Казнь - Страница 18

– Подозрения на всех, – продолжал следователь свою речь, – и на молодого Долинина, и на Грузова, и на прислугу, – но данных мало. Лапа ищет. Он по природе сыщик, ну и я…

– Помните одно, Сергей Герасимович, – густым басом ответил Гурьев, – что это дело сенсационное. Столичная печать уже обратила на него внимание. Вот вам случай отличиться. А кстати, – перебил он себя, – кто это пишет в» Новое время»? Не этот ли Долинин, он писатель, кажется?

– Нет, не он! Это Силин, зять покойного. Он и здесь пишет. Врет больше, – ответил Казаринов.

– Врет не врет, а от этих писак исходит якобы общественное мнение. Глуп он?

– Глуп! – уверенно ответил Казаринов.

– Так вы ему через своего Лапу, что ли, внушайте соответствующие мысли. Все, знаете, приятнее и для дела полезней, а то ведь он звонит, да не в те звоны…

– Лапа отлично это сделает! – засмеялся Казаринов.

– И главное, Сергей Герасимович, опасайтесь этих арестов. А то вы всегда, черт знает, человек шесть по подозрению упрячете да месяца по четыре держите. Помните, здесь не мужики!

Тонкий нос Казаринова покраснел.

– Я всегда действую по убеждению, Виктор Андреевич, и в настоящем деле я не постесняюсь, если это будет надо.

– Ну, ну, вот вы и вспылили, – добродушно сказал Гурьев, – ведь я же для вашей пользы…

И они пошли к могиле, где уже совершался последний погребальный обряд.

В доме Деруновых все было вверх дном. В кабинете покойника, вернее, убитого, прокурор, следователь, судебный пристав и, как чиновник губернатора, Анохов производили опись бумагам. Анохов с побледневшим лицом слушал слащавый голос следователя, когда тот, держа в руках толстую пачку векселей, диктовал фамилии векселедателей и суммы долга своему Лапе и приставу. Анохов тоже заносил эти фамилии на лист бумаги, в то время как Гурьев, лежа на диване со скучающим видом, чистил ногти.

– Евстигнеев 800 рублей; Семоненко 2 тысячи 500! Пурышев…

– Черт возьми, – прервал его прокурор, – почти весь уезд был в его лапах!..

«Не скрыть, не скрыть, – с ужасом думал Анохов, – он переберет их и передаст приставу, а тот, каналья, перевяжет их и присургучит». Но его ужас сменялся то проблеском надежды, то смутным тревожным подозрением по мере чтения следователя. Пачка приходила к концу, а имени Можаева все еще не появлялось в списке.

В это же время в столовой, гостиной, зале и других комнатах прислуга завертывала бумагой люстры, канделябры, картины, надевала чехлы на мебель; в комнате Анны Ивановны в детской шла торопливая укладка.

Анна Ивановна уезжала к Можаевым на лето. Силин метался по комнатам, отдавая приказания, следя за их исполнением, забегая то в кабинет – в роли хозяина, то к сестре – в роли заботливого брата. Суетилась и Вера Сергеевна, которой хотелось как можно скорее увести своего друга дальше от печальных воспоминаний, и только сама Анна Ивановна безучастно сидела на веранде. Лицо ее осунулось и побледнело, глаза ввалились и, окруженные синевою, казались огромными. Словно Анна Ивановна перенесла тяжкую болезнь.

И она, вероятно, предпочла бы всякую болезнь, даже смертельную, этому неожиданному удару.

Человек расстался с жизнью без покаяния, не простив людям и не прощенный ими. Может быть, за час, за минуту она роптала на него и корила его; может быть, даже в тот момент, когда над ним, отцом ее Лизы, была занесена рука убийцы, она желала от него избавиться. При этой мысли нервный комок подкатывался к ее горлу, душил ее, и она вся трепетала от суеверного страха. И кто убийцы?.. В тот день на этой же веранде… так же светило солнце… из сада доносился голос Лизы, и вдруг явился он! Он! В ту самую минуту, когда она о нем думала! Как пылало его лицо, как сверкали его глаза… Разве можно забыть такое лицо? И когда он заговорил, разве не был голос его полон угрозы? Она ведь знает, как он вспыльчив, он все мог, все!.. Нет, не из‑за угла; но если они ночью встретились и он вспылил… и разве он не грозил?.. И все она!.. Изменница, клятвопреступница… Разве была она честной женою, всегда ропща и тоскуя? И вот – казнь!..

