КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 1 - Страница 68

— Но это невозможно, мадам! — буквально взвыл Эухенио.

— Да бросьте вы, дорогой Эухенио! — небрежно вымолвила я. — Откуда такие средневековые комплексы? И почему я, в конце концов, не могу подарить пять тысяч долларов понравившемуся мужчине? Что я, нищая, что ли?

— Но у меня нет и пяти тысяч! — в голосе Эухенио отчетливо, как складки за ушами после очередной подтяжки, проступали нотки обреченности. — Это огромные деньги, мадам! На них здесь, в Кайенне, можно купить двухэтажный дом с патио.

— Эухенио, вы меня разочаровываете! — воскликнула я, музыкально оформляя капитуляцию этого дебила бравурными звуками «Встречного марша». — Вы готовы променять двухэтажный дом с патио на час ИСТИННОЙ любви со мной? Господи, как была права моя мамочка, которая с раннего детства говорила, что все мужчины — козлы!..

Теперь я уже развлекалась вовсю. Как выяснилось, если тебе не угрожает немедленная профессиональная расплата, есть такие моменты, когда вполне можно побыть и проституткой. Как минимум для разнообразия.

— Но это и впрямь очень дорого, мадам! — совсем уж поникшим голосом пробормотал этот Ромео из Французской Гвианы. — Вы бы не могли по случаю производственного отпуска сделать мне небольшую скидку?

— Вы что, решили меня оскорбить? — теперь уже настала моя очередь взвиться. Честно говоря, в тот момент меня даже испугала та естественность, с какой я чувствовала себя в образе продажной женщины.

— Боже упаси! — Эухенио молитвенно сложил ухоженные руки на волосатой груди. — Просто вы, мадам, скорее всего, не в курсе рыночных цен…

— А мне плевать на рыночные цены! — гордо заявила я. — Мне нет никакого дела до вашего поганого рынка! Вы знаете, КАКИЕ люди рыдали на этой груди?! — С совершенно чуждым мне самоуважением я дотронулась кончиками пальцев, своего ликующего бюста. — Вы знаете, какие люди умоляли меня немедленно бросить свое ремесло и выйти за них замуж? Но я всем отказала! Всем, милый Эухенио! Потому что истинное призвание за рыночные цены не продается!..

— Ну, хотя бы триста долларов! — канючил «мачо».

— Скинуть целых триста долларов?! — воскликнула я и в ту же секунду ужаснулась. Если до желанной цели моему настойчивому клиенту не хватало такой ерунды, то ситуация, еще минуту назад казавшаяся мне абсолютно безопасной, на самом деле была просто плачевной.

— Триста долларов — это все, что у меня есть! — с пафосом воскликнул Эухенио и с юношеским бесстыдством вывернул карманы своих белых штанов. — Это все, что я заработал за последние три месяца! Неужели вы не видите: из-за вспыхнувшей, как ритуальный костер, страсти я готов отдать вам все, что имею?!

Только в этот момент я вдруг поняла, что за нашим коммерческо-романтическим диалогом с нескрываемым восторгом наблюдают буквально все посетители кафе. В основном это были пассажиры мужского пола, с которыми мне еще предстояло лететь до Сан-Пауло. Что же касается пожилой американской пары, то, судя по выражению их округлых глаз, темпераментный образ Эухенио надолго, если не навсегда, затмил в их сознании героев любимых телесериалов.

К счастью, в этот момент подошел гарсон и коротким тычком, словно вколачивал гвоздь в стену, припечатал к пластиковой поверхности столика мой счет.

— За даму заплачу я! — гордо заявил гарсону и мне романтик Эухенио и потянул счет на себя.

— На это уйдет половина вашего месячного дохода, — предупредила я своего воздыхателя.

— Запомните, мадам… — Эухенио вплотную пододвинул свой стул и почти приник к моему уху. — Для любого латиноамериканского мужчины гордость — это больше чем деньги…

Я понимающе кивнула и сделала было попытку чуть отстраниться от пышущего жаром страсти лица Эухенио, но тут же замерла, услышав вторую часть этой фразы, произнесенную уже совершенно незнакомым, чужим голосом:

— Мужчина в серой фетровой шляпе через два столика от вас. Летит из Нью-Йорка. По паспорту голландец. Осторожно приглядитесь к нему, но никаких попыток сблизиться не предпринимайте. Скорее всего, он войдет с вами в контакт уже в Сан-Пауло. Будьте осторожны, Вэл!..

