Кавказская Одиссея и граф Николаевич - Страница 1

Сейчас я тоже сидел в машине, нагруженной подрамниками. Я, как ты помнишь, дорогой читатель, направлялся к своему второму репрезентативу, но был остановлен невероятной красотой синагоги Фрэнк Ллойд Райта на Old York Roаd. Моего второго благодетеля звали Грэг. Он был молодым, но уже довольно успешным адвокатом и жил с родителями в весьма престижном районе – Elkins Park.

Мы с моей супругой Леночкой подкатили к старому большому дому. Открыл сам хозяин, помог внести картины в дом. Очутившись в приемной, мы стали осматриваться. Приемная была очень большой и довольно скупо обставленной. Напротив входа находилась широкая распашная лестница. Из приемной мы попали в гостиную – также очень большую комнату со старинной мебелью. Здесь хозяин стремился вовсю показать свой аристократизм. На столиках лежали безделушки, сделанные под старину. На пюпитрах были открыты старинные книги. Насчет его псевдоаристократизма мы уже были проинформированы. Его папаша торговал ювелирными изделиями.

Грэг держался бодрячком. Он помог нам расставить картины вдоль стен, и тут же не преминули появиться его родители. Мамаша бросилась с объятиями, а папаша громко «прохауарьюкал», демонстрируя огромную белоснежную новую челюсть.

– Правда, им повезло, что они познакомились со мной? – громко задал сакраментальный вопрос скромный Грэг, хотя познакомились не мы с ним, а он с нами.

– О-о! – дружно ответили родители, – он вас сделает богатыми и знаменитыми.

Эта формула была нам уже знакома.

– Я помогу вам продать картины. Естественно, не бескорыстно, но о проценте мы договоримся потом. Да что там тянуть? Начнем прямо сейчас. – Он ухватился за телефонную трубку и начал набирать чей-то номер.

Папа с мамой умилились и захлопали в ладоши. Мы были поражены такой оперативностью. Действительно, через 15 минут появились два посетителя. Одним из них оказался его двоюродный брат, с которым он громогласно обсудил свои заслуги. Второй была владелица соседнего дома. Картины она посмотрела довольно бегло – видно, они ее не очень интересовали. После этого она заявила:

– Вот я посмотрела ваши картины, а как только вы освободитесь, мы пойдем посмотрим мою коллекцию.

Через 20 минут она уже затащила нас с супругой в свой дом. Дом был тоже очень большим, и картин в нем было довольно много. Собственно, это были не картины, а репродукции средних американских абстракционистов, оправленные в богатые рамы, совершенно им не соответствующие. С этим видом собирателей я был уже знаком. Они покупали репродукции либо на флимаркете, либо в антикварках на Vine Street, а потом хвастались перед знакомыми своими знаниями живописи, и, в связи с этим, своими удачными покупками, так как только они могли разглядеть в этой работе большого мастера. Эдакие Остроуховы.

Часто я встречал таких коллекционеров среди русских эмигрантов, которые приехали в 70-е, давно обзавелись домами и всегда искали перед кем бы похвастаться своими достижениями. Нас однажды пригласил к себе один строительный мастер, как оказалось, большой любитель живописи. Они с супругой подвели нас к гравюре и замирающим шепотом начали нам говорить, что это настоящий Пикассо.

– Я знаю, – спокойно ответил я. – Но почему так таинственно и зачем такая рама?

– Ты не понял, это подлинник. Мы его случайно обнаружили в Париже и купили, смешно сказать, за сто долларов.

– Вы уверены, что это – подлинник?

– Вот посмотри. Во-первых, тут есть подпись самого Пикассо, а во-вторых, тут карандашом поставлено два номера дробью 127 и 400. Это значит, что мастер отпечатал таких 400 гравюр, и номер нашей 127.

Я попытался объяснить, что это полиграфическая фирма отпечатала 400 репродукций с этой гравюры, что это офсетная печать, а не гравюра, но, увидев искаженное злобой лицо хозяйки, которую пытались лишить ее фетиша, спустил все на тормозах. Больше нас в этот дом не приглашали, очевидно, чтобы мы случайно не разоблачили их подлинники.

