатель надеется получить соответствующие «вкусовые» ощущения. Автор как минимум обязан нащупать тему, вызывающую читательский аппетит. Например, поваренная книга, составленная людоедом, обречена на успех.

Потребительская литература раскрывает сознание, но ничего туда не вносит. Она может быть и злободневной, и уводящей незнамо куда, но в любом случае сохраняет инерцию читательского сознания, инерцию удовлетворенности или инерцию обиды.

Короче, автор ширпортреба, хоть и напоминает микроба, но максимум, что он может вызвать у читателя – это легкое расстройство.

Долго распространяться на тему потребительской литературы нет смысла, потому что она скоро исчезнет.

Дело в том, что она упорно рубит сук, на котором сидит. Обедняя язык, метафоричность, информационную насыщенность, она переключает читателя из вербальной сферы в зрительную. Зачем мне читать описание боевой или любовной сцены, сделанное убогим штампованным языком, если я увижу всё это в ярких красках на экране (или вообще в трехмерной «виртуальной реальности»), да еще и поучаствую в действии, подавив на клавиши (или помахав руками, облаченными в «цифровые», т.е. сенсорные перчатки).

Еще десять-двадцать лет, и потребительскую литературу добьют трехмерные анимации и сетевые интерактивные игры. На месте автора будет продюсер, который лишь поставит задачу – объем произведения, жанр, его возрастная и социальная аудитория. Саму вещь скомпилируют и нарисуют программы-сценаристы, программы-диалогисты, программы-монологисты, программы-сюжет-напрягисты и т.д. Можно представить законченное произведение в виде цифрового объекта с мощным интерфейсом, который распространяется и продает себя сам, и даже уничтожает в сети произведения, изданные конкурентами…

Горе издательствам, которые делают ставки только на потребительскую литературу (обойдемся без названий), рано или поздно их раздавят онлайн-магазины, торгующие файлами.

Но существуют и авторы, похожие на некоторые типы вирусов. В этом случае мы имеем дело со вторым классом литературы – это литература с претензиями, которая имеет целью не только привлечь читателя, но и вдобавок изменить его. Она тоже воздействует на рецепторы, ведь нужно, чтобы читатель взял ее, так сказать, в зубы, будто аппетитный кусок мяса. Но, проникнув внутрь потребителя, этот кусок начнет действовать как вирусная программа. И в следующий раз измененному читателю, может быть, захочется вместо кровавого бифштекса пучок укропа.

Остановившись на претенциозной литературе, сузимся до рамок жанра НФ.

Что бы там не лопотали гуманисты, научная фантастика – это литература времен научно-технической революции. Ее существование есть следствие технологического оптимизма и веры во всемогущество науки в 50–60-е годы. НТР тогда неслась во весь опор, но это была лихая скачка по болоту. Немного погодя НТР завязла всеми копытами в трясине. Вместе с НТР влипла и НФ. Наука показала себя сплошь и рядом наложницей большой политики; технологии оказались в руках менеджеров, интересующихся только прибылью. Коммерциализация образования нанесла большой ущерб научно-технической грамотности, культ потребительства оказался несовместим с тягой к знаниям; в постсоветских странах, сброшенных на периферию капиталистической системы, даже состоялась своего рода антиНТР.

Тягачом современной сильно буксующей научно-технической революции являются информационные технологии. И хотя они играют большую роль в экономике «надуманных потребностей» и крутят педали бессмысленного потребительства, но уцелевшие кое-где оптимисты до сих пор считают, что прогресс в информатике улучшит использование скудеющих ресурсов земного шарика, преобразует «человека потребляющего» в «человека хорошо информированного» и реанимирует веру во всемогущество науки и техники.

У информационных технологий существует литературный эквивалент, который иногда (и не очень удачно) называют «киберпанком».