Кексики vs Любовь (СИ) - Страница 13

Дед не спешит уединиться с коньяком, вытаскивается следом, паркует зад на древнее как мамонт кресло рядом с пепельницей и с любопытством поглядывает на меня. Вот ведь, хрен старый. Интересно, чего ради он вообще меня на порог пустил? Ради коньяка? Или все-таки ради зрелища, которое ему предстоит? Что-то мне подсказывает, что ради второго все-таки! Впрочем, это-то не жалко. Должен же кто-то поапплодировать или убиться фейспалмом от моего идиотизма.

Завершив приготовления — заняв удобную позицию, я обозреваю раскинувшийся передо мной двор. Идеально! На мое счастье, у деда не застекленная лоджия, а именно что балкон, и это уже играет мне на руку. Впрочем, я же не только от лени позвонил в первую попавшуюся подходящую мне квартиру. Нет. Все было спланировано. Еще вчера прикинул, что именно квартира второго этажа мне идеально подходит. И подъезд-то тут крайний, как ни крути — к парковке выходить мимо этого балкона.

— К Юльке, значится, шары подкатываешь? — пока я, прикинув временные потери, вскрываю коробку, дед решает меня допросить.

— А что, так удивительно? — фыркаю, обдирая с коробки боковины, чтобы не мешались. Мне нужно, чтобы содержимое в нужный момент лавиной хлынуло вниз.

— Чевой тут удивительного, Юлька — деваха видная, — дед произносит это тоном “где мои младые годы”, — правда нонче все больше дурней на кости голые предпочитают бросаться. Это ж не до всех доходит, что баба мягкая должна быть, шоб пощупать было за что!

— У неё с этим проблем нет, — улыбаюсь, а у самого внутри подрагивает. Одно только послевкусие того, что я вчера мял в своей ладони шикарную ягодицу Максимовской, раскатывается по телу волной мальчишеского волнения. Да где там Тефтеля ходит? Как может это недоразумение тянуть с явлением к Максимовской? Нельзя такую женщину ждать заставлять!

Я бы у её двери уже за час до назначенной встречи пороги оббивал, на кофе напрашивался. Может, это и не тактично, но наплевать. Не захотела бы — не пустила бы!

А вот Тевтонцев особого нетерпения ко встрече с Кексиком возмутительно не проявляет. Является только через сорок минут, и даже после того, как занимает своей унылой шкодой парковочное место, минут десять сидит в машине, пытается поэстетичнее лысину волосами прикрыть. Бесполезно, конечно. Тут уж, зализывай — не зализывай, что есть — того не скроешь.

Наконец-то, вылезает. Вытягивает букетик… гвоздичек с заднего сиденья. Я гляжу на него издалека, от самой балконной двери, чтоб не запалил раньше времени, но… Убиться фейспалмом хочется. Как можно громче.

Это ж надо додуматься! Гвоздики и на свидание. Беленькие. Свежие с могилок пособирал, что ли?

Какой я все-таки молодец, что замутил весь этот свой движ. Может, еще и смогу спасти Юлькино настроение от знакомства со дном.

С содроганием слушаю, как тренькает весело домофон. Сам — уже наизготовке. Коробка на балконных перилах, я держу её с крепостью параноика — еще не хватило мне её уронить раньше времени. Слух обострился настолько, что я слышу даже теплый голос Кексика.

— Уже бегу, Андрюша.

Ага, бежит. К гвоздичкам, навстречу. Стой, женщина, не стоит этот жлоб твоей спешки.

Впрочем, это все мысли в ожидании — не более. Уж больно оно неприятное оказывается. Кажется, вечность целая проходит до того, как снова попискивает домофон, открываясь.

— Доброе утро, — слышу я жизнерадостный Юлькин голос, а после — вижу её саму, делающую шаг к стоящему у шкоды Тефтеле. Он широким жестом берет с крыши машины свой восхитительный букетик. Протягивает его Юле.

— Это тебе! — голос такой, будто дарит он не занюханные самые дешевые цветочки, да еще и весьма тощим веничком, а самые дорогие гортензии, не больше, не меньше.

Судя по тому, как замирает Кексик, прежде чем принять сей дар — такого “щедрого подношения” она все-таки не ожидала.

— С-спасибо! — отдавая ей должное, каким-то чудом она умудряется даже упрек удержать при себе. — Очень красивые цветы.

