Кащей - Германарих? (СИ) - Страница 19

Не особенно принципиальный, но интригующий вопрос: не являются ли упоминаемые Иорданом Германарих и Винитарий одним и тем же лицом. Некоторые исследователи (например, Л.Шмидт [Иордан 1997 коммент. Скржинской: 325]), основываясь на анализе текста «Гетики», отвечают на этот вопрос утвердительно.

Эти предположения, разумеется, так и остались бы предположениями, если бы не было нового источника – русской «первой» сказки о Кащее, того, что в ней есть и чего в ней нет. Как отмечалось выше (гл. I), в ней есть некоторые сведения о «Кащеевом царстве» (в отличие от других источников). А нет там никаких следов покушения на Германариха, только глухое сообщение о неуязвимости и бессмертии Кащея. Но почему? Как уже было сказано, в достоверности сообщений Иордана об этом событии трудно сомневаться – и не забудется, и искажать незачем. Если бы Кащей, «влача жизнь больного», умер даже через несколько лет после ранения, его смерть была бы однозначно приписана героям-братьям, которые, пожертвовав жизнью, отомстили за смерть сестры (поступок весьма похвальный в древнем обществе), поддержали честь своего племени перед готами и подвигом своим частично смыли пятно предательства с родного союза племен в глазах тиверцев и уличей. Это великолепный эпический сюжет, который имел все шансы уцелеть при всех переделках на протяжении 1500 лет, тем более, что он представлял достойный ответ уличам с их мерзкой былиной о «Настасье, освободившей Кащея». Но ничего этого нет, всякое упоминание об этом эпизоде выброшено из сказки, а вместо этого вставлено о «дубе у моря, сундуке на дубе» и т.п. Но все странности исчезнут, если предполжить, что в действительности Кащей не умер от раны. Он упал под ударом меча, был отнесен к себе во «дворец» и прожил еще годы, становясь все более зловредным и опасным, а умер, наконец, от очевидно внешней причины – гуннской стрелы, попавшей в голову.

Если принять эту версию, тогда проясняется вся путаница в источниках. Братья княгини Лебеди перестают быть безупречными героями, а приобретают даже комические черты («Недоумки полорукие, столетнего старика зарезать не сумели! Ума нет – считай, калека!» или в «Старшей Эдде»: «Ты, Хамдир, смел, да смышленным ты не был - обездолены те, в ком ума не хватает» [Западноевропейский эпос 1977: 239]). Для русской волшебной сказки не характерны такие персонажи – ни в один из семи типов сказочных героев «полорукие богатыри» не вписываются. Поэтому братья исчезли, сестра благополучно спаслась, а вместо «белых пятен» появились общераспространенные сюжеты на тему: люби животных, и они тебе помогут. Аммиан Марцеллин, вероятно, получал из этой забытой богом окраины довольно противоречивые сообщения, вроде: «гунны напали на земли царя Эрменриха и имели большой успех, Эрменрих получил рану, но не в бою, после чего царем был избран Витимир». Для римлянина-язычника – автора или его информатора – самоубийство было естественным выходом из затруднительного положения, а факт смерти непреложно доказывался избранием нового «царя». Для римлянина IV века было немыслимым, чтобы новый властитель мог оставить живого предшественника в его «дворце», окруженного только рыдающими родственницами и не попытался бы его дорезать (пример – печальная судьба императора Диоклетиана, отрекшегося от престола: бывшему императору умереть своей смертью не дали).

Итак, Аммиан Марцеллин написал то, что написал. И Иордан был хорошо знаком с его трудом, если не непосредственно, то через многочисленных компиляторов. Мысль о том, что великий Германарих мог покончить с собой, оскорбляла лучшие чувства набожного христианина и была оставлена, но само сообщение о смерти «Эрменриха» при вторжении гуннов казалось убедительным автору, тем более что у него самого в руках был более, чем противоречивый клубок легенд и преданий готов. И версия о том, что могучим союзом остроготов мог править железной рукой не богатырь-атлет, а немощный больной старик, казалась им немыслимой и даже оскорбительной. К тому же, перед готами VI века, как и перед римлянами IV века, стоял тот же неразрешимый вопрос: как могло быть, чтобы ни «Витимир», ни масса других «королей», упоминавшихся, несомненно, в готских преданиях после «Германариха», но до «Винитария», не дорезали этого Германариха-Винитария, если это одно и то же лицо, и если это лицо лежало раненным и не имело достаточно воинов для защиты. Все события VI века говорили о невозможности уцелеть для такого «короля». И Иордан написал то, что он написал.

