Катастройка, Повесть о перестройке в Партграде - Страница 9

Вскоре после того как атомное предприятие вступило в строй, там произошла катастрофа. В чем она заключалась, хранилось в величайшей тайне. Но шила в мешке не утаишь. О катастрофе узнали по многочисленным признакам – в частности, по тому, что из района эвакуировали целые поселки, больницы переполнились странными больными, стали рождаться дети-уроды. К несчастью для Партграда, тогда о перестройке и гласности никто не помышлял. К тому же ветер дул не в ту сторону и унес радиоактивные осадки не в Западную Европу, а в Сибирь. Подул бы ветер на Запад, может быть, эпоха гласности началась бы раньше и Партград стал бы знаменит на весь мир, как впоследствии Чернобыль.

Возник слух, будто в «Атоме» в результате катастрофы появились мутанты, способные жить в условиях повышенной радиации, будто их хотели специально разводить для военных целей и для работы в зараженных местах, но они будто бы взбунтовались, и их пришлось уничтожить. Но в этот слух мало кто верил. По мнению партградцев, в Партграде никаких мутантов вообще быть не может, так как тут климат и харч не тот. Наверняка там в «Атоме» какая-нибудь труба лопнула или крыша протекла, у нас такое постоянно случается. А скорее всего уголовники в атомном реакторе самогонный аппарат устроили, перепились и передрались. Для работы же в зараженных местах у нас здоровых больше чем достаточно.

«Атом» стал привычным элементом жизни области. Многих выпускников институтов и техникумов направляли на работу в «Атом». И они охотно соглашались на это, соблазняясь выгодными условиями. В «Атом» из города высылали лиц, уклоняющихся от трудовой деятельности, а также «внутренних эмигрантов» – так называли всех тех, кто подпал под тлетворное влияние Запада и вступал в конфликт с советским общественным строем, его идеологией и властями. Крестьяне из района «Атома» стали появляться с овощами и молочными продуктами на рынках города, продавая их дешевле, чем прочие крестьяне. В питейных заведениях стали иногда появляться забулдыги с толстыми пачками денег, которые они проматывали за один вечер. Их вылавливала (вернее, подбирала на улицах) милиция и отправляла обратно в «Атом». Эти забулдыги рассказывали, что они порою за один час на каких-то «сверхсекретных работах» получали по двести и даже пятьсот рублей. Правда, от такого часа «сверхсекретных работ» они становились импотентами, лысели, теряли аппетит и приобретали невыносимые боли в желудке, груди и голове. Но зато они могли себе позволить хотя бы один день пожить «по-коммунистически», т. е. промотать деньги с первыми встречными проходимцами.

Взаимоотношения между Партградом и Москвой являются сложными и даже противоречивыми. С одной стороны, Москва для партградцев есть высший надсмотрщик и указующий перст. А с другой стороны, роль Москвы для Партграда аналогична той, какую для Москвы играет Запад. В Москве люди что-то вытворяют, надеясь на то, что на это обратят внимание на Западе. В Москве даже высшие власти, прежде чем ляпнуть какую-нибудь чушь, узнают через шпионов о том, как на это будет реагировать продажная западная пресса и реакционные западные политики, а очухавшись поутру, первым делом ищут свои рожи на страницах западных газет и журналов. В Партграде же делают нечто отдаленно похожее на это, питая надежду на то, что слух об этом дойдет до Москвы. Если в Москве начинают отращивать бородки, то в Партграде отращивают бороды до пояса. Если в Москве за явное вольнодумство дают три года тюрьмы, то в Партграде за скрытый скептицизм дают пять. Новый жилой район в Москве назвали Новыми Черемушками, хотя там никогда не росла черемуха. В Партграде же новый жилой район назвали Новыми Липками, хотя там не росло ни одной липы. Подзаборный партградский пьяница, зарабатывавший себе на выпивку тем, что хрипел под гитару сочиненные им же песенки, был по примеру Москвы назван бардом. Когда его как тунеядца выселили из города в «Атом», возник слух, будто он уехал в Париж завоевывать там мировую славу.

Желание тянуться за Москвой принимает в Партграде поистине патологические формы. Здесь гордятся даже окриками из Москвы. Если партградских руководителей поругают в Москве, то партградцы с гордостью сообщают друг другу, что «нашему Хозяину (имеется в виду первый секретарь Обкома партии) в Москве шею намылили, значит, теперь в гору пойдет».

