Казнь по кругу - Страница 3
Хозяин взял бумаги, мигом — на цифрах только останавливался — просмотрел их и, болезненно морщась, пожаловался неизвестно кому:
— Жирновато, конечно, но что поделаешь! Надеюсь, пройдут они без сучка и задоринки. — Вздохнул, подписал и вдруг с беспокойством вспомнил: — А эти-то… Они же фактически наши. Не зацепят нас за них?
— Вы же сами сказали — фактически. Только фактически, а не официально. И давно, давно уже пора освобождаться от ненужных и для нашего здоровья весьма опасных аппендиксов старых структур.
— Ну, тебе виднее. — Хозяин двинул бумаги к Леве. Глядя, как тот кладет их в кейс, помечтал вслух: — Если это развяжет нам руки в регионах, тогда мы, по сути, единственные хозяева.
— Чего? — поинтересовался Лева, вставая.
— Да всего! — спокойно сказал президент и, достав расческу из внутреннего кармана пиджака, тщательно причесал редкие волосики.
4
Холеный, благообразно седой, но еще полный сил пожилой роскошный господин уверенно поставил убедительную стопку фишек на зеро.
Игра была сделана, и шарик весело заметался.
— Шестнадцать! — объявил крупье, сметая фишки проигравших. Седой господин с упорством маньяка поставил на зеро, и снова изрядно. Остальные игроки пока пребывали в мучительных раздумьях.
Двое в безукоризненных смокингах приблизились к господину, и старший (по возрасту и положению) шепнул в мохнатое ухо:
— Он пришел.
Седой господин поднялся и приказал тому, что помоложе:
— Поиграй за меня.
— А если проиграю? — с испугом глядя на гору фишек перед ним, спросит тот, что помоложе.
— Так и я проигрываюсь, — успокоил его господин и направился к стойке бара. Старшой отставал на полшага.
Господин без труда устроился на высоком стульчике, и неизвестно как перед ним объявился высокий стакан с пузырящимся боржоми. Старшой устроился рядом. Для него материализовавшийся бармен мгновенно сварганил что-то коктейльное.
— Где он? — спросил господин.
— Ждет вашего разрешения.
— Зови.
Старшой повернулся к залу и кивнул. Человек, по виду хорошо оплачиваемый клерк, приблизился к стойке и сказал господину:
— Здравствуйте.
— Что пить будешь? — пропустив «здравствуйте», спросил господин.
— Пожалуй, сухого вина, — понимая, что нельзя отказываться, после легкой заминки сказал клерк. Бармен тотчас исполнил что надо и по приказу тусклого взгляда господина удалился к противоположному концу стойки. Клерк отхлебнул самую малость и по-собачьи — извинительно и ожидающе — глянул на господина.
— Экспресс-информация? — догадался тот.
— Она! — восхищенный догадливостью шефа, радостно подтвердил клерк и еще раз осторожно отхлебнул из стакана.
— Говори.
— Они решились нанести опережающий удар. Им известны дата и место проведения нашего… — клерк помялся недолго, ища пристойную формулировку, нашел: — … нашего всероссийского совещания.
— Как узнали? — без любопытства — для дела — спросил господин.
— Вероятнее всего — утечка от нас.
— Наседка, значит. И не из рядовых, — господин отпил боржоми, стараясь быть приличным, рыгнул про себя и распорядился: — Займись этим.
— Уже занялся.
— Даю три дня.
— Не знаю, успею ли.
— Должен. У нас всего-то восемь дней.
— Может, перенесем и место, и время? — робко предложил клерк. — Все без шума и ненужных следов…
— С этими фраерами расправиться надо так, чтобы те, кто их к этому аккуратненько подтолкнул, задрожали как собачьи хвосты.
— Значит, готовимся к встрече по первому разряду?
— А это уже не твоя забота, — решил господин, но, заметив, что клерк сильно огорчился, добавил: — Просто это не по твоему профилю, милок. Это все равно, что микроскопом гвозди забивать.
— Я вам сегодня больше не нужен? — приободрился клерк. Господин наконец-то улыбнулся и сказал:
— Иди, отдыхай. Хорошо поработал. — Дождался, пока клерк допил и слез со стульчика, и присовокупил: — Завтра скажешь начфину, что я распорядился увеличить твое жалованье с первого мая в полтора раза.
