Казнь - Страница 41
Она выбежала в переднюю, с исступлением жала руку Николая и звала дочь.
– Да, да, – резко ответил Николай, – пусть идет, ваша дочь, и он простит ее. А вас он действительно терпеть не может!
– Простит? – вскрикнула вошедшая в это время Екатерина Егоровна и томно поднесла платок к глазам.
– Катя, Катиш! – воскликнула полковница и бросилась к дочери. – Не волнуйся!
Яков дернул Николая за рукав, и они скользнули в комнату Лапы.
– Фу, – сказал Яков, – как вы можете жить у такой сумасшедшей старухи?
– Я не вижу ее, – ответил Лапа, – а увидев, не церемонюсь с ней. Мы сжились. Ну, принесли?
Николай кивнул и вынул бумажку.
– Только, я думаю, это мог бы написать всякий!
– Ну, нет! – ответил Лапа, читая бумажку. – Здесь важен почерк и слог вашей повести. Ведь он выучил ее наизусть!
– Неужели?
Лапа кивнул головою.
– Откуда вы знаете? – заинтересовался Яков.
– У меня Феня на это. Она познакомилась с женской прислугой у Деруновых, ходит туда и все про него знает. Знаете, что она у него нашла?
– Ну?
– Гирю в два фунта; она вся ржавая, и на ней несколько волос!
– Где же она?
Лапа махнул рукою.
– Там, где и была! Пусть полежит до времени.
Яков в волнении отер с лица пот.
– Неужели он сделал это из ненависти?
– Нет, из ненависти он хотел подвести Николая Петровича, убил же из личной мести. Я уверен, он поразит всех своим спокойствием на суде.
Яков и Николай поднялись.
– Куда же вы? А чаю?
– Нет, – ответил Николай, – мы уже дома. Я завтра еду в четыре часа. Приходите проводить.
– Вы, завтра? – Лапа пытливо посмотрел на него и потом, сочувственно вздохнув, крепко пожал Николаю руку. – Ну, желаю вам большего счастья, чем в нашем городе! – сказал он.
Братья вышли и всю дорогу говорили о странном Лапе.
На другой день Николай зашел к Полозову.
– Милушка, как я рад, что вы свободны! – воскликнул редактор» Листка», пожимая ему руку. – Статеечку принесли?
– Нет, еду в Петербург, Матвей Михайлович, и зашел с вами проститься и за расчетом, – ответил Николай.
Лицо Полозова сразу изменилось и все скрылось под волосами.
– А, гм… – пробормотал он смущенно. – Расчет… Да, да!.. Вот что, милушка, – встрепенулся он, – в книге‑то вы не записаны; надо подсчет строкам сделать! Я уже завтра, завтра утречком, а?..
Николай нахмурился.
– Я сегодня еду! – сказал он резко, но тотчас беспечно махнул рукою. – Тогда завтра к вам брат рассыльного пришлет! До свидания!
– Ну, и отлично! – оживился редактор. – Вот и ладно! А я к завтраму все приготовлю, а вы бы, милушка, мне из столицы корреспонденции, а? Вас здесь очень полюбили! Очень! – он схватил руку Николая и горячо потряс ее.
– Хорошо, – ответил Николай, – непременно!
Он вышел из редакции не в духе и направился к Силину. Иван растворил ему дверь; увидев Николая, он изменился в лице, но тотчас оправился.
– А за те слова, что вы намедни сказали, вас, Николай Петрович, отлично притянуть можно! – сказал он злобно и быстро выскользнул из передней.
Николай направился в гостиную. На диване, в одном белье, лежал Силин, задрав ноги на его подлокотник. Подле него на стуле стояли бутылка пива и стакан. При входе Николая он быстро сбросил ноги и радостно его приветствовал.
– Друг! – закричал он. – Не хочешь ли пива?
– Я к тебе на минуту, – ответил Николай, – сегодня я еду.
– Куда? – Силин сел на диван.
– В Петербург! И пришел просить тебя: скажи сестре твоей, что я освобождаю ее от ответа через год!
Силин встал.
– Что у вас там случилось, – недоумевал он, – ты в Питер, сестра за границу. Велела и паспорт ей добыть!
Николай махнул рукой.
– А я думал, вы поженитесь, – добродушно сказал Силин.
Николай пожал ему руку.
– И я думал то же, Степан, да не вышло, не по душам! – И, желая переменить тему, сказал: – А знаешь, мне Полозов за статьи ни копейки не дал. До завтра отложил, а я сегодня еду! Отдаст?