Она в изнеможении прислонила голову к высокой спинке венского кресла.

– Анна Ивановна, – на веранду вышла разгоряченная от суеты Вера Сергеевна, – я Лизино все имущество забираю. И теплое, потому что… – Но, увидев, что Анна Ивановна делает усилие улыбнуться ей сквозь слезы, она подбежала к ней и заговорила с тревогой: – Опять, опять! Душечка, милая вы моя, да когда же вы перестанете так убиваться? Ну, что с вами, что пришло опять на память? Какие грехи? – она стала подле нее на колени и гладила ее бледные руки. Анна Ивановна поборола свою тоску и улыбнулась.

– Добрая девочка, – тихо сказала она, – и за что вы так меня полюбили?

– За все! – ответила Вера. – С вами с одной я чувствую себя так же свободно, как наедине с собой. И знаете, – впрочем, я уже говорила вам об этом, – я полюбила вас еще тогда, когда вы кончали гимназию, а я еще была маленькой девчонкой в шестом классе. Вон когда!

Анна Ивановна нежно положила свою руку на ее голову.

– Золотое сердце, вы для меня столько сделали в эти дни, что я не заплачу вам всей жизнью…

– Тсс! – Вера подняла кверху палец. – Об этом ни слова! Когда мы переедем к нам, тогда я спрошу у вас расчет. Прежде всего вы должны будете много есть, – Вера отогнула палец, – потом… Что вам, Иван, надобно? – прервала она свою речь, увидя стоящего в дверях Ивана.

– Виват, – сказал он, переминаясь, – там барыню просят, хотят беспременно видеть…

– Кто? – спросила Анна Ивановна. Вера поднялась с коленей, но еще не разжала руки с одним отогнутым пальцем.

Иван опять замялся.

– Все они – с, Николай Петрович! Шумят!

– Он! – вздрогнув всем телом, воскликнула Анна и торопливо, испуганно сказала: – Нет, нет, только не теперь! Скажите, что не могу… скажите – больна, занята!.. Вера! – она судорожно схватила ее за руку; Вера испугалась, увидев ее побледневшее лицо. – Скажите ему, подите сами. Скажите, что я не могу… чтобы он уехал. Да! – прибавила она твердо. – Уехал, уехал! – и, толкнув Веру, она снова опустилась в кресло в полном изнеможении.

Вера немедля, почти вслед за Иваном, вошла в гостиную и там увидела Николая. Он ходил и, смеясь, разговаривал с Силиным. Его смех после волнения Анны возмутил Веру. Она вся вспыхнула, окликнув его, но тотчас смутилась, увидев его лицо. Оно было радостно, когда он обернулся, и вдруг побледнело, словно вся кровь сразу отлила от него, а глаза растерянно устремились на Веру. Он даже не поздоровался с нею.

– Вы от Анны Ивановны? Что с ней? Она примет?

– Нет! – ответила Вера. – Она больна, она никого не может видеть, а вас… – она запнулась.

– В особенности? – с горечью подсказал Николай, и глаза его сверкнули.

– Нет! – тряхнув головою, решительно ответила Вера. – Она просит вас уехать.

Николай отшатнулся и повторил:

– Уехать?

Вера, совсем смутившись, только кивнула ему.

– Нет, нет и нет! – сказал он резко. – Я сейчас не буду назойлив, но я должен видеть Анну Ивановну и говорить с нею!

Иван стоял в дверях, и по губам его скользила насмешливая улыбка.

Силин с удивлением смотрел то на Николая, то на Веру, и, когда та поспешно ушла из комнаты, он обратился к Николаю:

– С чего ты разорался, скажи на милость? Вот уж не думал‑то! – он покачал головою и, подмигивая, прибавил: – Пережди! А ты сразу в карьер!..

Николай, не слушая его, повернулся и быстро пошел к сеням. У двери, будто возясь с ключом, его задержал Иван.

– Барыня думает, что это ваше дело, – произнес он тихо, но четко. Николай замер и гневно взглянул на Ивана; тот смотрел ему прямо в глаза, и в его взгляде Николай опять увидел непримиримую злобу.

– Да и мне тоже сдается, – добавил он нагло, распахивая дверь, – пожалуйте!

– Каналья! – задыхаясь, сказал Николай и с силою ударил по наглому лицу лакея.

В ту же минуту он одумался и растерянно остановился.