Кембрийская глина - Страница 10

— Вчера взял пять ершишек, — сообщил рыбак.

— А берега хорошо знаете? — поинтересовался инспектор.

— Чего ж их не знать… Всю жизнь по ним шастаю.

— А ничего, папаша, интересного не замечали?

Рыбак глянул на инспектора подозрительно. Перед ним на горбе гигантского валуна сидел парень в белой синтетической рубашке с закатанными рукавами, в широком серебристо-синем галстуке, в хороших голубоватых брюках и резиновых сапогах. Рыбаки так не одеваются, для гулянок ещё рано. Бог его знает, что за человек.

Старик бросил в песок недокуренную сигарету.

— Ничего не замечал, — буркнул он, подхватывая ведёрко.

— Вон хорошее местечко для ужения, — Петельников показал на другой валун, поменьше, который далеко выступал в озеро.

— Я там не уважаю, — сообщил уже на ходу рыболов, — там маслицем попахивает.

Петельников съехал с валуна, как с ледяной горки. Девочки с гвоздиками засмеялись и тут же припустили к камню — тоже прокатиться. В два прыжка инспектор догнал рыболова и схватил за плечо:

— Каким маслицем?

У того возмущённо округлились глаза, но рука Петельникова лежала на плече твёрдо, как на металле.

— Каким… обыкновенным, растительным. Не сливочным же.

— А откуда пахнет?

— Я почём знаю! От базы несёт, откуда же ещё…

Петельников отпустил руку. Старик, видимо, посчитал его за ненормального и бросился от озера, громыхая ведёрком. Но инспектор уже его не видел. Разбрызгивая песок, он шёл к другому валуну.

Вблизи камень оказался некрупным, плоским, как дно бочки. Петельников забрался на него и стал нюхать воздух.

Запахов было много. Они смешивались над озером, образуя тот удивительный настой, который зовётся летним воздухом. Несло сырым песком и водой, как обычно бывает у озёр. От недалёких лодок потягивало варом. Пахнуло цветами, потом сосной, мокрым деревом, хотя деревья на берегу не росли — видимо, где-то лежали доски или брёвна. Неприятный запах чуть коснулся носа — дохлая рыбёшка лежала под солнцем. Пахло всем, чем только может пахнуть на озере. Только не подсолнечным маслом. Но старик говорил про масло. С базы запах долетать не мог — далековато, да тогда бы пахло по всему озеру.

Петельников немного побродил по берегу, принюхиваясь, и решительным шагом направился к маслобазе.

В конторе сидел один заведующий. Его бледные щёки плоско обвисли. Он сразу выжидательно замер.

— Разрешите позвонить, — вежливо спросил Петельников.

Кривощапов только кивнул.

— Дежурный! — сказал в трубку инспектор. — Это Петельников. Пришли-ка мне на маслобазу Карая. Да-да, сейчас. — Он нажал на рычаг и весело сообщил заведующему: — Сейчас приедет сам Карай.

Кривощапов никак не реагировал — перед ним лежало заявление с просьбой об увольнении по собственному желанию.

Собаку привезли только после обеда. Карай выпрыгнул из милицейской машины, разминая сильные лапы, — широкогрудый, высокий, чёрный, с коричневыми умными глазами. Он подошёл к Петельникову, встал на задние лапы, передние положил ему на плечи. Карай здоровался. Такой чести удостаивались немногие сотрудники. С другими овчарка была строга и независима.

— Да ты всю рубашку залапаешь, — радостно сказал инспектор, трепля собаку по загривку.

Карай жарко дышал в лицо Петельникова, внимательно прислушиваясь к словам.

— Поработай-ка во славу одорологии[1]. Я на тебя надеюсь.

Карай знал, что на него надеялись. И он старался не подводить. На счету у него задержанных преступников числилось больше, чем у иного инспектора. Он вернул государству имущества на сотни тысяч. Не одному сотруднику спас жизнь, бросаясь туда, где человек бы погиб. Молодой сержант, проводник овчарки, всем говорил, что скоро напишет рапорт начальнику управления милиции, а может, даже министру внутренних дел с просьбой присвоить Караю персональный ошейник, лучше всего золотой.

— Карай! — сказал сержант, и собака сразу поняла, что начинается работа.

