Казачьи сказки - Страница 15

Оседлала она лошадь и пустилась в путь-дорогу. «Где бы ты ни был, – думает, – все равно я тебя найду».

И вправду нашла. Видит Аксинья, над одним местом воронье кружит. А рядом боевой конь ходит, воронье отгоняет. Подошла поближе. Петр бездыханный лежит. Весь изранетый.

Села около него казачка и в голос закричала.

– Друг ты мой милый, любимый! Болечка кровный, привалил ты мое сердечушко гробовым камнем тяжелым. Засохну я без тебя, желанный мой, как былинка одинокая! Запекутся, поприсохнут губы мои, не целуючи тебя, ненаглядный мой! И змеей тоска сосет сердечушко мое! Так бы и лег в сыру землю, так бы и расшибся о камень в степи немой! Горькая я кукушка в зеленом садочке…

Вдруг чувствует Аксинья – кто-то тронул ее за плечо. Обернулась она и видит сквозь слезы, стоит перед ней побирушка. Старая-престарая. Уродина горбатая.

– Разве такому горю криком поможешь, – говорит побирушка.

– Я бы, – говорит Аксинья, – все отдала, лишь бы мой сокол сизокрылый жив был и здоров.

Заинтересовалась побирушка и пытает Аксинью:

– Отдала б, не задумалась? А молодостью да красотой своей поступишься?

– Отчего не поступиться, – говорит казачка, – ради милого друга. Мне все равно без него жизнь не в жизнь.

– Тогда я тебе помогу, – говорит побирушка.

– А как же я тебе молодость и красоту отдам?

– Это моя забота, сама возьму. Так они и сладились. Полезла побирушка в суму, вытащила два пузыря.

– Вот тебе вода мертвая, а это, – говорит, – вода живая.

Как взяла Аксинья пузырьки, видит – руки морщинами покрылись, затряслись. А побирушка на глазах стала меняться. Смотрит на нее казачка и думает: «Неужели я такая статная да красивая была? Никогда о себе так высоко не думала».

Побирушка спрашивает:

– Ну как, ни о чем не жалеешь?

– Да о чем жалеть, – отвечает Аксинья, – дело сделано.

Залезла побирушка на лошадь и поехала прочь.

А Аксинья обмыла раны Петру мертвой водой. Заросли раны, будто их не было. Окропила его живой водой. Вздохнул казак. Глаза открыл.

Видит, сидит перед ним старуха, страшная уродина. Сдержал себя Петр.

– Спасибо, мать, что разбудила.

С земли вскочил. Говорит:

– Легко-то как! И засмеялся.

– Домой пора. Жена меня заждалась.

Свистнул своего боевого коня. Вскочил на него одним махом. Видит, у старухи слезы льются.

– Ты что, мать, закручинилась, слезы льешь? Може, чем подсобить?

А та в ответ:

– Мне от этой жизни ничего не надо. Всем я довольна. А слезы от старости сами льются.

– Ну, тогда, – говорит Петр, – прощевай. Не поминай лихом.

– Прощевай, – говорит Аксинья. И рукой ему махнула, поезжай, мол, с Богом, не до тебя тут.

И поехал казак в одну сторону, а старуха пошла в другую.

Жил-был казак по имени Игнат. Сам из себя видный. Здоровенный такой, батареец. Усы торчком. Грудь колесом. Об лоб хоть поросенка бей, ему хоть бы что! Всем казак взял. Вот настала пора жениться. Приглянулась ему одна молодица. Маленькая такая, худенькая. И лицом не вышла. И чего он в ней такое нашел? Вся родня против была, а Игнат уперся на своем, хоть кол на голове теши.

– Люба она мне, и все. Если не посватаете, совсем не женюсь.

Делать нечего, если такая любовь. Кто ж устоит. Поженили их. День живут молодые, два, песни поют. На третий спор у них вышел. Жена-то хоть с виду незавидная, характер до чего ж вздорный имела. Игнат ей слово, она ему два. Он ей два, она десять в ответ. Скажет он, к примеру: «Свари щец». Так она кашу сварит. Он ей: «Хочу блинов с каймаком». А она щей наварит.

И пошла у них жизнь. Пупырыть на пупырыть. Не жизнь – мученье. «Ну ничего, – думает Игнат, – ты настырная, а я тебя настырней».

