Казнь по кругу - Страница 2

Бумажные салфетки шатен приволок-таки. Утершись нежным, как бы порхающим импортным малым полотнищем, брюнет, глубоко вздохнув, признался:

— Приятственно.

— Во всех отношениях, — подтвердил шатен. — Теперь и о делах наших с тобой поговорить можно.

— Наши дела — разные. — Брюнет любил уточнять.

— Зато жизнь одинаковая.

— Что верно, то верно. Держишься еще?

— Держусь. Только вот за что — не знаю.

— Держась за жопу, как за ручку от трамвая, он говорил: пошире ножки, Рая! — вдруг очень точно, хорошим тенором спел из блатной классики брюнет. Шатен не удивился, только предостерег:

— Пой, если хочешь. Только негромко.

— За слово зацепился, — объяснил свой короткий вокальный кульбит брюнет. — Так зачем все-таки звал?

— Я же сказал: о делах поговорить, — уже раздраженно повторил шатен.

— Нет у нас с тобой общих дел.

— Но обмениваться информацией мы с тобой должны? — пер шатен.

— Должны. Только той, от которой зависит наша с тобой безопасность.

Шатен тоскливо улыбнулся и объяснил несмышленышу:

— Наша с тобой безопасность зависит от любой информации.

— Ты, как всегда, прав, — брюнет откинулся на хлипкую алюминиево-брезентовую спинку стула, спросил: — У тебя-то как?

— Тихо пока. Но, судя по отдельным деталям, не спеша готовимся.

— И мы, — признался брюнет.

— Собрал что-нибудь?

— Кое-что. — Брюнет непроизвольно ладонью правой руки дотронулся до сердца. А может, до внутреннего кармана своей кожаной куртки.

— Выпьем еще? — спросил шатен.

— Пожалуй, — решил брюнет. — Немного бурбона с содовой.

— Ишь ты, кемеровский гурман и эстет! Бурбон с содовой! Во-первых, не бурбон, а бербон, а во-вторых, с содовой пьют ирландский и шотландский виски. А кентуккийский хорош и так, просто с запивом.

— Ну, тебе лучше знать, столичный ухарь.

И «Джим Бим» лишился головы. Смакуя, употребили и этот напиток. Шатен пожалел:

— Отбили водкой-то истинные вкусовые ощущения бербона!

— Вкусовые ощущения отбили! — передразнил брюнет. — Не яйца же!

— Не беспокойся, еще отобьют! — пообещал шатен.

— Так зачем все же позвал? Прямо, без притопов и прихлопов говори.

Шатен обеими руками растер свое миловидное личико, хлебнул «швепсы-соды» полный стакан и заговорил размышляюще:

— Мы с тобой пешки, браток. В шахматной партии для преимуществ в позиции весьма часто жертвуется качество. Могучую ладью отдают за коня и пешку. Как бы нам с тобой в этом размене съеденными пешками не оказаться.

— Не мы, а кто-то из нас. Один, — поправил его брюнет и вдруг негромко и страшно приказал: — Руки за голову!

Неизвестно откуда выпрыгнувший браунинг черным зрачком уставился в правый глаз шатена. Шатен послушно сложил ладони на затылке — будто потягушеньки собрался делать. Брюнет за грудки поставил его на ноги и, не опуская браунинга, подробно и умело обшмонал. Пустой шатен был, совсем пустой. Даже без ножа. Ничего не говоря, брюнет вернулся на свое место, Шатен тоже присел. Спросил почти своим голосом:

— Ты зачем это сделал?

— Потому что я тебя боюсь. Вертишься, загадками говоришь. В последний раз спрашиваю: зачем звал? — Брюнет неспешно засунул браунинг за поясной ремень.

Шатен налил себе одному полстакана «Джима Бима» и выпил его разом. Без разговоров об особенности употребления этого продукта. Не закусил, не запил, ладошку понюхал. Сказал наконец главное:

— Линять нам с тобой надо, пока не поздно.

— Линять нам с тобой некуда. Если захотят, всюду достанут.

— Я ксивы подходящие могу спроворить, и за бугор. Зелени-то кой-какой подкопил?

— Какая это зелень!

— Тысчонок-то пятьдесят имеется?

— Ну, прогуляю я их там, а дальше что?

— Не боись, у меня там кое-что привязано.