Господи, такой момент, а этот увалень — важно приосанивается, вместо того, чтобы сказать комплимент, раз уж ситуация такая подходящая.

Ладно, я-то не такой дурак. Я-то не собираюсь так щелкать клювом.

— Кекси-и-ик, — громко, так, чтобы парочка во дворе услышала, окликаю я. Юлька вздрагивает, оборачивается, задирает голову. Хорошо, что второй этаж — отсюда вижу, как её лицо заливает возмущенный румянец.

И кажется — слышу, как скрипят яростно её зубы.

— Выкинь бяку, — советую я, до того, как она успеет пережить первую волну ступора, — такая шикарная женщина как ты достойна гораздо большего.

— Мне не интересно твое мнение на этот счет, Бурцев, — Кексик рычит вроде негромко, но на весь двор раскатывается, — и вообще…

Вместо тысячи слов я просто беру и опрокидываю вниз с балкона свою коробку. И ярко-алым водопадом летят вниз нежные лепестки двенадцати дюжин роз. Всю ночь их щипали в самом крупном местном магазине. Они осыпаются прямо на голову Кексику, запутываются в её пышных блестящих волосах, прилипают к ткани черного трикотажного платья, падают к её ногам, образуя маленькое алое лепестковое озеро.

А этого ты от меня ожидала, Юльчик?

— Бу-у-у-урцев!!!!

— Ух, как громко ты можешь кричать, Кексик! Я же говорю, мы идеально подходим друг другу! Обожаю громких девочек!

Боже, дай мне сил!

А лучше — камушек потяжелее!

Ситуация — полный швах, у подъезда наливается помидорным цветом разгневанный Тевтонцев, я стою, как оплеванная, а с балкона предателя Нефедыча лыбится во все свои двадцать восемь лишних зубов скотина Бурцев.

— Лепестки в волосах, Кексик, — гад смотрит на меня и с однозначно фальшивым восхищением прицокивает языком, — они тебе так идут, готов каждый день тебя цветами осыпать ради служения красоте.

Кирпич!

Не просто камушек мне нужен, мне нужен кирпич! И желательно, чтобы эта сволочь до моего уровня земли опустилась. Вот тогда я на его башку с размаху ка-а-ак опущу свое орудие возмездия! Надеюсь, мозги наконец на место встанут!

— Оу, Юльчик, — Бурцев скалится в улыбке голодного мартовского кота, — у тебя нет слов? Неужели? Ты наконец-то готова обсудить ужин в моей компании?

— Я готова обсудить ужин из тебя! — рычу бешено и встряхиваю головой, пытаясь вытрясти из волос чертовы лепестки. Я, конечно, не великий парикмахер, но на полтора часа сегодня раньше встала, чтобы свою чертову гриву волос локонами на плойку накрутить. А Бурцев… Господи, да почему ж ты его придумал таким гадом? Что ж ему все портить-то охота!

Еще хорошо, что все-таки передумала, и надела не собранный Маринкой прикид, а любимое черное трикотажное платье-лапшу. Ну и пусть, облегает все мои лишние тридцать пять килограммов. Зато черное. Черный стройнит. Правда, даже магии черного цвета не достаточно, чтобы сделать из меня тростиночку, но все-таки! Представляю, какой трэш бы сейчас творился с нежным шелковым топом. И сколько лепестков попало бы в уязвимый для таких “снарядов” глубокий вырез. Ох, сколько бы похабных шуточек мог бы вывезти на эту тему гадский Тимур!

— Давай не будем так скоро утверждать меню! — паршивец же даже сейчас многозначительно играет бровями. — Лично я знаю заведение, в котором подают шикарные десерты. Хотя если ты после него захочешь меня облизать — я буду только “за”.

— Я? Тебя? Облизать? — сама рычу и слышу, как возмущенно скачет на чайнике моего терпения взвинченная крышечка. — Только придушить. Это с радостью!

Господи, да что же он ко мне так прилип, что никак не отлипнет? Они что там, на почку поспорили, что я поведусь на Бурцевский звиздеж, или что? Потому что меньшим не оправдывается вся вот эта актерская игра, вся показуха!

— Придуши-и-ить?! — медоточиво тянет Тимурчик, чтоб у него гланды слиплись. — Знаешь, Кексик, я не против. Только давай сначала порепетируем. Погоди минуточку, я спущусь, и ты это сделаешь!