Проводник дал ей понюхать тряпку, смоченную подсолнечным маслом, сказал что-то неразборчивое, пошептал на ухо и удлинил поводок метра на три. Карай рванулся вперёд, уткнув нос в землю. Он ринулся по берегу мимо всех валунов. Сержант бежал за ним, уцепившись за натянутый поводок. Собака прытко неслась вдоль берега, убегая всё дальше и дальше. Она отбежала километра на полтора от Петельникова. Затем повернула обратно, вынюхивая песок у самой воды.

Мимо инспектора Карай пробежал, шумно дыша и позванивая ошейником. Теперь он вёл сержанта в другую сторону, к тому валуну-киту, на котором инспектор сидел утром. Но не добежал, повернув на ходу к плоскому камню, где рыбаку мешал запах масла. Походив у инспекторских сапог, Карай подошёл к воде и в раздумье остановился.

— Карюшка, ну, — тихо сказал сержант.

Тот перестал раздумывать, ступил в воду и прошёл метров десять. Мог бы идти и дальше — здесь было мелководье. Карай стоял, разглядывая воду и помахивая хвостом. Петельников даже подумал, не любуется ли собака на своё отражение.

Карай переступил лапами, понюхал воду и зарычал. Петельников бросился к нему. Сзади зашлёпал ботинками сержант. Но перед собакой ничего не было, кроме песка и мелкой воды, сантиметров на десять. Карай догадался, что его не понимают. Он два раза хрипло и стыдливо пролаял — пёс не привык к непониманию, да и лаять не привык. Тогда Петельников наклонился к собаке и стал рассматривать воду под косым углом.

— Молодец, Карай, — похвалил инспектор, распрямляясь.

На водной плёнке расползлось несколько маленьких жирных пятен, как в постном супе. Это было подсолнечное масло — Карай за запах ручался. Значит, прав старый рыбак.

Но откуда оно здесь? Инспектор в недоумении осматривал камень, воду, берег… Да мало ли откуда! Может, база моет свои бочки. Или приезжие шофёры моют цистерны. Или уборщица стирает свои промасленные тряпки. Или пьяный сторож споласкивает бутылки… Да мало ли откуда могут быть жирные пятна, когда невдалеке торчит маслобаза.

Они вышли из воды, отряхивая ноги. Только Карай ничего не стал отряхивать — он неутомимо бросился делать восьмёрки. Поводок зазмеился по песку с лёгким шипом. Сержант опять побежал за собакой, чавкая мокрыми ботинками. Теперь Карай мельтешил подальше от берега. Метрах в двадцати он остановился в сухой траве, откуда торчали только его уши. Петельников подошёл. _ Карай глухо рычал, уткнувшись в стальную плиту люка. Сержант дал команду, пёс сразу успокоился и начал приводить себя в порядок.

Люк казался заброшенным. Вокруг стояли метровые стебли чертополоха и лебеды. А к самой рубчатой плите подступила чуть примятая заячья капуста.

Это место уже прочёсывали дружинники, но, видимо, на люк не обратили внимания. Да и Петельников прошёл бы мимо, а может, и проходил — люк как люк. Но Караю он не понравился, пёс тихо поскуливал, будто хотел что-то сказать и не мог.

Шофёр принёс монтировку. Петельников поддел тяжёлую плиту. Она снялась легко — не заржавела и не заклинилась. Видимо, её часто снимали. Отвалив крышку, инспектор заглянул в люк…

Посреди круглой зияющей черноты стояла г-образная труба, похожая на водяную колонку с навинченной металлической заглушкой. И остро пахло подсолнечным маслом. Петельников бросился на живот и крутанул заглушку. Она пошла свободно. Струя масла ударила в борт люка. Петельников с трудом навинтил заглушку, остановив этот щедрый поток.

Карай и сержант с интересом смотрели на лицо инспектора в жёлтых разводах, как у клоуна. Белая рубашка стала кремово-лоснящейся, жирной, хоть оладьи на ней жарь.

— Пропала рубашечка, — заключил сержант.

— Пропала, — весело согласился инспектор, озираясь.

Теперь механизм ясен. Здесь «тот» наливал масло, скажем, в ведро. Нёс до камня. Шёл к лодке. Сливал товар в какую-нибудь ёмкость. Ходил несколько раз. Потом отплывал. А вот куда отплывал, предстояло ещё искать. И кто отплывал.

— Как у тебя телефон? — спросил инспектор шофёра.