Кащей - Германарих? (СИ) - Страница 7

Рис.1 Серебряная оковка ритуального рога из чёрной могилы

Академик Б.А.Рыбаков полагает [2000:302], что здесь изображен эпический сюжет о гибели Кащея от своей стрелы.

3. Зловредная Настасья, изрубленная на куски. Выше уже говорилось, что в женском персонаже «Кащеева цикла» следует видеть упоминаемую Иорданом «росомонку Сунильду», казненную Германарихом, а также, по законам фольклора, и все это племя. Теперь об этом подробнее. К сожалению, у Иордана этноним «росомоны» («мужи рос») упоминается только один раз, и издавна об этом народе существовали разные мнения (например, [Буданова Готы 1999: 167-168]). Но наиболее правильным представляется отождествить их с черняховским славяноязычным населением среднего Днепра и, в частности, реки Рось (именно здесь был один из сгустков черняховских поселений (см. ниже), а до этого – поселения, так называемой «киевской культуры» [Седов 2002: 171]). Подтверждением тождества «росомонов» и «росичей» служит появление в VI веке упоминаний о «народе Рос» в сирийском источнике [Фроянов 1988: 19]. Другую версию бесследного исчезновения сильного племени (сумевшего, по Иордану, «повредить» могущественным остроготам) подобрать трудно, особенно, если учесть, что «сгусток» различных археологических культур существовал на Роси в течение более, чем тысячелетия до описываемых событий и продолжал существование после них. Само имя княгини говорит за россо-славянскую версию (если принять отождествление Свангильда – Сунильда и считать имя за перевод со славянского «Лебедь»). «Лебедь белая» – постоянный женский эпитет в фольклоре (например, [Былины 1984: 204-229], также есть богатырша с таким именем в сказках [Мифология 1988: 328], можно вспомнить и «Лыбедь» – сестру Кия. О былинной «лебеди» см. ниже. Речь, разумеется, не о том, что таких имен не могло быть у других народов, но если все эти фольклорные названия восходят к имени реальной княгини Лебеди, тогда вполне объяснима популярность этого имени среди столь разнообразных персонажей. Итак, если «вероломный народ росомонов» Иордана можно локализовать на карте, то легко понять, почему Кащей так «нелогично», а, по сути, архаично, пугает Настасью, что она будет «портомойницей» в доме мужа (для века князя Владимира это, действительно, архаизм). У готов (как и у других германских народов) уже тогда происходило выделение племенной знати в большей степени, чем у славян [Павленко 1989: 236]. О контактах среднеднепровских славян с готами будет говориться далее, как и об отношении других славянских племен к этим контактам.

Кроме того, отмечается, что «былина об Иване Годиновиче во многом напоминает былину о Потоке» [Пропп 1999: 128]. А в последней сюжет построен на противопоставлении богатыря Потока (Потыка и т.д.) и, как правило, весьма зловредной Лебеди Белой, которую Поток в финале обычно рубит на куски [там же: 123], а есть даже вариант, где он привязывает жену к хвосту лошади [там же: 128]. В некоторых вариантах этой былины злокозненного любовника Лебеди зовут Кащей [Фроянов, Юдин 1997: 295-296, 361]. Итак, можно предположить, что на основе событий конца IV века сформировались два сюжета русских былин: о Потоке и об Иване Годиновиче. В первую из события-прототипа попали имя княгини и её определение, как «Лиходеевны» (по законам фольклора, это надо понимать не обязательно её личной характеристикой, а скорее оценкой племени, которое она представляла), во вторую – всё остальное. Можно добавить, что, хотя в русском фольклоре, в отличие от западноевропейского, не сохранилось имя Германариха в сюжетах, для которых этот вождь послужил прототипом, но в былине о Потоке удержалось имя его «подруги» – Лебеди Белой (Сунильды).