— Так то у тебя!

— Могу в долю взять. Или на службу. Как хочешь?

— Зачем тебе я? Особенно там.

— Нам с тобой ссориться не с руки. Друг друга за яйца держим. Ты меня предаешь — я тебя сдаю. И наоборот. А потому и будем мы — не разлей вода. Друзья до гроба.

— На черную работу меня уговариваешь?

— На черную.

— Тогда посошок на дорожку, — брюнет разлил по стаканчикам, гулко поставил бутылку «Джима Бима» на стол и спросил впроброс, между прочим, так, для сведения: — Когда уходить будем?

— По очереди. Во всяком случае, в ближайшее время ты. — Шатен вместе со стулом откинулся к стенке и, не по принуждению теперь, вытянув руки вверх, сладострастно потянулся и признался: — А ты меня напугал!

На крючке, прибитом к стене, под рабочей телогрейкой висел «магнум» с глушителем. Правая рука шатена привычно ухватила рукоятку…

Брюнет успел осознать надвигающуюся смерть, но предпринять что-нибудь уже не смог: рука еще тянулась к браунингу за поясом, когда во лбу у него объявилась маленькая аккуратная дырка. Он стал заваливаться направо, сгребая левой рукой все, что было на его стороне стола. На пол он упал правым боком вместе со стулом и своим стаканчиком, который, излившись до конца, откатился к прикрытым воротам.

Шатен левой рукой опрокинул в себя справедливо налитую брюнетом дозу и только после этого положил «магнум» на стол. Надо было работать. Он встал, обошел брюнета и осмотрел его затылок. Выходного отверстия не было. Что ж, когда стреляешь с глушителем, почти всегда так. Пульку-то отроют при вскрытии. Жаль с хорошей машинкой расставаться. Он присел на корточки и полез брюнету в тот карман, на который непроизвольно указал безвременно погибший. Все точно: вот она миниатюрная кассета. Упрятав ее в такой же карман такой же своей куртки, шатен заграничными салфетками тщательно протер бутылки, свой стаканчик, край стола, у которого сидел, и, наконец — с тоской и любовью во взоре, — такой изящный, такой родной «магнум». Последний раз глянул на него и швырнул на пол.

Все бумажки сжег в маленьком костерке, натянул на куртку телогрейку, вышел, закрыл металлические ворота на замок и направился к «Маленковской». У платформы незаметно скинул телогрейку, прошел к кассам, купил билет и первой электричкой отбыл в Москву.

Подчеркнуто строго одетый — темный костюм, белоснежная крахмальная сорочка, неброский галстук, дорогие внемодные английские башмаки — «условно молодой» Лева, развалясь, сидел в кресле перед замечательным модерновым письменным столом из карельской березы и чуть снизу насмешливо и вопросительно смотрел на хозяина этого письменного стола, который, упершись локтями в столешницу, ладонями обхватил свою многодумную голову. Редкие волосики торчали меж пальцев. Хозяин терпел, терпел этот взгляд, но не вытерпел и задал риторический вопрос:

— Правление мне, что ли, по этому поводу собирать?

— Зачем правление? — Лева был разумен. — Контрольный пакет уже проголосовал. Дело только за вами.

— А оттянуть, оттянуть хотя бы на месяц никак нельзя?

— Нельзя, да и не надо. Если им сейчас уступить, то они войдут к нам полноправными пайщиками. А зная их, я убежден, что через год они станут здесь полными хозяевами.

— Что они хотят, хотят именно сейчас?

— Перевод их вкладов в швейцарские банки.

— Это много, Лева?

— Это очень много, это невыносимо много.

— Они же не дураки, понимают, что такое единовременно невыполнимо.

— Не дураки и все понимают, — подтвердил Лева.

— Возможны альтернативные варианты?

— Один. Долговые обязательства.

— То есть полноправные пайщики.

— А я о чем говорю?

— Что же вы от меня хотите?

— Ничему не удивляться.

— Только и всего?

— Только и всего. И еще, как президенту, подписать пару бумажек.

— Каких бумажек? — Очень не любил подписывать хитрые бумажки хозяин-президент.

— О выдаче определенных сумм на благотворительные цели.

— И много?

— Здесь написано. — Лева, склонясь, щелкнул замками суперкейса, стоявшего у его английских башмаков, и протянул президенту документы.