Катрин Блюм - Страница 4

Она раздела меня, заставила переодеть рубашку, согрела постель и уложила меня, так же, как она делала это десять лет назад, затем принесла мне в постель стакан горячего вина, и когда его тепло приятно разлилось по всему телу и вернуло мне способность размышлять, то у меня усилились угрызения совести по поводу того, что я не совершил ни один из этих подвигов, которые приходили мне в голову в течение всего пути, и не сделал ничего, чтобы попытаться освободиться от моего врага.

А сейчас, дорогое мое дитя, как настоящий рассказчик, я остановлюсь на этом эпизоде, так как у меня нет больше никакого волнующего рассказа для тебя. Кроме того, вступление оказалось очень долгим, даже слишком долгим для того, каким должно быть. Поэтому среди тех историй, которые я тебе уже столько раз рассказывал, выбери ту, которую нужно рассказать нашему читателю. Но выбирай хорошо, ведь ты же понимаешь, что если ты плохо выберешь, то скучно будет тебе, а не мне. — Хорошо, отец мой, в таком случае расскажи мне историю Катрин Блюм.

— Именно эту историю ты хочешь услышать?

— Да, это одна из моих самых любимых историй.

— Хорошо, расскажем твою любимую историю!

Послушайте же, мои дорогие читатели, историю Катрин Блюм. Ведь это мой дорогой голубоглазый ребенок, которому я ни в чем не могу отказать, хочет, чтобы я вам ее рассказал.

Посреди местности, которая расположена на северо-востоке леса Вилльер-Котре и которую мы не удостоили своим посещением, так как начали наше путешествие от замка Вилльер-Эллон и обошли гору Вивьер, в форме гигантской змеи протянулась дорога из Парижа в Суассон.

Эта дорога, доходя до леса и пересекая его в Гондревиле около километра и сужаясь у Белого Креста, оставляет слева дорогу на Крепи.

На мгновение приблизившись к карьерам Фонтана Чистой Воды, она устремляется в долину Вансьенн и, вновь поднявшись по относительно прямому отрезку, огибает Вилльер-Котре. Пересекая его под тупым углом, он продолжает свой путь с другого конца города и под прямым углом подходит к подножию горы Дамплие, оставляя с одной стороны лес, а с другой стороны — прелестное аббатство Сен-Дени, в руинах которого я так весело играл ребенком. Сейчас от него остался лишь прелестный маленький домик, выкрашенный в белый цвет. Крыша его покрыта шифером, окна украшают зеленые ставни; домик весь утопает в цветах и укрыт листвой яблонь и осин, которую шевелит легкий ветерок.

Затем дорога проходит через лес, теряясь в его чаще, и снова появляется через два с половиной лье у почтовой станции, которая называется Вертфей.

Во время этого долгого пути всего лишь один дом возвышается справа от дороги; он был построен во времена Филиппа Эгалите и служил жилищем главному лесничему. Он называется Новый дом, и хотя прошло уже почти семьдесят лет, с тех пор как этот дом вырос, как гриб у подножия огромных буков и дубов, которые дают ему тень, он, подобно старой кокетке, требующей, чтобы ее называли по имени, сохранил то название, которое ему дали в юности.

А почему, собственно, нет? Новый мост, который был построен в 1577 году при царствовании Генриха III архитектором Дюсерсо, навсегда сохранил название Нового моста!

Но вернемся к Новому дому, центру быстрых и нехитрых событий, которые мы собираемся вам рассказать, и познакомим с ним нашего читателя во всех подробностях.

Этот дом находится: если идти по направлению от Вилльер-Котре к Суассону, немного дальше Сот дю Сер note 14, где дорога сужается между двумя склонами. Это место получило такое название потому, что во время охоты герцога Орлеанского (имеется в виду Филипп Эгалите, так как всем известно, что Луи-Филипп никогда не был охотником) перепуганный олень перескочил одним прыжком с одного склона на другой, то есть преодолел расстояние больше чем в тридцать футов!