Но Кащей не умер. Он лежал в своем скромном «дворце», окруженный только женщинами (впрочем, может быть, и попал в плен к славянам, как об этом пишет Саксон Грамматик, см. гл. I), а вожди готов о нем забыли именно потому, что больной старик не мог, как тогда считалось, стоять на дороге у воина. Другие заботы были у вождей: гунны и молодые конкуренты. Но когда последний из честолюбивых вождей (тех, кто не ушел на запад) пал в битве или был вынужден сдаться гуннам, создалась весьма своеобразная ситуация. Все оставшиеся в живых молодые вожди имели за плечами длинный список поражений, а также, наконец, «подписание капитуляции» перед гуннами. Единственным непобедимым и несокрушимым вождем, с которым готы могли связывать свои надежды на реванш и на победу, был Кащей, несколько оправившийся от ранения. В это трудно поверить, но надо осмыслить фразу Иордана: «Винитарий ... с горечью переносил подчинение гуннам». Читать лучше не «Винитарий», а «остроготы». И надо только представить чувства «варваров» времен Великого переселения народов, которые массами гибли в бестолковых грабительских походах, нанимались к римлянам, истребляли друг друга, чтобы представить всю их страстную жажду реванша, все негодование, в которое их приводило мягчайшее «подчинение гуннам» (однако, твердо запрещающее грабительские войны). И, если представить себе всю эту смесь унижения и ярости у готов, можно понять, почему полумертвый Кащей (однако, вероятно, не понесший до того ни одного памятного поражения и даже перед гуннами не он капитулировал) стал настоящим спасителем для готов, стал, действительно, королем без кавычек, каким он, разумеется, никогда не был до «первой» войны с гуннами, когда он только более или менее удачно маневрировал между интересами честолюбивых головорезов. Теперь все было по-другому. Все вожди, кроме самых молодых, были запятнаны позором поражений, а «горечь» остроготов и их вера королю-спасителю были так велики, что они, вероятно, спокойно воспринимали даже казнь Кащеем непокорных вассалов (весьма вероятно, что четвертование росской княгини Лебеди и распятие уличского (или тиверского) князя Буса имели свои аналоги и для слишком самостоятельных готских вождей – см. выше о легендах про Дитриха Бернского). С таким народом и с таким государством можно было начинать новую войну. И она началась – об этом далее.

Сведения, содержащиеся в фольклоре германских народов, как будто противоречат версии об отождествлении Германариха с Винитарием. В самом деле, нигде в преданиях не погибает от ранения гуннской стрелой в голову ни герой, носящий имя, сходное с именем исторического Германариха, ни герои, хоть сколько-нибудь на него похожие. Сигурд и Зигфрид погибли от предательского удара (причем, отнюдь не метательным оружием), Ёрмунрекк и Хильдебранд получили только несмертельные раны, а Эрманерих, кажется, и вообще умер своей смертью (в полном соответствии с сообщением Иордана). Однако, надо знать особенности германского героического эпоса, который воспевает гибель героев в бою или от руки предателя, но отнюдь не берется составить связное изложение (об этом см. Приложение). В предыдущей главе говорилось, что на славян гибель Кащея и последующая капитуляция готов произвели потрясающее впечатление именно своей неожиданностью. Для остроготов, деморализованных постоянными неудачами, гибель верховного вождя была только мелкой подробностью их катастрофического состояния. Бесславная смерть Германариха от случайной стрелы в случайной схватке нисколько не вдохновляла певцов на сочинение об этом героической песни (ср. как Иордан отозвался о «ничтожной смерти», «постыдном конце» Аттилы [1997: 109]; можно добавить, что эта смерть весьма вольно была отражена в германском эпосе, а в «Песни о Нибелунгах» король Этцель не умирает вовсе, как и Ёрмунрекк в «Эдде»). Общая же непопулярность этого вождя также нисколько не вызывала у них желания приписать ему подвиги фантастические или совершенные кем-то другим.