— Но уже же июнь! — радостно вскричал клерк.
— С первого мая. Иди.
— До свиданья, — сказал клерк. Не поворачивая головы, господин кивнул и, помолчав, приказал сидевшему рядом и слышавшему все старшому:
— Займись ты. Серьезно займись.
Тот, что помоложе, и не заметил их: так ему везло. И только почувствовав на своем плече холодную ладонь господина, поднял голову. Вскочил, доложил:
— Выигрываю!
— Вот и молодец, — похвалил его господин и уселся в освободившееся кресло. — Ну, шагайте. Дел у вас невпроворот. А я проигрывать буду.
И снова поставил на зеро.
5
Она стояла у французского окна — стеклянной стены — и, щурясь от лучей уже невысокого солнца, через обширную террасу смотрела на нетронутый и оттого прекрасный сосновый бор. Стояла неподвижно и смотрела неотрывно. Абсолютно голая. Потом спросила, не оборачиваясь:
— Разделся?
— Да, — подтвердил хриплый от волнения мужской голос. В интонации «Так точно!». Она повернулась и, окинув взглядом абсолютно голого, как и она, атлета, прошла к квадратной неохватной кровати и бросила себя на нее спиной. Раскинувшись иксообразно, она, глядя в зеркальный потолок, невыносимо спокойно позвала-приказала:
— Ложись рядом.
Атлет с противоположной стороны кровати на коленках добрался до нее и осторожно прилег.
— По́том воняешь, — брезгливо заметила она.
— Душ принять не успел, — оправдался атлет и догадливо предложил: — Могу сбегать. В пару минут обернусь.
— Не надо, — сказала она и уткнулась лицом ему в подмышку, резко ловя носом грубо ядовитый дух мужского пота. Он осторожно положил здоровенную пятерню на ее изящную ягодицу.
— Подожди, — капризно приказала она, и он послушно убрал руку. Лежал бревно бревном. Она же уселась ему на живот, прижавшись влажной промежностью, а напрягшимися сосками маленьких грудей коснулась его лица. Он попытался поцеловать их, но они были уже у шеи, на ключицах, у груди… Потом она сдвинулась назад, приподнялась и села на кол, который уже был воздвигнут во всей своей твердости…
Почти сразу же, не разрываясь, они поменялись местами, и он, работая подобно поршневому двигателю, добрался длинными руками до ее грудей и мял, мял, тискал их, однако же не сбиваясь с ритма.
Они кончили в классической позе — он сверху, она под ним. Но она кончила на мгновенье раньше и ловко выкарабкалась из-под него, не желая валяться под ним в усталой разнеженности. Ему пришлось взбираться на пик страсти при помощи собственных рук.
Отвернувшись от него, она отдыхала. Передохнув, она без труда привела его в полную боевую готовность.
В этот раз она не молчала. Глядя на него восхищенно-ненавидящими глазами, она изредка выкрикивала:
— Убийца!.. Скот!.. Ничтожество!.. Животное!.. — И снова: — Убийца!.. Убийца!.. Убийца!..
А он молчал. Молчал и тогда, когда они набирались сил на третий заход. Готовя его к многотрудной акции, она была нежна, как бабочка на цветущем лугу: летуче целовала его позвоночник от шеи до копчика. Он кончиком языка ласкал ее пупок и соски, она кусала его за мочку уха…
Он уже дрожал от вернувшегося нестерпимого желания. А она вдруг встала с кровати, подняла с пуфика легкий халатик, надела его, перепоясалась и сухо сообщила партнеру:
— Расхотелось.
Раскрыв окно, она вышла на террасу. Бор, красновато освещенный уже закатным солнцем, стал еще прекраснее. Она любовалась им. Он, поспешно натянув трусы и майку, выскочил вслед за ней.
— Как же так? Как же так? Как же так?
— А так, — сказала она, вернулась в спальню, из ящика туалетного столика вынула пять сотенных долларовых бумажек и протянула их ему, следовавшему за ней как бобик на поводке.
— Возьми. Пригодятся. И иди.
— Куда? — взяв бумажки, в полном раскардаше поинтересовался он.
— Куда хочешь.