КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2 - Страница 2

Но судьба, как известно, — дама не только капризная и непредсказуемая. Она порой демонстрирует черты старой склочницы-интриганки, физически не переносящей благоденствие по-настоящему спокойных, тихих людей. А собственно, что это может быть, как не судьба, если Питер Уотермайер, который ни разу в своей сознательной жизни не отдалялся от родного книжного магазина больше чем на три мили, в одно прекрасное утро тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года случайно прочел в «Тайм», которую выписывал много лет, объявление о замечательной экскурсии в знаменитую Дрезденскую галерею, которая представилась Питеру еще более заманчивой, когда он сравнил обещаемые туристическом компанией радости с весьма скромной ценой. Короче, через пятнадцать минут Питер забронировал себе по телефону место в британской группе поклонников средневековой живописи, а еще через неделю уже медленно, ОСМЫСЛЕННО, прохаживался вдоль изумительных полотен, каждое из которых воспринималось утонченным интеллектом господина Уотермайера как редкие в его размеренной жизни именины сердца.

Надо сказать, что за неделю Питер не на шутку влюбился в Дрезден. На его взгляд, город был неповторимо красив, изящен, зелен и наполнен милыми, приветливыми людьми, так не похожими на суховатых англичан, превращавшихся из манекенов в живых людей лишь в том случае, если им задавали какой-то вопрос. Причем лучше всего, если вопрос относился к области топографии. К примеру, как пройти на Трафальгар-сквер?

Дрезденцы, наоборот, излучали добросердечие, беспричинно улыбались и выказывали готовность всячески услужить любознательному и бесконечно влюбленному в изобразительное искусство и старые книги англичанину в смешном сюртуке и старомодной рубашке с высоким воротничком. Особенно старался Вернер Шредер — молоденький и прыщавый студент пятого курса местной Академии изящных искусств, с которым Питер случайно познакомился в галерее. Вернер, несмотря на свою молодость, прекрасно говорил по-английски, еще лучше разбирался в средневековой живописи, особенно в фламандской школе, которую Уотермайер ставил выше других, да и сам был весьма перспективным живописцем, в чем Питер мог убедиться лично, просмотрев наброски углем в огромной синей папке, которую Вернер постоянно таскал с собой.

Когда до окончания экскурсии оставались сутки, Вернер, который, как всегда, зашел за Питером в его отель, неожиданно сказал:

— Сэр Уотермайер, я хочу вам кое-что предложить, но, честно говоря, не знаю, как вы на это отреагируете.

— В чем дело, мой друг? — Питер с улыбкой посмотрел на молодого, симпатичного художника, нахмуренные брови которого выдавали неподдельную озабоченность.

— Я уже рассказывал вам, сэр Уотермайер, что я — сирота. Так вот в данное время, пока я не завершил Академию и не получил постоянную работу, мне приходится с колоссальным трудом сводить концы с концами. Сейчас у меня самый настоящий финансовый кризис…

— Я все понял, — кивнул Питер и полез во внутренний карман сюртука за бумажником. — Можешь мне ничего больше не объяснять. Я сам был студентом и знаю, каково молодому…

— Вы меня совсем не поняли! — перебил Вернер. На тонких губах молодого художника застыла гримаса обиды. — Неужели вы могли подумать, что я возьму деньги у постороннего человека, да еще к тому же иностранца?!

— Прости, если я тебя обидел, — пробормотал Питер. — Просто я подумал, что…

— У меня есть ценность, — вполголоса проговорил немец и почему-то оглянулся, словно в гостиничном номере мог присутствовать еще кто-то. — Настоящая ценность, сэр Уотермайер. И я дал себе слово, что никогда, даже в самую критическую минуту своей жизни, с ней не расстанусь. Но сегодня мне пришла в голову одна мысль. И я хочу с вами ею поделиться…

— Я слушаю тебя, Вернер.

— В наследство от матери мне досталась небольшая акварель Сезанна…

— Боже мой! — прошептал Уотермайер и молитвенно сложил руки на груди.

