Кавалер Сен-Жюст - Страница 66

Сен-Жюст ощутил неприятный озноб. «Пеняй на себя, несчастный, — думал он. — Ты обо всем догадывался, но ничего не сделал для предотвращения злодейства. А теперь в нем винят и будут винить всегда твоего друга Максимильена Робеспьера». В этом мнении Антуан укрепился. когда Кутон рассказал ему еще одну историю.

Не успела гильотина снести головы «отцеубийцам», как неутомимый Вадье 27 прериаля заявил с трибуны Конвента о новом заговоре, раскрытом его подчиненными. В центре заговора была полусумасшедшая старуха Катрин Тео, объявившая себя «богоматерью» и обещавшая скорое пришествие «мессии». С «богоматерью», имевшей обширную клиентуру верующих, была связана, по словам Вадье, большая группа аристократов, поддерживающих отношения с Лондоном и Женевой, а также бывший член Учредительного собрания монах Жерль. Всех этих лиц, уже арестованных, Вадье обвинял в контрреволюционной деятельности и требовал предания их Трибуналу. Несколько раз, среди общего смеха, Вадье намекал на Робеспьера как на вероятного «мессию». Но, ограничившись ироническими экивоками, он скрыл от депутатов многие факты, установленные следствием. Он не сказал, что среди поклонниц «богоматери» были родственницы Дюпле. Промолчал он и о том, что обвиненный им Жерль проживал в доме Дюпле, а документ о благонадежности получил из рук Неподкупного. Все эти факты должен был обнародовать во время процесса Фукье… Конвент утвердил доклад Вадье и постановил, чтобы он был опубликован. Но Робеспьер почуял опасность. Он затребовал дело у Фукье и повел отчаянную борьбу за его закрытие или по крайней мере приостановку. 8 мессидора, в день победы при Флерюсе, Неподкупный с большим трудом добился отсрочки дела; одновременно он вырвал у децимвиров согласие на отставку Фукье и замену его своим земляком Эрманом. Правда, все это было решено только на словах, и Фукье продолжал временно сохранять свою должность…

— Именно с этих пор Максимильен окончательно порвал все с Комитетом и не появлялся больше ни там, ни в Бюро, — в раздумье закончил Кутон и погрузился в молчание.

— Пойду к нему, — сказал Сен-Жюст. Но прежде чем покинуть Дворец, он все же заглянул в Комитет общественного спасения.

Его встретили бурно. Со всех сторон слышались поздравления.

— Дорогой коллега, — лебезил Барер, — мы ждем тебя с величайшим нетерпением. Мы знаем все только в общих чертах. Депеша от Журдана и австрийские знамена еще не прибыли.

— Прибудут, — ответил Сен-Жюст.

— Не сомневаемся в этом… Но я готовлю доклад, чтобы удовлетворить законную любознательность депутатов. Ты ведь вел войска при Флерюсе… Расскажи-ка об этом.

— Что рассказать?

— Ну, что-нибудь интересное… воодушевляющее, что ли. Подробности, яркие примеры…

Все выжидающе смотрели на него. Он пожал плечами.

— Вы найдете это в письме Журдана. Там есть все, что следует рассказать.

«Или это хитрый сговор, или я еще что-то значу в вашей среде», — подумал Сен-Жюст уже за дверью зала с колоннами.

Проходя по улицам, он уловил что-то новое и не сразу понял, что именно. Кругом царило оживление. Несли столы, стулья, корзины и пакеты. Вокруг кричала детвора. Вот близ углового дома на улице Сент-Оноре столы уже расставлены, люди, сидящие за ними, оживленно беседуют. А из корзин извлекают супницы, тарелки, ложки, пузатые бутылки и караваи хлеба. Пока Антуан дошел до жилища Неподкупного, он трижды созерцал подобную картину. За одним из столов даже пели революционные песни… Время было обеденное, это верно. Но почему на улице? И почему все вместе?..

Действительно, за одним столом сидят и хорошо одетые, упитанные люди, и подлинные санкюлоты в рванье и красных колпаках; и все оживлены и, кажется, о еде и питье думают меньше, чем о разговорах, сопровождающих трапезу… Ничего не поняв и решив расспросить Робеспьера, Сен-Жюст нырнул в проем ворот дома № 366.

У входных дверей его встретила Элиза.

— Откуда ты здесь? — удивился Сен-Жюст. И тут же, увидев ее стройную фигуру и сияющие глаза, хлопнул себя по лбу: — Прости, ради бога. От души поздравляю… Когда же?