Другой наш киевский знакомый, также живущий здесь много лет и тоже занимающийся собирательством «картин», подходил к этому вопросу проще. Он приобретал их на флимаркете и считал, что только его тонкий вкус и чутье позволяют ему покупать за копейки настоящие шедевры. Со мной он уж, так и быть, согласен был поделиться славой.

– Шуточка, – говорил он мне, сильно картавя, – пойдем со мною в бейсмент. Пусть дамы остаются навегху, они в этом деле все гавно ничего не понимают. Только мы с тобой сможем оценить то, что я тебе покажу. А покажу я тебе такое, что ты упадешь. Как могла сохганиться такая вещь, я пгосто не пгедставляю. А я ее гаспознал уже издали. Я сейчас зажгу свет, чтобы ты лучше мог гассмотгеть. Ну как? – он с торжеством посмотрел на меня.

Есть такой американский художник Эл Хог, который всегда рисует зеленую волну с белым гребешком и луну. Его принты обычно рекламирует «Art Business News».

– Так это же Эл Хог, – сказал я.

– Шугочка, ты гений. Я тоже о нем слышал. Ну, а когда я газобгал подпись, я так и обомлел.

– А зачем тебе принт Хога? – сказал я опрометчиво.

– Какой же это пгинт, – сказал он со слезой в голосе. – Ты что, не видишь мазки?

– Алик, эти мазки сделаны не краской. Это лак. И если ты внимательно посмотришь, они только на волне. Мы можем раскантовать, если хочешь, и ты увидишь, что это не холст, а тонкая бумага.

– Нет, гаскантовывать я ничего не буду. – Он был очень расстроен, но не сдавался. – Я думаю, что ты ошибаешься.

Однажды мне позвонил мой family doctor и попросил разрешения приехать ко мне посоветоваться. Зайдя к нам, он вывалил на стол небольшую работу в роскошной раме.

– Была у меня, знаете ли, такая пикантная картина, но в плохой раме. Я решил ее перекантовать и отдал китайцу в галерее на нашем моле, так он ее испортил.

– Послушайте, так это же репродукция Буше! Но кому же пришло в голову ее портить и дорисовывать какие-то дикие деревья?

– Я не знаю Буше это или нет, но китаец мне ее испортил. Он согласен заплатить мне 300 долларов за ущерб, но я не знаю, сколько она стоит и сколько с него требовать.

– Бедный китаец! Это какой-то чудак взял и дорисовал здесь деревья гуашью, а китаец, чтобы как следует ее окантовать, промазал ее клеем, и гуашь поплыла.

– Так что, вы считаете, что 300 долларов достаточно?

– За эти деньги вы купите тридцать таких принтов.

– Скажу китайцу, что он вас должен благодарить за доброту. Бог с ним, тем более, что раму он мне тоже оставил.

С соседкой Грега было еще сложнее. Она требовала восторгов. У нас не получалось. Мы с трудом отделались от этого тяжкого визита за полчаса.

На следующей встрече Грег нам продемонстрировал, какой роскошный альбом он купил для фотографий моих работ. Мы удостоились чести быть представленными его невесте, огромной дылде на голову выше его. Они были веселы, они смеялись, предчувствуя выгодный «deal».

У американцев свое понятие юмора, у нас свое. Наш хороший анекдот не вызывает у них никаких эмоций, нам же довольно трудно воспринимать американский юмор. Когда Грэг представлял свою невесту, он сказал:

– Это дама, которой я подарил свое сердце.

– Лучше бы ты подарил мне свой кошелек, – ответила прямолинейная дама.

Все семейство смеялось по поводу этой шутки полчаса, и потом неоднократно повторяло ее.

– Ее родственники, между прочим, живут в Мексике, – доверительно сказал Грэг, – если у нас все пойдет хорошо, мы все вместе поедем в Мексику, там есть богатые люди, которые любят живопись. Вы оплачиваете, я организовываю.

Следующие наши встречи носили странный характер. Он нам назначал свидания, но дома его не оказывалось. Мамаша нам сообщала, что он пошел играть в гольф, и там у него проблемы. Гольф он считал высшим признаком аристократизма, а игра в гольф, по его мнению, освобождала его от всех обязательств. «Вы же понимаете, какие там собираются игроки. Это как раз те люди, которые нам с вами нужны».