— Думаю, что сегодня эта работа стоит не менее ста тысяч долларов, однако дело совсем не в деньгах, — продолжал Вернер, совершенно не обращая внимания на шоковое состояние англичанина. — Я не собираюсь расставаться с этой акварелью. С другой стороны, я понимаю, что просто не имею права держать ее на обычной съемной квартире, замок которой, при желании, можно открыть ногтем мизинца…

— Ты абсолютно прав, Вернер, — ^машинально пробормотал Уотермайер, думая совершенно о другом — «Сезанн! Боже мой, настоящий Сезанн!!»

— За те несколько дней, что мы с вами знакомы, сэр Уотермайер, я убедился, что вы — настоящий джентльмен, для которого такие понятия, как «книги», «искусство», «общечеловеческая культура», — не пустой звук. И я подумал: «А что, если я передам эту картину на временное хранение сэру Уотермайеру? Ведь он никогда не обманет меня, не скажет, если я через сколько-то лет появлюсь в Лондоне, что знать меня не знает». Ведь так?

— Как ты мог подумать подобное?! — совершенно искренне возмутился Питер.

— Я хочу сдать вам эту акварель, как сдают вещи в ломбард. То есть вы дадите мне какую-то сумму денег, а я вам — картину. Но в тот день, когда я смогу вернуть вам ваши деньги, естественно, с процентами, вы обязаны вернуть моего Сезанна. Что вы на это скажете?

Уотермайер молчал, не в силах произнести ни слова, и только хлопал совиными глазами, обрамленными сверху короткими рыжеватыми ресницами.

— Я так и знал, что вы не согласитесь, — вздохнул Вернер. — Ладно, как-нибудь перебьюсь, в конце концов, не в первый раз…

— Погоди, Вернер! — вдруг ожил Уотермайер. — Я же не сказал «нет». Сколько денег тебе нужно ссудить?

— Много, сэр Уотермайер, — немец опустил голову. — Очень много. У меня накопились долги, я совсем обносился, мне стыдно приходить на занятия в Академию…

— Так сколько? — нетерпеливо повторил вопрос англичанин.

— Триста фунтов стерлингов, — шепотом, как страшную тайну, произнес Вернер.

— Всего-то?! — Питер с облегчением улыбнулся. — Послушай меня внимательно, друг мой. Я могу дать тебе эти деньги даже без расписки, под честное слово. И акварель твоя в качестве залога мне совершенно без надобности. Я верю, что ты — порядочный молодой человек, решивший посвятить свою жизнь служению искусству. Когда-нибудь ты станешь совсем взрослым, добьешься большого успеха и обязательно вернешь свой долг. Я даже не сомневаюсь в этом! Так что возьми эти триста фунтов и забудем об этом разговоре…

— Об этом не может быть и речи! — замотал головой немец. — Без соответствующего обеспечения я должен воспринимать ваши деньги как милостыню. На это я никогда не пойду, сэр Питер! Считайте, что между нами не было никакого разговора!..

— Ну, хорошо! — Уотермайер поскреб пальцами висок. — Где твоя акварель?

— Дома.

— Принеси ее мне, — улыбнулся Уотермайер. — Должен же я посмотреть залог, под который ссужаю аж 300 фунтов стерлингов.

— Договорились! — сразу же повеселел Вернер. — Вечером я принесу ее к вам в номер…

День тянулся томительно медленно. Питер Уотермайер даже отказался от прогулки по городу и, лежа в одежде на застланной гостиничной постели, курил одну сигару за другой и пытался представить себе, как выглядит вожделенная акварель великого Поля Сезанна.

Юноша сдержал свое слово и, как обещал, постучался в номер в половине девятого. Под мышкой у Вернера был зажат потертый коричневый тубус, в котором студенты политехнических и архитектурных институтов носят обычно чертежи. После того как Уотермайер извлек из протянутого тубуса дрожащими руками небольшой рулон и развернул его, став спиной к гостиничному бра, то на секунду замер: вне всякого сомнения, он держал в своих руках подлинник. Это была совершенно изумительная акварель — тонкая, изящная, словно сотканная из воздуха и цвета, выписанная в неповторимой манере Сезанна. Уж в чем в чем, а в настоящей живописи Питер Уотермайер разбирался профессионально.

Здесь же, в номере, Питер отсчитал Вернеру триста фунтов стерлингов, оставил ему все свои координаты в Лондоне и пожелал юноше стать великим художником.