Влияние Москвы на Партград многосторонне. Вот два примера тому. Одному почтенному служащему запретили туристическую поездку в Болгарию, поскольку его ближайший друг и собутыльник в шутку сказал, что сей служащий собирается просить политическое убежище в Болгарии. Это была очевидная шутка, все знали, что просить политическое убежище в Болгарии – это все равно как скрыться от партградского КГБ в главном здании КГБ в Москве на площади Дзержинского («на Лубянке»). Но в КГБ шутку восприняли как сигнал, и поездку запретили. Служащий счел запрет бессовестным и начал кричать об отсутствии свободы совести в Партграде. Ему объяснили, что такое свобода совести. Тогда он в знак протеста окрестил сына – как раз такая мода появилась в Москве, породив на Западе надежду на религиозное возрождение в России и, естественно, крах «режима» вследствие неверия в марксизм. Служащий заработал за это строгий выговор по партийной линии. В интеллигентских кругах, склонных к словоблудию на любом материале, в связи с этим заговорили о том, что именно Партграду предстоит сыграть ведущую роль в религиозном обновлении России. Глава областной церкви, однако, этот слух опроверг в партийной печати. Заодно он осудил президента США как поджигателя войны. Упомянутый служащий должен был после этой истории целый год усиленно заниматься антирелигиозной пропагандой, чтобы снять выговор и вновь обрести репутацию старого и политически зрелого коммуниста.

Еще один пример. В Москве одна женщина, жаждущая выехать на Запад, но в течение ряда лет не получавшая разрешения на это, приковала себя цепью к решетке посольства США. Об этом поступке москвички сообщили западные радиостанции, ведущие передачи на Советский Союз. Узнали об этом поступке и в Партграде. И у москвички в Партграде нашелся последователь. Он приковал себя цепью к унитазу в своей собственной квартире в знак протеста против того, что в их квартире этот унитаз не ремонтировали полгода. Соседи заявили в милицию. В милиции решили, что тут пахнет политикой, и сообщили в КГБ. Сотрудники КГБ явились на четырех машинах, разогнали толпу зевак, выломали дверь в туалет, отсоединили унитаз от канализационной трубы (это было легче сделать, чем пилить цепь напильником) и увезли «протестанта» вместе с унитазом. Западная пресса никакого внимания на мужественный поступок партградского борца за права человека не обратила. Благодаря этому он отделался годом тюрьмы за бытовое хулиганство. Когда он вернулся из заключения, унитаз все еще не был отремонтирован.

Хотя настоящих диссидентов в Партграде не было, избежать тлетворного влияния Запада в городе не удалось. Многие партградцы слушали передачи западных радиостанций, смотрели западные фильмы, читали западные книги. Кое-кто ездил на Запад или имел знакомых, бывавших на Западе. На черном рынке продавались заграничные вещи. Причем инициатива «западничества» шла сверху, от привилегированных слоев общества, особенно – от детей начальства.

Партградское руководство и идейно здоровая часть населения видели опасность влияния Запада и принимали меры, сдерживающие его. Мнения при этом были противоречивые. Одни требовали запретов и репрессий. Другие смотрели на это более либерально. «Пусть потешатся западными пустяками, – думали они, – лишь бы в политику не лезли». Консерваторы, однако, считали, что эти «пустяки» опаснее политики. Против политических загибов у нас есть защита: идеология и КГБ. А против американских джинсов, жевательной резинки и истошных воплей защиты нет.

В Партград стали понемногу проникать и кое-какие веяния, касающиеся демократических свобод и прав человека. И виноваты в этом были сами власти. В сети политического просвещения и пропаганды партградцам начали с такой настойчивостью разъяснять, что этих благ в области имеется больше, чем «на их хваленом Западе», что это породило в народе нездоровое любопытство и необоснованные надежды. Одна старушка две недели добивалась приема в Обкоме партии, чтобы попросить «чуток этих прав и свобод». А то она скоро умрет. Перед смертью хотела бы попробовать, что это такое. Старушку поместили в дом для престарелых, откуда ее уже не выпустили до смерти. Она-то и явилась родоначальницей правозащитного движения в Партграде.