– А много?
– Я же ничего у него до сих пор не брал. Рублей сто – полтораста!
– Фью! – Силин махнул рукою. – Ищи ветра в поле. Ах ты, простота! С него рвать надо, да еще забрать вперед постараться. А ты – ни копейки!
– Ну, пусть разживается.
– Ни за что! – воскликнул Силин, бросаясь к столу. – Пиши мне доверенность. Я, брат, с него сдеру!
– А мне вышлешь? – усмехнулся Николай, подойдя к столу.
Силин нахмурился.
– Понятно! Шутник тоже!
Николай написал доверенность. Силин сразу расчувствовался и стал целовать его.
– Это покуда так, – говорил он, – я еще приду тебя на вокзал проводить, и знаешь что?
Николай покачал головою.
– Я сам в Питер думаю. Что служба? Служба дрянь!
– А Катя Морозова?
Силин вздохнул.
– Она, брат, на днях замуж выходит за окружного акцизника!
– Что же ты в Петербурге делать будешь?
Силин оживился.
– Репортерствовать! Я, братец, здесь руку набил, слог есть, а насчет смелости!.. Я на Везувий влезу, если пошлют, к Виктории в будуар войду, не то что там с головой побеседовать! А ты, – он взял Николая за руку, – порекомендуй меня. Все же товарищ!..
Николай уезжал. Лапа и Силин, помимо Якова, провожали его. Он был грустен.
– Проклятый для меня город! Сколько в нем я принял горя, и не перескажешь всего!
– Там счастье найдете! – утешал его Лапа.
Поезд тронулся. Николай стоял на площадке последнего вагона, чтобы дольше видеть вокзал и город, и приветливо кивал Якову, улыбаясь ему сквозь слезы.
«Прощай, родина! Много утечет воды прежде, чем я опять вздумаю взглянуть на твои дома и улицы». Сердце Николая сжималось тоскою. Здесь он родился, здесь он учился, здесь он впервые ощутил восторги вдохновения и первой любви. Как тосковало его сердце по родине и как хотел он снова увидеть те места, по которым ходил пылким мечтательным юношей, и что же? Как встретила его родина? Муки ревности и потом – отверженной любви, пятно подозрения и тюрьма! Вот ласковый привет родного города. Люди?.. Только Яков, брат, – его друг, а эти все Силины, Деруновы, Можаевы, что в них?..
Николай задумался о своей жизни. Каким пустоцветом показалась она ему в прошлом. Даже Богом данный талант он тратил, не приумножая и живя только сегодняшним днем, ни себе, ни людям не принося пользы. «Ленивый раб!» – прошептал он с горькой улыбкой, но тут же выпрямился и поднял глаза к светлому небу. Будущее в его власти! Пережитые испытания разве не дали ему жестокого урока? Он помнит его и поведет так свою жизнь, что окружающие благословят его имя. Он не зарыл еще в землю малость, посланную ему, но приумножит ее.
Поезд покинул черту города и пригорода и мчался степью.
«Прощай, родина! Мир широк, велик. И ты, любовь, не оправдавдавшая моих надежд, тоже…»
Николай смахнул с лица слезы, и самоуверенная улыбка озарила его лицо.
– Ваш билет! – сказал кондуктор, выходя на площадку.
Николай вынул билет и подал его.
Р – раз! Кондуктор нажал ножницами и наложил штемпель. Николай улыбнулся своей мысли.
Этот билет – сердце; поезд – жизнь; кондуктор – судьба. Сколько еще неизгладимых пометок сделает она на сердце в течение всего пути!
XXIV
Анна Ивановна уехала за границу. В саду смолк веселый голосок и заливистый смех Лизы, на аллеях его уже не видно было маленькой, стройной фигуры ее задумчивой, печальной матери.
С ее отъездом Елизавета Борисовна потеряла единственную нравственную поддержку, и душа ее сломилась под тяжестью страданий. Она не могла переносить своего разочарования, чистая ясная улыбка Веры казалась ей укором; открытое честное лицо мужа – казнью, и, ко всему, страх перед негодяем, владеющим ее тайною, торгующим ее позором. Изнемогая от тяжких дум, не смея обратиться к мужу, она пропустила назначенное свидание, и письма, полные угроз, снова посыпались на нее через почту, оказией, с нарочными. Ужас, раскаянье, стыд, как злые демоны, терзали ее душу, и порою, оставаясь наедине, она казалась безумною самой себе. Чего ей стоило притворство днем, вечером, в полдень? Нет тяжелее казни за преступление…