Картины Октябрьского переворота - Страница 8

Несколько почти одновременных очень кратких сообщений из петербургских газет — они, по принятому выражению, «говорят сами за себя»:

«Несмотря на все злопыхательства кадетской и кадетствующей печати, революционная демократия явила миру величественное зрелище: в пиру небывалой в истории войны, веря народу, веря в народ, в его разум, в его духовную мудрость, она обеспечила гражданам России такую степень свободы, которой и в мирное время не знают демократические страны Запада» (из передовой статьи одной чрезвычайно левой газеты).

«Вчера вечером на выходившего из Владимирского училища В. Шнея напал пьяный солдат с диким криком: “Это ты, предатель!.. Я тебя давно ищу!" Выяснилось, что пьяный принял г. Шнея за А. Ф. Керенского».

«Житомир, 20 октября (ПТА). В имении миллионера князя Сангушко возникли беспорядки. Имение разграблено. Дворец горит. Князь убит».

О конце Временного совета республики сказать нечего — этот конец известен. На заседании 24 октября А. Ф. Керенский сообщил, что большевики начали восстание. После его речи обсуждался вопрос о доверии. Произошло то самое, о чем я говорил в одном из предшествующих очерков люди, не очень любившие Временное правительство, выразили ему безоговорочное доверие; партия же, к которой принадлежал глава правительства, поставила условия, часть которых вполне соответствовала если не букве, то духу «наказа» Скобелеву (время было и вообще самое подходящее для каких бы то ни было споров, условий и оговорок). За формулу социалистов-революционеров было подано 123 голоса, против нее 102. Воздержалось 26 членов предпарламента, в том числе Вера Фигнер и И. В. Чайковский. Большевики отлично использовали этот результат.

Через несколько лет, в эмиграции, Чайковский с горечью говорил мне, что воздержался тогда от голосования совершенно случайно: «просто не разобрал в этом хаосе, в чем дело»... По-видимому, воспоминание это было ему тягостно — ведь двадцати двух голосов было бы достаточно, чтобы провалить формулу с.-ров. Николай Васильевич, конечно, преувеличивал значение и голосования 24 октября, и других голосований предпарламента, и всего этого учреждения вообще. Но верно то, что в решительную минуту моральный удар нанесло правительству то самое учреждение, которое якобы было создано для оказания ему моральной поддержки.

Любитель поэтического стиля тут непременно вспомнил бы о Немезиде — Немезида предпарламента на следующий день около часа пополудни подкатила к Мариинскому дворцу в образе броневика с надписью «Олег». Под «Олегом» значились буквы: РСДРП-б. Почти одновременно ко дворцу подошли части Литовского и Кексгольмского полков. Из броневика вышли три большевистских офицера — уж я не знаю, что это были за офицеры. Старший из офицеров предложил членам Временного совета республики немедленно покинуть дворец. Газеты на следующий день сообщали, что «некоторые члены Совета после заявления офицера удалились». По-видимому, некоторых членов Совета было даже довольно много, так как осталось всего 106 человек. Оставшиеся начали совещаться; мнения разделились, и тут пришлось прибегнуть к голосованию. Большинством в 59 голосов против 47 принята была резолюция: разойтись, уступая насилию. В меньшинстве голосовали «цензовые элементы», народные социалисты, большая часть кооператоров и несколько социалистов-революционеров.

Это было репетицией разгона Учредительного собрания — в памяти потомства та сцена совершенно заслонила эту. Нисколько не обвиняю в недостатке мужества 59 членов предпарламента, которые «уступили насилию». В большинстве это были старые революционеры; иные из них в своей работе не раз рисковали головой и, по общему правилу, прожили более бурную жизнь, чем публицисты, профессора, кооператоры меньшинства. В чем тут было дело, не берусь сказать. Вполне допускаю, что они «склонились перед заблудшей волей народа» (популярное выражение того времени); броневик «Олег» с буквами РСДРП-б мог оказать в этом смысле магическое действие, если не на социалистов-революционеров, то на меньшевиков — соответственных подержанных слов носилось в воздухе сколько угодно: «обманутая народная стихия», «пролетариат, временно увлеченный безответственными лозунгами демагогов», и т. п. Надо же было и здесь быть левее каких-нибудь кадетов, эн-эсов или правых с.-ров. Другие, наверное, думали, что иначе поступить невозможно. Да и в самом деле, если б было принято мнение меньшинства, конечный результат оказался бы тот же. Только пролилась бы кровь — скорее всего, «цензовых элементов»: люди с «Олега» РСДРП-б первым убили бы генерала Алексеева — как несколькими днями позднее другие выразители «народной стихии» разорвали на части в Ставке его преемника на должности Верховного главнокомандующего.

