Казино смерти - Страница 3

Матовый, а не полированный пол холла из белого мрамора казался мягким, как облако. И красно-сапфировый персидский ковер словно не лежал, а парил на нем – волшебное такси, ожидающее пассажира, охваченного жаждой странствий и приключений.

Я переступил порог, и пол-облако удержал меня. Ковер мягко пружинил под ногами.

В таких ситуациях закрытые двери буквально притягивают меня. За прожитые годы мне несколько раз снился сон, в котором по ходу поисков я открывал белую филенчатую дверь, и что-то острое, холодное и толстое, как металлический штырь забора, вонзалось мне в шею.

И всегда я просыпался до того, как погибал, задыхаясь, насаженный на этот штырь. А потом обычно уже не мог заснуть, независимо от того, в сколь ранний час открывал глаза.

Мои сны не могут считаться надежными пророчествами. К примеру, я никогда не ездил верхом на слоне голым, совокупляясь с Дженнифер Энистон.

А ведь прошло уже семь лет с тех пор, как я четырнадцатилетним подростком увидел этот сон. И у меня нет ни малейших оснований, чтобы верить, что наша идиллия с Энистон реализуется наяву.

И тем не менее я уверен, что сценарию с белой филенчатой дверью найдется место и в жизни, хотя не могу сказать, ранят ли меня, превратят ли в прикованного к кровати инвалида или убьют.

Вы можете подумать, что при встрече с белыми филенчатыми дверьми я постараюсь их не открывать. Да, я бы старался… если б не узнал на собственном опыте, что судьбу не обманешь и не объедешь. И цена, которую я заплатил за этот урок, была столь высока, что мое сердце превратилось в пустой кошелек, на дне которого позвякивают лишь две или три мелкие монетки.

Я предпочитаю пинком открывать каждую дверь и лицом к лицу встречать то, что может ожидать меня за ней, а не проходить мимо. Потому что иначе придется каждую секунду оставаться начеку, прислушиваясь, а не поворачивается ли за спиной ручка двери, не скрипят ли петли.

Но в этом доме двери совершенно меня не привлекали. Интуиция вела меня к лестнице, подсказывала, что нужно быстро подниматься.

Темный коридор второго этажа освещал только слабый свет, просачивающийся из двух комнат.

Открытые двери мне никогда не снились. Я без задержки направился к первой из этих двух, вошел в спальню.

Кровь насилия страшит даже тех, кто часто с ней сталкивается. Брызги, полосы, россыпь капель и потеки создают бесконечное множество рисунков Роршаха[4], в каждом из которых наблюдатель видит одно и то же: хрупкость собственного существования, доказательство собственной смертности.

Отчаянностью алых отпечатков пальцев и ладоней на стене жертва говорила: «Спасите меня, помогите мне, запомните меня, отомстите за меня!»

На полу, рядом с изножием кровати, лежало тело доктора Уилбура Джессапа, жестоко избитое.

Даже того, кто знает, что тело – всего лишь сосуд, а сущность человека – его душа, изувеченный труп печалит, вгоняет в тоску.

Этот мир, обладающий потенциалом рая, на самом деле ад на земле. В своем высокомерии мы сделали его таковым.

Я повернулся к примыкающей к спальне ванной. Толкнул приоткрытую дверь ногой.

Хотя кровь на абажуре лампы, которая стояла на прикроватном столике, приглушала свет, его вполне хватало, чтобы я понял: в ванной никакие сюрпризы меня не ждут.

Отдавая себе отчет в том, что нахожусь на месте преступления, я, конечно же, ничего не трогал. И ноги на пол ставил очень осторожно, чтобы не наступить на пятна и капли крови, не затоптать возможные улики.

Некоторым хочется верить, что жадность – причина убийства, но жадность редко бывает побуждающим мотивом убийцы. Большинство убийств совершается по другой причине: убивают тех, кому завидуют, убивают, чтобы завладеть желаемым.

И это не просто основополагающая трагедия человеческого существования, это еще и политическая история мира.