Вот и показывают друг перед дружкой свою дуроту. Как заведутся, бывало, он ей – брито, она ему – стрижено. Только в песне и сходились. Бывало, как заиграют, вся станица слушает. Это, мол, у Игната во дворе так заливаются. Пошли они как-то в соседний хутор к свояку в гости. Оделись празднично. По дороге опять стали спорить да ругаться. Он ей – брито, она ему – стрижено. Речку надо было перейти. А мосточек жидковат. Гляди, вот-вот развалится. Игнат перешел через мосток первым. И с того берега ей кричит:

– Смотри, на мостке не трясись. Неровен час развалится, в речку угодишь.

А жена как до середины моста дошла – и ну раскачиваться да прядать. Мост и развалился. Жена камнем на дно. Игнат в чем был за ней сиганул. Течение быстрое, относит. Нырял, нырял, все без толку. Вылез на берег, кручинится. И пошел к тому месту, где происшествие случилось. Идет и говорит в сердцах:

– Говорил я тебе, дура, брито – значит, брито.

Слышит, а из-за кустов ему в ответ:

– Говорила я тебе – стрижено.

Глядь, а жена его жива-здорова у кустов стоит, подол отжимает. Невдомек было Игнату, что его жена против течения выплывет. Разозлился казак, аж затрясся весь.

– Ах ты, такая-сякая! Чтоб ты пропала!

Смотрит: нет жены. Куда девалась? Походил-походил вокруг да около, под каждый кустик заглянул. Нет жены, пропала. Горевать не стал. На сердце столько уж накипело. Не горюется. Пошел казак домой. Соседям говорит:

– Пропала жена. Нету. Может, утонула, а може, сквозь землю провалилась. Не знаю.

День прошел, другой. Совестно стало казаку. Как-никак, а все ж жена. Оседлал лошадь. Приехал к тому месту, где с его женой такие чудеса произошли. Видит: на том месте, где жена стояла, деревце выросло. Приклонился он к нему. Загоревал.

– Говорил я тебе, брито – значит, брито, не послушалась.

А дерево ему в ответ жениным голосом:

– Говорила я тебе, что стрижено, значит, стрижено.

Схватил казак в сердцах деревце, как травиночку, из земли выдернул с корнем, бросил. И поехал домой. И не заметил, как его лошадь пару листочков с деревца прихватила. Дома расседлал лошадь. И говорит:

– В кого она у меня такая своенравная уродилась. Говорил же я ей, так нет.

А лошадь ему жениным голосом:

– Стр-р-рижено.

У казака от этого слова земля кругом пошла. Отдышался немного. Взял лошадь за узду и в табун отвел. Пастухам наказал, чтоб глаз с нее не спускали.

– Я, – говорит, – пока пешки похожу.

На следующий день табунщик шкуру лошади казаку приносит.

– Вот, возьми, – говорит, – С яру твоя лошадь сиганула. Не досмотрели.

И ждет, когда Игнат ругаться начнет. А Игнат шкуру принял, слова в укор не уронил. Только облегченно вздохнул. Зашел в курень, бросил шкуру на пол и прилег отдохнуть. Ну, думает, все, конец потехе. По-моему вышло. Если брито – это не стрижено. А шкура ему вдруг жениным голосом:

– А стрижено – это не брито.

Вскочил Игнат как ошпаренный.

– Все равно, – кричит, – я тебя доконаю. Потому что ты у меня, как кость, поперек горла стоишь.

А шкура заладила:

– Стрижено! Стрижено! Стрижено!

Схватил Игнат шкуру, в печку сунул. Огонь раздул. Соломки подбросил. Запылала шкура. В один миг сгорела. Ночью заснул Игнат мертвецким сном. Сквозь сон слышит: кто-то шепчет ему: «Стрижено, стрижено». Думает, чудится ему. Однако сон как рукой сняло. Прислушался. А из печки голос женин шепчет:

– Стрижено…

Догадался Игнат. Зола ему такие поганые слова нашептывает. Смутило казака. Вскочил. Золу из печки выгреб. Печку по кирпичику разметал да за базы выбросил. Взял Игнат мешок с золой. Вышел на улицу. Рассветать начало. Куда бы, думает, эту поганую золу выбросить? Ходил-ходил. Яму нашел. Бросил туда камень. Дна нету. Самое-то то, думает. Отсюда тебе, дорогая женушка, никак меня не достать. И бросил туда мешок. Как камень с души снял.

Домой вернулся довольный. Отоспался. Отъелся. Вроде бы жизнью довольным надо быть. Так нет, какая-то на сердце маета. Сник казак. Телом опал. Усы отвисли. «Промашка у меня в этой жизни вышла, – думает. – Пойду в яму сам брошусь. Все равно без нее не житье».