О самом дне переворота я никаких воспоминаний очевидцев предложить читателям не могу. Как известно, главное (если не считать событий в Зимнем дворце) происходило утром в предпарламенте, вечером в Городской думе. Я не состоял ни членом предпарламента, ни гласным — о чем теперь никак не сожалею. Попасть на исторические заседания Думы, конечно, мог — это было нетрудно, — но не попал. Зато, помнится, еще в ту ночь слышал рассказы бывших там людей.

Вспомнить об этом заседании нелегко. Его участники могли тогда думать, что вписывают в русскую историю страницу величественную и прекрасную. Страница вышла иной, совершенно иной. Они в этом виноваты постольку, поскольку человек и в очень тяжелые минуты обязан взвешивать возможные последствия важных решений.

Основные события 25 октября так известны, что я могу здесь о них напомнить лишь в нескольких словах. За ночь восстание развилось быстро и грозно. Самым неожиданным образом выяснилось, что почти никаких вооруженных сил в распоряжении Временного правительства в Петербурге нет. Петропавловская крепость «объявила нейтралитет». Отдельные воинские части выносили путаные, туманные резолюции. Тот ничего не поймет в октябрьском перевороте, кто оставит в стороне Петербургский гарнизон и вечную тревогу его солдат: вдруг отправят на фронт? Большевики не отправят, а буржуи, может, и отправят. Не виню этих тёмных людей: многие из них провели три года в окопах, в очень тяжёлых условиях, каких западные армии не знали. В казармах речи лучших ораторов 1917 года все чаще разбивались о довод: «Сам в окопы ступай вшей кормить!..» Но резолюции о «нейтралитете» писались, конечно не солдатами — а у полуинтеллигентов, сочинявших их в Смольном, почему-то был в чести стиль столь же «левый» и бешеный, сколь выспренний и непонятный. В английской литературе существует поэма Браунинга «Сорделло», которую, несмотря на все усилия новейших комментаторов, понять совершенно невозможно; после ее выхода в свет Тенниссон сердито сказал, что понял в поэме только первый стих: «Всякий, кто хочет, может услышать историю Сорделло», да еще последний: «Всякий, кто хотел, мог услышать историю Сорделло», и что вдобавок оба эти стиха — бессовестная неправда. Приблизительно таковы же были иные резолюции солдат Петербургского гарнизона; если не первую, то последнюю фразу понять в них было можно: на помощь контрреволюционному правительству буржуев солдаты ни за что не выступят.

Правительство вызвало войска с фронта, А. Ф. Керенский выехал за ними в автомобиле. Заместителем его остался А. И. Коновалов. Одновременно на необычную должность «уполномоченного по водворению порядка в Петрограде» с правами генерал-губернатора был назначен Н. М. Киш- кин, имевший репутацию энергичного человека и вполне ее оправдавший. В ожидании подкреплений Временное правительство заперлось в Зимнем дворце. Днем дворец окружили вооруженные силы большевиков. С Невы направил на него орудия крейсер «Аврора» — главный козырь восстания: против артиллерии крейсера юнкера и казаки были совершенно бессильны.

С разгромом предпарламента главной говорильней столицы оставалась Городская дума. Там вечером и состоялось необыкновенное заседание. Гласные уже приблизительно знали, что происходит на площади Зимнего дворца. Настроение у всех было, разумеется, очень повышенное — вероятно, у многих и несколько истерическое: иначе дальнейшего, пожалуй, не объяснишь. Первым выступил гласный Быховский. Он произнес пламенную речь и закончил ее предложением всей Думе пойти в Зимний дворец, «чтобы умереть вместе со своими избранниками!».