«...Но это, можно сказать, вторая часть биографии Кащея. А начинал он ее разбоями на Днепре, охотясь за рыбаками князя Владимира... Каждый лодочник, плывший вниз по течению, приставал к большому острову, расположенному в четырех днях пути от устья, и приносил жертву - хлеб, мясо, молоко, вино или медовый напиток под большим дубом, выпрашивая счастливого возвращения. Вот там-то и обосновался Кащей. Рыбаков и проезжих купцов он обращал в золотых и серебряных рыбок и уносил в свое тридевятое царство, тридесятое государство. Наконец, терпение князя истощилось, он повелел Казарину отыскать татя и наказать его. Тот выловил в глубинах Днепра щуку, заставил ее заговорить и так узнал местопребывание исчезнувших рыбаков. Набросив на щуку петлю, Казарин вынудил ее (а это был сам Кащей) освободить их...» (цит. по Снисаренко А. Третий пояс мудрости. Блеск языческой Европы, – Л.: Лениздат, 1989, с. 207-208.). Источник, к сожалению, весьма ненадежный, но больше этого сюжета автору нигде найти не удалось. Можно только предполагать, что тут пересказывается один из малораспространенных вариантов былины о Казарине или поздней сказки с участием былинных героев (однако, маловероятно, что автор популярной книги передает этот вариант с искажением, судя по тому, что другие сюжеты он пересказывает близко к первоисточникам).

Этот сюжет имеет два любопытных штриха:

1.Упоминание о Днепре. О том, что это – не позднейшая вставка, говорит упоминание о жертвоприношении на «большом острове» (Хортице) под «большим дубом», то есть то, о чем писал Константин Багрянородный: в X веке русы приносили жертвы именно после порогов, идя вниз по Днепру.

2.Щука, превращающая купцов в золотые и серебряные рыбки и уносящая их, естественно ассоциируется с пиратским судном (или флотилией), охотящимся за золотыми и серебряными монетами у проезжавших по Днепру купцов. Следует напомнить, что «черняховцы» широко торговали хлебом с Империей. Крупнейшим торговым путем должен был быть Днепр (на его берегах было два крупных «сгустка» черняховских поселений – среднее Поднепровье и большая излучина [Рыбаков 2001: 24]). С другой стороны, Днепр служил границей между славянами и готами [там же], а готы (в том числе, вероятно, и остроготы) в III-IV веках прославились пиратскими набегами [Моммзен 1995 т.5: 170] на южное и западное побережья Черного моря. Какие есть основания полагать, что на Днепре они вели себя иначе?

Если же данный сюжет – не позднейшее творение, а наоборот – почти «вымерший» архаический вариант, то ценность его в том, что это – единственный фольклорный сюжет, не связывающий Кащея с амурными делами. Остальные – это или он кого-то похищает, или наоборот – у него увозят невесту (в былине об Иване Годиновиче). Получается, что этот персонаж когда-то играл более важную роль в фольклоре, и только впоследствии эта роль была средуцирована к образу неудачливого любовника. А то, что Кащей в данном былинном варианте – действительно тот персонаж, который нас интересует, а не его тезка (например, Н.В.Новиков [1974: 193] пишет о сказочных сюжетах, где Кащей дублирует других отрицательных персонажей), видно из сходства рассматриваемого варианта с другими сюжетами, в которых исконность Кащея несомненна. Его пиратское корыстолюбие находит свою параллель в «первой» сказке. То, что пирату пришлось побывать в руках у Казарина «на положении пленника» сходно с коллизией «второй». А с былиной об Иване Годиновиче аналогично место действия – Днепр (Иван дрался с Кащеем где-то между Черниговом и Киевом).

Рассмотрев вышеуказанные фольклорные источники, можно сделать, казалось бы второстепенный, но довольно немаловажный вывод: совершенно несостоятельным является характеристика Кащея как «колдуна-чародея» (например, [Мифология 1998: статья о нем]). Способности Кащея в фольклоре обладают как раз низшей степенью волшебства. В былине у него вообще отсутствуют какие-либо способности к этому (ср. по контрасту с обстоятельствами его смерти, даже Настасью он уговорил помочь ему, используя только рациональные, причем, вполне убедительные аргументы). Во «второй» (волшебной!) сказке его сверхъестественные способности не идут ни в какое сравнение со способностями остальных персонажей. Освобожденный, он «вихрем вылетел в окно» [Афанасьев 1958 т.1: 377], но зачем ему это было нужно? Скорее, здесь следует видеть обычную метафору (ср. современное: «пулей вылетел за дверь»). И даже указывается [там же: 378], что и коня волшебного он достал у Бабы-Яги. Остальные детали его описания –характеристики физически сильного человека и умелого воина (для сравнения – главного героя в этой сказке даже оживляют из мёртвых). А в «первой» сказке, кроме пресловутой «смерти в яйце», у него, практически, нет ничего волшебного (А.Н.Афанасьев приводит три варианта этой сказки [1958 т.1: 358-376], но во всех трех из них Кащей просто «приехал и увез» женщину без всякого сообщения о сверхъестественных действиях или превращениях.