— Тридцатого прериаля, — улыбнулась Элиза. — Маленькому Филиппу уже почти две недели…

— Филиппу? В честь отца?..

— А ты как думал?

Счастливый отец бежал навстречу другу, широко открыв объятия.

— Поздравляю, поздравляю, — повторял Сен-Жюст. — Но ты-то, папаша, почему не в своей школе Марса?

— Могу же я забежать домой, чтобы поцеловать маму и сына? Но сейчас убегаю, о деле поговорим вечером.

Элиза как-то по-особенному смотрела на Сен-Жюста и вдруг бросилась к нему на шею, горячо обняла и поцеловала.

— Я так счастлива, милый Флорель!

— Смотри, буду ревновать, — улыбнулся Филипп, уходя.

— Пройдем в дом, — Элиза потянула Антуана за руку. — Мы переехали сюда потому, что на первое время мне необходима помощь мамы… Да не шарь глазами, дурачок, твоей здесь нет, она укатила во Фреван!..

Сделав вид, будто не заметила краску на лице Антуана, Элиза провела его по коридору и, открыв дверь в комнату, гордо показала на маленький кулек, лежавший в колыбели.

— Вылитый отец, — безапелляционно заявил Сен-Жюст.

— Правда? — подхватила Элиза. — Я так счастлива, Флорель…

«Слишком часто ты это повторяешь», — подумал он.

Она опять с тем же особенным выражением посмотрела на него.

— Сказать по правде, Флорель, я рада, что у тебя так получилось, это к лучшему, поверь мне. Она тебе не пара: такая же зазнайка, как и ты. У вас бы ничего не вышло: вы истребили бы друг друга. Нет, тебе нужна не такая, совсем не такая.

— А какая? — улыбнулся Сен-Жюст.

Элиза зарделась и ничего не ответила.

— Если бы у тебя была сестра… — мечтательно сказал он.

— У меня их целых три! — расхохоталась она.

— А ведь и правда…

— Но одна из них, как и я, замужем.

— Верно. Вторая влюблена в Робеспьера.

— Допустим. А третья тебе никак не подходит.

— Это почему же? — снова улыбнулся Сен-Жюст.

— Да слишком скромна и проста. Полная противоположность твоей Анриетте. Тебе же нужно нечто среднее.

— Вроде тебя, не правда ли?

— Пожалуй.

— Эх, — вздохнул Сен-Жюст, — ведь упустил, идиот.

— Идиот и есть, да жалеть-то поздно… — Вдруг она спохватилась: — Ба, да ведь ты же спешишь к Максимильену!

— Он может подождать.

— Он может, да мой малыш не может: надо его кормить. Иди же, Флорель. Дорогу, надеюсь, не забыл?..

…Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

«Осунулся, похудел, — подумал Сен-Жюст. — Плох ты, мой дорогой».

Максимильен чуть помедлил, затем бросился навстречу Сен-Жюсту и открыл объятия.

— Как же я ждал тебя, Флорель…

Антуан крепко обнял его и тут же, чтобы не забыть, спросил:

— Объясни, чем вызвана эта сутолока на улицах, что означают эти столы, миски, бутылки, песни?

— Новая уловка контрреволюции — «братские трапезы».

— Почему же контрреволюции? Там повсюду красные колпаки!

— От красных колпаков недалеко до красных каблуков.[43] Это единая цепь. Началось во флореале с секционных культов, завершилось теперь «братскими трапезами». Полагаю, это затея Бийо. Подумай сам: чокнувшись сегодня с недобитым врагом за здоровье республики, будешь ли ты с прежним мужеством разоблачать его завтра? Брататься с бывшими умеренными или ультра — не значит ли это губить республику?

— Твоя правда. Но бог с ними, с «братскими трапезами». Есть ведь проблемы куда более серьезные.

— Несомненно. Однако «братские трапезы» — это лишь одно из проявлений общего зла, которое ныне грызет республику.

— Ты о чем?

— А вот о чем. Дантон умер, но дантонизм остался. Эбера нет больше, а его наследники, как и в вантозе, пытаются овладеть верховной властью. Тебе не приходилось задумываться над этим? И, пожалуй, самое страшное — что охвостья повергнутых клик ныне начинают спеваться. Бывший маркиз Баррас слывет ярым террористом, а прежние защитники Ронсена — Бийо и Колло упрекают меня в «сверхреволюционных» мерах.