Здравый смысл, не сверхъестественные способности, подсказал мне, что в данном случае убийца завидовал счастливой семейной жизни, которой до недавнего времени наслаждался доктор Джессап. Четырнадцатью годами раньше радиолог женился на Кэрол Мейкпис. Они составили идеальную пару.

Когда Кэрол выходила замуж, ее сыну Дэнни было семь лет. Доктор Джессап усыновил его.

Мы с Дэнни подружились в шесть лет, когда у нас обоих проснулся интерес к картинкам «Монстр гам»[5]. Я отдал ему марсианскую сороконожку, пожирающую мозги, получив взамен чудовище с Венеры, обитающее в метановой атмосфере. Эта наша первая сделка положила начало многолетней братской дружбе.

Нас тянуло друг к другу, возможно, и потому, что мы, каждый по-своему, отличались от других людей: я видел бродящих по нашему миру мертвых, а у Дэнни был несовершенный остеогенез, проще говоря, хрупкие кости.

Наши жизни определялись (и деформировались) нашими недугами. В моем случае деформации были главным образом социальными, в его – физическими.

Годом раньше Кэрол умерла от рака. Теперь ушел доктор Джессап, и Дэнни остался один.

Я покинул большую спальню, вернулся в коридор и осторожно двинулся дальше, мимо двух закрытых дверей к приоткрытой, которая служила вторым источником света. Меня тревожило наличие за спиной необследованных комнат.

Однажды я допустил ошибку, не выключив телевизор на новостном выпуске, и нашел себе новую причину для тревог: астероид, который мог столкнуться с Землей и уничтожить человеческую цивилизацию. Ведущая сказала, что такое не просто возможно, но вполне вероятно. И улыбнулась, прежде чем перейти к следующему сюжету.

Я тревожился из-за астероида, пока не осознал: а ведь с этим я ничего не могу поделать. Я же не супермен. Я – повар блюд быстрого приготовления, пусть сейчас в отпуске и ничего не готовлю.

Потом, правда, я какое-то время тревожился из-за ведущей. Какой человек может сообщать миллионам людей столь ужасную новость… а потом улыбаться?

Если бы я когда-нибудь открыл белую филенчатую дверь, после чего железная пика проткнула бы мне шею… удар нанесла бы та самая ведущая?

Я широко распахнул приоткрытую дверь, вошел в свет, переступил порог. Ни жертвы, ни убийцы.

Чаще всего мы волнуемся из-за того, что не может нас укусить. Самые острые зубы всегда впиваются в нас, когда мы смотрим в другую сторону.

Безусловно, это была комната Дэнни. На стене за разобранной постелью висел постер с Джоном Мерриком[6], Человеком-Слоном.

Дэнни с юмором относился к деформациям (особенно конечностей), которые вызывала его болезнь. Внешне он ничем не напоминал Меррика, но Человек-Слон был его героем.

«Они показывали его на ярмарках, будто урода, – как-то объяснил мне Дэнни. – От одного его вида женщины падали в обморок, дети плакали, крепких мужчин передергивало. Однако столетием позже снят фильм, в основу которого положены факты его жизни, и мы знаем, как звали Человека-Слона. А кто знает имя мерзавца, который был его хозяином и показывал несчастного на ярмарках, или имена тех, кто падал в обморок, плакал, отводил глаза? Они превратились в пыль, а он обрел бессмертие. А кроме того, выходя на публику, он надевал плащ с большим капюшоном, в котором так клево выглядел».

Другие стены украшали четыре постера вечно молодой секс-богини Деми Мур, которая и теперь прекрасно выглядит в рекламе Версаче.

Двадцати одного года от роду, на два дюйма ниже пяти футов (хотя утверждает, что именно таков его рост – пять футов), с ногами и руками, которые часто ломались и далеко не всегда срастались правильно, Дэнни жил скромно, но в мечтах ни в чем себе не отказывал.

Никто не ударил меня ни ножом, ни железным штырем, когда я вернулся в коридор. Я и не ожидал, что кто-то ударит меня, но такое обычно случается, когда минуешь дверь.

Если из Мохаве по-прежнему дул ветер, за толстыми стенами особняка я его не слышал. Ночь, казалось, застыла, а в воздухе, вдруг ставшем холодным, витал едва ощутимый запах крови.