Картины Октябрьского переворота - Страница 10

Маленькая надежда все же оставалась. Как братья погибающей жертвы Синей бороды в старой сказке Перро, — могли вовремя подоспеть с фронта вызванные оттуда войска. С минуты на минуту должна была открыть огонь «Аврора». Но также с минуты на минуту должны были появиться и спасители. Шли бои, осаждавшие ворвались во дворец, осаждённые медленно отступали из зала в зал. Где-то отчаянно работал прямой провод. Звонил не выключенный еще большевиками последний телефон. Ответа не было, спасители не приходили. «Anne, ma soeur Anne, ne vois-tu rien...»

«Слушайте, народы! Революция предлагает вам мир. Ее будут обвинять в нарушении договоров. Но она гордится этим. Разорвать союзы кровавого хищничества — величайшая историческая заслуга. Большевики посмели. Они одни посмели. Гордость собою рвется из душ. Горят глаза. Все на ногах. Никто уже не курит. Кажется, что никто не дышит. Президиум, делегаты, гости, караульные сливаются в гимне восстания и братства...»

Так описывает Троцкий то заседание съезда Советов, на котором Ленин после переворота предложил «всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом, демократическом мире». Дальше в книге Троцкого следуют длинные страницы риторики все на ту же тему «горят глаза», со ссылками на Суханова, на Рида: «Седой старый солдат плакал, как ребенок. Александра Коллонтай быстро моргала глазами, чтобы не расплакаться...» «Красногвардеец Выборгского района, серый фронтовик со шрамом, старый революционер, отбывший годы каторги, молодой чернобородый матрос с «Авроры» — все клялись довести до конца свой последний и решительный бой...» «Папахи с рваной ватой по-иному поднимаются над светящимися глазами...» и т. д.

Вся эта словесность очень гадка и в чисто литературном отношении. Политический же ее комизм заключается в том, что пишется это после заключенного в Бресте «справедливого демократического мира». Седой старый солдат мог плакать, как ребенок. Александра Коллонтай могла моргать глазами, и у других участников съезда глаза могли быть и горящие, и светящиеся, и какие угодно еще, и курить большевики могли перестать от революционного восторга — все это было до Бреста. Книга же Троцкого помечена годом прихода Гитлера к власти — за прошедшее с той поры время брестский герой, право, мог бы вытереть слезы умиления. Здесь тот же комический эффект, который производит заседание Петербургской городской думы в ночь на 26 октября. Думские гласные совер- шенно напрасно клялись умереть с Временным правительством — если никто из них хоть для приличия не умер. Красногвардеец Выборгского района, серый фронтовик со шрамом, старый революционер и чернобородый матрос тоже совершенно напрасно приносили разные страшные клятвы на этом митинге, посвященном справедливому демократическому миру, — если тотчас после этого произошла в Бресте полная капитуляция.

Новый главнокомандующий Крыленко послал к немецкому командованию парламентеров для предварительных переговоров о мире. Генерал Людендорф вызвал по телефону начальника штаба армий Восточного фронта генерала Макса Гофмана. «Как, по-вашему, можно ли иметь дело с этими людьми?» Гофман, не колеблясь, ответил утвердительно: «Вашему превосходительству нужны ведь войска?»... Войск после Брестского мира у немцев действительно освободилось много. Однако Гофман, по собственным его словам, так и не знал впоследствии, полезный ли совет он дал Людендорфу.

Местом переговоров был назначен Брест-Литовск.

Этот небольшой городок со школьных лет памятен нам по борьбе Игоревичей с Изяславичами. В более близкие времена, перед войной, он был съездившим за границу людям известен своим огромным вокзалом — вокзал славился буфетом, а буфет горячими пирожками. Во время войны вокзал был разрушен, и в Брест-Литовске не осталось уж никаких достопримечательностей. Не много осталось и от города вообще. Разместить там многочисленных делегатов было очень нелегко, понадобились чудеса немецкой распорядительности. Советских делегатов и экспертов (их было 28 человек) поместили в офицерских квартирах цитадели: каждому отвели комнату, «уютно омеблированную мягкими креслами, с большим письменным столом для занятий, с прекрасной пружинной кроватью». Назначили гостям и немецких денщиков.

Первым советским делегатом должен был быть, и действительно позднее был, народный комиссар иностранных дел Троцкий. Но как театральный первый любовник никогда не выберет для бенефиса такой пье- где ему не было бы обеспечено эффектное появление в средине действия, так и Троцкий, разумеется, появился в Бресте не сразу. В выборе советских делегатов с особой силой сказалась забота о бутафории — частью рассчитанной на партер, частью рассчитанной на галерку. С одной стороны, надо было показать, что у большевиков все как у людей и даже лучше. Ленин отправил делегацию в Брест с готовностью принять какие угодно условия мира. Никакой армии больше не было. Г. Олександер-Севрюк, выпустивший на малорусском языке свои воспоминания о поездке в Брест, пишет: «Війско тако, як сиіг на сениці, а настрій — настрiй паскудний. «Заключайте швидче мир, — чуемо зо всіх сторін, — Бо всё одно воювати не буде кому». Тем не менее, несмотря на «паскудний настрiй» остатков армии или, ближе к истине, на полное ее отсутствие, ни одна делегация не имела в Бресте такого числа военных экспертов, как советская. С другой же стороны, надо было показать, что контр-адмиралы, генерал-майоры и генерал-лейтенанты сами по себе, а вершит дела Советского государства народ, настоящий народ. Поэтому в делегацию вошли матрос Олич, солдат Беляков, рабочий Обухов и крестьянин Сташков.

Подбирали этих участииков-делегатов, по-видимому, без глубоких размышлений. По словам одного из военных экспертов, подполковника Фокке, в последнюю минуту, уже по пути на вокзал, вспомнили, что крестьянство в делегации не представлено. «Догоняют пешую фигуру в зипуне и с котомкой. Старик-крестьянин. Остановились. “Куда идешь?” — “На вокзал, товарищи”. — “Садись, подвезем”. Старику что: сел, поехал. Только подъезжая к Варшавскому вокзалу, засуетился старик: “Да мне не на этот, товарищи! Мне на Николаевский. За Москву мне ехать”. Старика, однако, не отпустили. Стали его о партийной принадлежности спрашивать: какой партии будешь? “Эсер я, товарищи. У нас все эсеры!” — “А левый или правый?” — “Левый, товарищи! Самый что ни есть левеющий!” — “Незачем тебе в деревню ехать. Поезжай с нами к немцам, в Брест, мир от немцев добывать”. Уговорили старика, посулили суточные деньги...»

Приблизительно так же выбирали, должно быть, остальных фигурантов делегации. Настоящими делегатами в разное время и в разных почему-то чинах были Иоффе, Каменев, Биценко, Масловский, Карахан, Сокольников и Покровский. Террористку Анастасию Биценко, пробывшую много лет на каторге, взяли, вероятно, потому, что надо было дать надлежащее представительство пристяжной партии левых эсеров, — одного Масловского было маловато; кроме того, избрание женщины было опять- таки очень эффектно в бутафорском отношении. И действительно, вместе с подобранным на улице крестьянином госпожа Биценко была главным аттракционом сов. делегации. На границе первый же немецкий офицер при ее виде проявил «живое, хотя тоже сдержанное удивление: «Ist das auch ein Delegat?»

С несколько иным оттенком в выражении отзывается о госпоже Биценко в своих воспоминаниях генерал Гофман. «Она уже приобрела некоторую славу, убив одного русского министра», — мрачно замечает он. В Бресте все немецкие генералы, включая принца Леопольда Баварского, были чрезвычайно любезны с убийцей генерала Сахарова. Речи на немецком языке неизменно начинались словами: «Ваши высочества, милостивая государыня, милостивые государи». Высочеств в Бресте было несколько (имели этот титул два турка), но милостивая государыня было только одна.

Немцы всегда славились своей осведомленностью в русских делах. Они должны были бы хорошо понимать, с кем имеют дело в Бресте. Однако по некоторым мелким черточкам можно сделать вывод, что германские делегаты не совсем это понимали или, по крайней мере, никак не могли найти верный тон. Старый принц Леопольд, вероятно, за всю свою жизнь, до войны и вообще, никогда не видел вблизи ни одного социалиста. Когда началась война и произошло священное единение, в Германии принцы, так сказать, пространственно несколько сблизились с социал-демократическими вождями и, быть может, с радостным удивлением убедились, что это люди как люди: приблизительно так же разговаривают, едят, одеваются, как все другие.