Почти в пятистах шагах от этого ущелья расположен Новый дом — трехэтажное строение с черепичной крышей, с двумя слуховыми окнами, двумя окнами на первом и двумя — на втором этаже.

Эти окна, находящиеся на боковой стороне дома, обращены на запад, то есть на Вилльер-Котре, в то время как его фасад обращен на север.

Дверь, через которую входят в нижний зал, и окно, освещающее верхнюю комнату, выходят прямо на дорогу. Окно расположено прямо над дверью.

В этом месте, как в Фермопилах note 15, существует лишь небольшой проезд для двух телег, дорога уменьшается на ширину своей проезжей части. Она уменьшается, с одной стороны, за счет дома, а с другой стороны, за счет сада, который находится не с боковой стороны дома или за ним, как это обычно бывает, а перед домом.

Домик, в зависимости от времени года, меняет свой внешний облик.

Весной он с удовольствием греется на солнышке, одетый зеленой виноградной лозой, подобной легкому весеннему наряду, — кажется, что он вышел из леса, чтобы вздремнуть на краю дороги. Его окна, в особенности окна второго этажа, украшены ромашками, левкоями, вьюном и лианами, создающими зеленые занавеси, расшитые цветами из сапфира, золота и серебра. Дым, идущий из трубы, представляет собой лишь чуть видный синеватый пар, почти не оставляющий следов в воздухе.

Две собаки, живущие в двойной будке, построенной направо от входной двери, покинули свое деревянное убежище. Одна из них мирно спит, положив морду между лап; вторая, которая, конечно, хорошо выспалась за ночь, сидит, поджав хвост и, сощурившись, греется на солнышке.

Эти две собаки, которые неизменно принадлежали к благородной породе такс (собак с кривыми лапами), — породе, которая прославилась тем, что ее постоянно воспевал в своих картинах мой друг, знаменитый художник Декамп, были, как всегда, самец и самка: самку звали Равод note 16, а самца — Барбаро note 17. Что касается этого последнего замечания, то есть имен, то не нужно искать в них никакого символического смысла.

Летом все меняется. Домик погружается в дневной сон. Его деревянные ставни закрыты, подобно глазам, — ни один солнечный луч не проникает сквозь них. Из его трубы не выходит ни единой струйки дыма; лишь одна дверь, выходящая на север, остается открытой, чтобы наблюдать за дорогой. Собаки либо прячутся в. свою конуру, в глубине которой проходящий мимо путник видит лишь какую-то бесформенную массу, либо лежат у стены, у подножия которой они одновременно наслаждаются прохладой тени и холодом камня.

Осенью виноградная лоза зацветает. Весенний наряд приобретает яркие и переливающиеся тона, — домик как будто бы одевается в атлас и бархат. Окна приоткрываются, но на смену левкоям и ромашкам, весенним цветам, приходят астры и хризантемы. Труба вновь начинает выбрасывать в воздух белые клубы дыма, и огонь, пылающий в очаге, на котором стоит кастрюля, котелок или горшок, где жарится фрикасе из кролика, привлекают внимание путника.

Равод и Барбаро стряхивают весеннюю дремоту и летний сон. Они полны сил и нетерпения: они дергают цепь, лают и рычат, они чувствуют, что пришел их звездный час, что можно идти на охоту, что пора начинать серьезную войну с их вечными врагами — зайцами, лисами и даже кабанами.

Зимой домик имеет мрачный вид. Ему холодно, он дрожит. Он больше не меняет свой зеленый или красный наряд. Виноградные листья осыпались с грустным шорохом, с которым обычно падают листья, и виноградная лоза протягивает вдоль стен свои безжизненные ветви.

Всякая растительность исчезла, и остались лишь стебельки, по которым раньше поднимались вьюнок и лиана, поникшие и ослабленные, как струны отдыхающей арфы.

Громадные клубы дыма, столбом выходящие из трубы, доказывали, что хотя хранить дерево было прямой обязанностью лесничего, он его совсем не экономил.