Мое изумление было настолько естественным, что Эухенио победно, словно только что забил решающий гол в ворота соперника, вскинул вверх обе руки:

— Я знал, мадам, я знал, что сумею достучаться до вашего неприступного сердца! Прошу вас, забудьте о своей профессии, помните только о молодости, о страсти, о наших сердцах, тянущихся друг к другу, как побеги бамбука, пробивающиеся к свету и жизни сквозь расплавленный асфальт! Да, мы с вами…

И в этот момент ожил небольшой репродуктор, укрепленный в углу кафе, над стойкой бара, который в самый подходящий момент резко прервал монолог несостоявшегося клиента и вывел меня из состояния глубокого ступора:

— Дамы и господа! Начинается посадка на рейс авиакомпании «Бразилия транс пасифик» Кайенна — Сан-Пауло. Посадка из зала номер три. Повторяю…

Я была настолько ошарашена последней мизансценой в совершенно неподражаемом исполнении белозубого красавца Эухенио, что уже не знала, как и на что реагировать. Честно говоря, я просто боялась взглянуть на мужчину в сером костюме, о существовании которого только что услышала от своего аэропортовского воздыхателя. Мне казалось, что стоит только бросить взгляд в его сторону, как я сразу же узнаю близкое до почечных колик открытое русское лицо — то есть именно то, на что меня так методично нацеливала несгибаемая Паулина. Я просто не могла поверить, что ее мрачные предсказания могут сбыться так быстро и, главное, так неожиданно.

А «мачо» тем временем приступил к финальной части своей неподражаемой роли: заломив в отчаянии руки, он посмотрел на меня взглядом, пронизанным смертельной тоской, и воскликнул:

— Я знаю, мадам: мы больше никогда не увидимся!..

Теперь, когда я поняла, кто на самом деле в течение

полутора часов водил меня за нос, настроение резко испортилось. Меня вдруг разобрала жуткая злость на себя и свою наивность. Я с трудом преодолела огромное, сиюминутное желание схватить обеими руками этого фигляра в опереточной розовой рубашке за его патлы и оттаскать как следует. Не помню уже в который по счету раз я прокляла свое пролетарско-интеллигентское происхождение, обложила самым низкопробным, подворотным матом принципы, вбитые в мое сознание школой и комсомольской организацией, — те самые принципы, в соответствии с которыми любая форма недоверия оскорбляет достоинство человека. В тот унизительный момент с меня, словно иглы с рождественской елки после трехнедельного простаивания в углу нашей мытищинской коммуналки, разом осыпались все профессиональные принципы, которые так старательно вбивала в мою голову Паулина. Мне было наплевать на Эухенио и тот высочайший уровень актерского мастерства, с которым он выполнил свое задание. Меня абсолютно не трогало то бесспорное обстоятельство, что белозубый фигляр, разыгрывавший на глазах у почтенной аэропортовской публики этакого латиноамериканского жиголо, реально ПРИКРЫЛ меня, предупредил об опасности, то есть действовал, как настоящий друг, совершающий доброе дело просто так, ничего не требуя взамен. Все эти мелочи только усиливали мою лютую ненависть к собственной персоне, к моему бесправию, бессилию и непроходимой наивности. Отстраненно наблюдая за отчаянно жестикулировавшим Эухенио, я вдруг с жалящей душу остротой поняла, что ничего в моей жизни, собственно, не изменилось: как и прежде, меня, словно ничего не значащую трефовую «шестерку» из старой, замусоленной колоды, периодически извлекали на свет божий, какое-то время приберегали для конкретной ситуации, а затем небрежно швыряли на игровой стол…

Четко следуя рекомендациям Паулины, я сделала три глубоких вздоха, затем встала, закинула на плечо широкий ремень дорожной сумки и в последний раз взглянула на застывшего в немой мольбе Эухенио. Я могла только догадываться, что конкретно приобрело Центральное разведывательное управление США, имея в своем штатном расписании такого агента, но практически не сомневалась в другом — в этом парне погибал величайший характерный актер. Эухенио не просто играл — он жил этой игрой и не выходил из образа даже тогда, когда все зрители (то есть пассажиры рейса до Сан-Пауло) уже вознаградили его заслуженной порцией неслышных аплодисментов и с явным сожалением покинули зал.