Казань - Страница 3

Вынудив соперника вскоре разменять остальные фигуры, Платон перевёл партию в окончание со своим материальным, а теперь ещё и позиционным преимуществом.

В таких ситуациях он был всегда безупречен, просчитывая всё, как ЭВМ. При этом он любил говорить присутствующим, что в этой ситуации, при такой позиции, у него не выиграет даже сам чемпион мира!

Окончание партии было недолгим и постепенно, естественными ходами, всё пришло к своему логическому концу.

Сан Саныч, не дожидаясь фиксации своего позора и пытаясь как-то оправдаться, наверно перед самим собой, сдался со словами:

– «Ну, ладно. Сдаюсь! Надо же? Всего один мой просмотр привёл к такому исходу! Да-а-а… бывает, что случайность всё губит. Придётся ещё раз сыграть! Надо же мне отыграться!?».

Однако Платон принялся, было, убирать шахматные фигуры.

Но Саныч с фанатичной настойчивостью, как молодой бычок на корриде, стал возвращать их на доску.

Он искренне считал, что проиграл случайно, из-за своей невнимательности, жаждая немедленного реванша.

Платон поначалу принялся было объяснять ему, что вообще не играет больше одной партии в день, нет смысла. Но Саныч не унимался.

Глядя на его раскрасневшееся лицо с прослезившимися глазами, Платон понял, что ему жаль старика, как он про себя называл Саныча.

– «Но я ведь очень устал думать! Я в шахматы играю плохо, и мне приходится думать над всеми ходами!» – возразил Платон.

– «Да! Я это заметил! – радостно добавил Сан Саныч, тут же уточняя – Но я ведь имею право отыграться! Все всегда играют минимум две партии, а то и больше! У нас впереди ведь весь вечер. Можем наиграться вдоволь!».

– «Да я больше не смогу так сыграть» – вяло возразил Платон.

Он понял, что если он сейчас не согласиться на матч-реванш, то глубоко и надолго обидит Саныча.

Ему не хотелось играть, но он всё же решил не обижать старика, уважить его и не обострять с ним отношения из-за всякой, по своей сути, ерунды.

– «Ну, ладно сыграем! Но только сначала подкрепимся!» – смирился Платон.

Тут же лицо его vis-à-vis просияло довольством и надеждой на неизбежное и скорое взятие реванша у своего, младшего по возрасту и нижестоящего по рангу, коллеги.

На жизненном пути Платону часто попадались такие, в сущности всё же недалёкие люди, занимавшие начальствующие посты и считавшие, что они теперь умнее своих подчинённых и осведомлённее по всем без исключения вопросам, при этом давя на них в спорах своим псевдо авторитетом. И он решил особо не утруждать себя и быстро проиграть сопернику одну, другую партии.

А может ещё и выиграю опять дуриком?! – подумал он, давая себе отступную.

Они сыграли ещё три партии, уровняв владение каждым цветом.

Во всех Платон проиграл, но не тужил об этом, так как особо не нагружал себя раздумьями в них. После этих побед Саныч весь приободрился, повеселел, стал улыбаться и шутить, искренне считая, что всё встало на свои места, и каждый получил по заслугам, вернее по интеллекту.

Этот вопрос был видимо для него больной. В научно-исследовательском институте, где он работал ранее, в условиях большой конкуренции среди инженеров и научных работников, многие интеллигенты, в силу особенностей своего характера, не могли никак смириться с наличием не менее, а зачастую даже более интеллектуально и культурно развитых коллег, очень комплексуя при этом. К таким относился и Александр Александрович. Теперь же в маленьком коллективе, где он был самым возрастным и опытным, где о его прошлом и о его промашках никто не знал, да и особо не интересовался, можно было представить себя интеллектуальным интеллигентом, разбирающимся во многих, особенно технических и смежных с ними вопросах.

Этому сейчас очень даже поспособствовали его три подряд одержанные победы, против одного, наверняка случайного, поражения над невольно конкурирующим с ним партнёром.

В купе по-прежнему кроме них никого не было и, сморённые усталостью и поздним временем попутчики, наконец, угомонились, предавшись неожиданно ими овладевшему почему-то безмятежному сну.

Но Платон несколько раз всё-таки просыпался во время редких остановок и окончания в связи с этим монотонных укачиваний. Он мог спать при любом шуме, но непременно монотонном. Тишина сразу же пробуждала его, видимо вселяя в тело тревогу от неизвестности.

За окном, за занавеской иногда мелькали огоньки станций и полустанков. Сквозь сон он слышал шум шагов и открывающихся дверей, приглушённый разговор, скрип и скрежет медленно трогающегося поезда, неизменно засыпая при наборе им скорости и возникающей при этом монотонности перестуков колёс.

Впереди их ждала Казань. Платон ехал в командировку с большим интересом, так как ещё ни разу не был в этом городе, где, кстати, давно проживала его самая старшая двоюродная сестра Тамара.

Он предвкушал свою экскурсию по городу, встречу с сестрой, с которой не виделся шестнадцать лет, и возможные новые эмоции и впечатления. Для этого надо было уже в понедельник, или, в крайнем случае, во вторник, как можно скорее решить производственный вопрос и расстаться с Сан Санычем, который должен был уехать раньше, после его технической экспертизы покупаемых изделий и решения вопроса в принципе.

Платон был готов к этому и с нетерпением ждал прибытия в Казань. Он последний раз проверил застёгнутый на молнию карман джинсов с большой суммой денег на приобретение необходимых их фирме резиновых муфт непосредственно с завода изготовителя, и сладкий сон окончательно сковал его веки. До утра и прибытия в Казань он уже не просыпался.

Проснувшись от какого-то шума, Платон заметил, что Александр Александрович уже бодрствует. Проверив целостность кармана с деньгами, и проделав необходимые утренние процедуры, Платон уставился в окно, любуясь мелькающим за ним пейзажем. Восходящее за горизонтом Солнце, вселило в его сердце какой-то непонятный, всё более надвигающийся, восторг. Его душа затрепетала, дыхание участилось. Чтобы несколько сбить его, Платон сделал глубокий вдох. А в голове его понеслось: