Каспийские легенды и сказки - Страница 7

Как-то при лунном свете их троих видели в море на лодке, но ветер был противный и не доносил слов их. Потом в морском заливе их опять видели втроем, но шум волн и в этот раз заглушил беседу и до слуха посторонних не донес.

Лишь спустя много лет тех братьев у реки Кумы видели. Андрата и Утта жили вдвоем в кибитке и, как прежде, рыбачили. А куда же подевалась красавица Бося? Сказывали в народе, что она любила обоих братьев, не захотела терять ни того, ни другого. И сказала она им: «Будьте моими оба». Тогда-то женихи покинули её.

Морские волны унесли лодку с Босей в неведомые края, а может, захлестнули и потопили, кто знает?

А юноши ушли в прикумские плавни и там поселились. По их именам народ и озеро назвал: Утта-Андрата.

Лет сто с лишним тому назад в Астраханской губернии был известен богатый рыбопромышленник Зязин. Рассказывают, что с начальником губернии он разговаривал, как с равными, а денег имел столько, что считать — не сосчитать.

Был Зязин грубым, крутого нрава. Большой охотник до водки и кулачных боев, он особенно любил поиздеваться над своими наемными рабочими. Люди знали его повадки и платили ему ненавистью и презрением.

Однажды Зязин отправил с моря большой караван посуд-рыбниц с красной рыбой. Радуясь добыче, хозяин загулял и стал куражиться. Одному мужику в зубы двинул, другому сапожищем под зад поддал. Обозлились рабочие пуще прежнего, но терпят, молчат. Знали: скажи самодуру неугодное слово — завтра с сумой пойдешь.

В артели рабочих Зязина был один парень. Звали его Николай. Саженного роста, настоящий русский богатырь, Николай по натуре был добрым и общительным среди товарищей. И вместе с тем — смелый.

Наблюдая за грубыми выходками хозяина, Николай подошел к нему и решительно сказал:

— Ты, хозяин, чем зуботычины рабочим поддавать, лучше бы набавил за их великие труды по целковому.

Зязин посмотрел на рабочего и с издевкой ответил:

— А тебе, Микола, я не только целковый, а, если хошь, десять тыщ дам. Только исполни мою волю.

Насторожился Николай. Знал он, что Зязин мастер на выдумки самых подлых и злых шуток. Пораздумав, он произнес:

— Приказывай, хозяин!

— Ночь под комарами нагишом простоишь — твои деньги. Вот те крест святой.

Рыбаки так и ахнули. Неужто, думают, Николай пойдет на это? Идти «под комара» — значило, идти на смерть. Этого гнуса проклятого у камышовых берегов гибель, тучи несметные.

— Я согласен, хозяин, — ответил Николай.

А решил он так оттого, что хотел разорить хозяина, отомстить ему за обиды рыбацкие.

Ох, и бедовая же головушка этот парень! Ох, и отчаянный же человек!

Привязали Николая к мачте. Прошла ночь. Рано утром сняли с него путы, а он, как мертвый, повалился на палубу. Был похож на освежеванную баранью тушу. В лицо не угадать. Не узнать, где глаза, где нос, где уши. Думали, помрет. Хотели попа звать. Ан, глядь, Микола зашевелился, заговорил, попросил напиться. Немного полежав, он с трудом поднялся на ноги и направился к Зязину.

— Хозяин, деньги на бочку! — закричал Николай.

Как ни мялся купчина, а деньги отдал. Люди говорят, было это вблизи острова Беспутного. С той поры и остров и село получили название Николо-Комаровка, какое сохранилось и до наших дней.

Жил в маленьком приморском селе старик, самый бедный и самый неунывающий из односельчан. Ничем знатен он не был и ничего не имел, кроме старенькой бударки, бедной снасти да смешливого нрава. На каждый случай у него была или поговорка или прибаутка.

Сказывали люди, что один раз напустился на сельчан урядник. За что он их распекал, теперь уже и не упомнишь. Старик вместе с другими слушал-слушал его, а потом вдруг и брякни:

— Экий ведь ты важный да надутый, а рассудка в тебе нет! Орешь вот на общество, а того понять не хочешь, что коль плюнем мы на тебя по разу — мокрый станешь, дунем по разу — высохнешь. Вот и помяни мои слова, ежели голова тебе дадена не для того только, чтобы шапку на ней с кокардой носить.

Говорят, урядник после таких слов минуты две с раскрытым ртом стоял, а потом со зла красными пятнами покрылся. Однако старика не тронул.

Фамилия старика была Иванов, а вот за что его в народе Караем прозвали, того молва не сохранила.

Жили они вдвоем со старухой, детей у них не было.

У бабки единая ценность сохранялась — потрескавшаяся иконка Николая-чудотворца — покровителя и заступника всех рыбаков и мореходов, а у старика — Георгиевский крест, полученный за бои под Мукденом. Он часто над старухой подтрунивал:

— Постарел твой Микола, облез, потрескался, сам себе поди-ка, не рад. То ли мой Георгий-победоносец сияет, вот я ужо его песочком продеру, паче солнышка загорится.

Старуха была тихая, робкая, плеска воды боялась, только и скажет:

— Все греховодничаешь? Преставишься вот, спросится а тебя за все на страшном суде.

Случилось, однако, так, что старуха преставилась раньше. После этого перетащил старик свою избенку по дощечке, по бревнышку, — благо невелика была, — на берег безымянного протока, ведущего к самому морю, и поселился в одиночестве. Хатенка его прижалась вплотную к непроходимой крепи камышей. Здесь и доживал он бобылем свой век один на один с морем, возле которого вырос и состарился.

Возвращаются, бывало, красноловцы с моря уставшие, замерзшие, а первый отсвет в окне увидят и повеселеют:

— Эге, дедушки Карая терем видать — скоро дома будем! Он первым встречал рыбаков приветным словом и желанным огоньком своего очага. За то и любили его люди.

— Ты будто маяк нам, — говорили они ему.

— Какой уж маяк, прожил век, как старый рак под крышей, — отвечал он. — Глядите на мою темную жизнь да смекайте, как свою к свету быстрей вывести. Верьте моему слову — рано ли, поздно ли, задует по всей Руси штормовой ветер, не зевайте тогда, ловите его в паруса! Прозеваете — всю жизнь веслом от нужды отпихиваться будете.

Однажды в памятном 1919 году возвращались красноловцы с промысла. Застал их отзимок: лед-резун пошел, ветер студеный с норда налетел, и завернули они по привычке к дедушке Караю, у огонька погреться, а старик умер. Умер в одночасье в ветхой своей хатенке. Только успел латаную, но чистую рубаху надеть, да еще успел свое богатство на стол выложить, чтобы людям оно досталось. А богатства того было: плошка крупной соли, ведро картошки да с десяток луковиц, ну, одежонка там ветхая да Георгиевский крест, начищенный до солдатского блеска.

С тех пор, выходя на лов, стали люди говорить:

— Пойдем через ерик дедушки Карая — там ближе к морю.

Потом море от того берега отходить стало; там, где волна гуляла, теперь косы песчаные, вместо протока банк образовался, и местные рыбаки, ни у кого на то разрешения не спрашивая, стали этот банк Карайским звать.

Прошли годы, составили новую географическую карту и на неё занесли имя безвестного рыбака по прозвищу Карай.

Давным-давно случилась в степи вот какая история. Росла у одного бедняка юная красавица дочь. Звали её Полынь. Глаза были чернее ночи, губы — алее зари, лицо — белее первого снега. Была она кротка, работяща и влюблена в степной край.

Прискакал в те места сын богатого бая. Заносчив был он, лжив и хитер, как старая лиса. Ковыл, так звали его, долго и безуспешно добивался любви красавицы. И однажды гнусный лжец отомстил ей: на всенародном айтысе (споре) пропел куплет о том, что опозорил он девушку, отнял у неё честь и теперь разрешает глумиться любому.

Девять лун скакала по степи красавица Полынь, обливаясь горькими слезами. И уже стала настигать ее погоня, которую вел самодовольный Ковыл. Тогда остановила девушка хрипящего скакуна, крикнула в степь: