Картины и голоса - Страница 7

- Мы, сталинградские моряки, с именем Сталина...

- Смирно! - заглушает его, вскакивая, Бережной.

Все встают.

В землянку, в сопровождении небольшой свиты, вступает, слегка прихрамывая, командующий фронтом генерал-полковник Еременко. Это ему было предназначено кресло, таинственно пусто-вавшее между Бережным и Зарембо. Уже Илья Помирчий спрашивал себя: "Для кого это кресло? Может быть, для Ильи-пророка, как у евреев на пасху?"

Бережной рапортует, Еременко привычно, скучно слушает, потом направляется к креслу. Офицеры освобождают места для его свиты. У будущего маршала лицо простонародное, но не крестьянское, а такое, как у когдатошних швейцаров в важных ресторанах или у дворников доходных домов. В быстрых глазах за очками под морщинистым лбом - природное понимание людей, солдатская, ефрейторская хитреца то и дело сменяется в них властной угрюмостью. Он объезжает в эту ночь пирующие штабы всех подчиненных ему крупных подразделений, но усталости не чувствует. Он нигде не пьет, выпьет у себя, со своими, но он пьян, пьян сталинградской победой, поздравлением Сталина. Все садятся, кроме Захара Каутского, который, держа стакан, не знает, как ему быть.

ЕРЕМЕНКО (в его полководческой памяти сохранился Каутский). А, ренегат. Тост толкаешь? Ну-ну, давай. Помнишь, как ты меня к Родимцеву, к трубе перевозил? Ох, и огонь же над нами навис. Узнал меня, что ли, Паулюс в лицо? Кабы не ты, не сидеть мне за этим столом.

КАУТСКИЙ (безумно счастлив). Да здравствует Суворов наших дней, генерал-полковник...

ЕРЕМЕНКО (доволен, но прерывает). Все мы внуки Суворова, дети Чапаева. (К Бережному.) К Герою ты его представил?

БЕРЕЖНОЙ. Так точно, товарищ командующий фронтом, представил.

ЕРЕМЕНКО. А того, штрафника, представил? (К Зарембо.) Сорок шесть "языков" доставил Горохову на Рынок! И когда: в августе и в сентябре, когда вся немецкая сила шла на нас. Сорок шестого при мне привел, Горохов его расцеловал, сказал: "Нужен мне румын, вот как нужен, приведешь?" - "Приведу, товарищ полковник, да на что он вам? Все равно, что Паулюсу узбек". Тут я вмешался: "Докладывай о себе",- говорю. Дьявол, не человек! Докладывает: "Бывший штурман дальнего плавания, ныне временно солдат штрафной роты"."Почему временно?" - "На справедливость надеюсь".- "Как фамилия?.." (К Бережному.) Вот фамилию забыл.

КОМАНДИР ПОЛКА МОРСКОЙ ПЕХОТЫ (встает, осмелев). Гулецкий ему фамилия, товарищ командующий.

ЕРЕМЕНКО. Да, Гулецкий. Я ему тут же сказал: "Был солдат, а теперь капитан." На поле боя присвоил. (Опять к Зарембо.) Одобряешь, политик?

ЗАРЕМБО. Офицерское звание он заслужил. Имеет высшее гражданское морское образование. Храбр. Инициативен. Но озлоблен.

ЕРЕМЕНКО. На кого? На немца?

ЗАРЕМБО. В партию его никак не вовлечешь. Лично беседовал с ним. Неясен.

ЕРЕМЕНКО. К Герою представлен?

БЕРЕЖНОЙ. У нас с членом Военного совета есть мнение пока воздержаться.

ЕРЕМЕНКО (на месте Бережного он поступил бы так же, понимает его, но радуется своей возможности быть справедливым, смелым). Почему? Может, тебя, матра, вместо него к Герою представить? Он в партию не лезет, потому что не карьерист. Героем станет - вступит.

БЕРЕЖНОЙ. Он поляк.

ЕРЕМЕНКО (так удивлен глупостью Бережного, что даже не сердится). Ну и что? Рокоссовский тоже поляк. Дзержинский был поляк.

КАЗЯ ЯНОВСКАЯ. И я полька, товарищ командующий фронтом.

ЕРЕМЕНКО (Бережному). Почему сидит не там, где полагается? Слышишь,- не там, где полагается! Твоя блядь? А ну-ка, старая матра, выкинь ее сраной жопкой на чистый снег! (Успокоился, понимает, что ждут от него других слов, торжественных, ведь победа неслы-ханная. Встает. Все встают.) Благодарю вас, товарищи моряки, за матросскую, командирскую службу. Хорошо вы дрались. Я уверен, что все, кто отважно воевал, не жалея своей жизни, будут отмечены боевыми правительственными наградами. Спасибо "Усыскину" и "Чапаеву" за огонек, спасибо бесстрашным бронекатерам, морской пехоте, смертникам, можно сказать. Спасибо всем героям в тельняшках. Слава великому Сталину, гениальному полководцу всех времен. До новых побед, товарищи! Ура!

ВСЕ (от души). Ура!

ЕРЕМЕНКО (Бережному). Не будет Гулецкого в списках, так я тебя... (Грозит кулаком и удаляется со свитой.)

Зарембо доволен унижением Бережного и Кази. Впрочем, довольны все. Казя плачет. В глазах Бережного тускло возникает что-то похожее на мысль.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Картина двенадцатая

Горький. Первые майские дни 1943 года. Сад у кремля. Он еще не отделен, как теперь, лестницей от "Откоса" - городского бульвара на берегу Волги. Вечереет, но день еще светел, бледно-розов, вода Волги вблизи серая, подальше - сиреневая. По ней плывут редкие суда. Приближается к берегу большой пароход "Молотов", на нем возвращаются из Перм-ской (тогда - Молотовской) области эвакуированные, главным образом женщины и дети. Между Сталинградом и Ензтаевской "Молотов" подорвется на речной мине, речные мины опаснее морских, они долго прячутся в прибрежных кустах, и вдруг ветер выносит их на стрежень.

Люди с "Откоса" и кремлевского сада машут пароходу, незнакомым его пассажирам, большинство которых погибнет. Людей много, и сидящих на скамьях, и гуляющих. Здесь и голодные старухи, и дети, и тыловые солдаты, матросы и офицеры с подругами из местного населения, подругам весело, потому что у них есть кавалеры, пусть даже однодневные, а у других нет. Сталинград отгремел в феврале, Курская дуга еще не запылала, в майском воздухе отчетливы дыхание деревьев, дыхание Волги, в нем надежда, молодое желание жить и, хотя идет страшная война,- вечная вера в то, что дыхание деревьев, светло-розовый блеск вечереющего дня, весенняя душа Волги, этот большой пароход с возвращающимися эвакуи-рованными сильнее смерти, победят смерть.

На одной из скамей - двое в морской форме: Герой Советского Союза майор Гулецкий и его жена Саша, капитан речного флота. Виктор Гулецкий чему-то своему смеется.

САША. Тебе смешно.

ГУЛЕЦКИЙ. Увидел - пассажирский приближается и вспомнил, как мы твоего выбросили за борт. Вода холодная была, ведь октябрь. Долго он обсыхал?

САША Я так гордилась тобой, так тосковала по тебе, ждала, никого не замечая, а ведь ты знаешь, как на меня смотрят мужики. Зыркают зыряне. Ты не хочешь меня понять, а мог бы, если бы любил меня, как я тебя любила. И люблю. Что было со мной, когда я тебя увидела среди этого сброда на грязной палубе. Мой Виктор, мой умный, смелый, красивый, стал пьянью, штрафником! В ту минуту я готова была себя убить. И тебя убить. Но я пересилила себя, поз-вала тебя в свою каюту, ждала, ждала раскаяния, любви. Конечно, я бы простила тебя, а ты..

ГУЛЕЦКИЙ. Что именно ты бы мне простила?

САША (не отвечая на единственно разумный вопрос). Врать не буду, его не люблю, только тебя любила, но я благодарна ему, он дает мне то, что мне сейчас нужнее всего: он обожает меня. В марте приехал ко мне полковником, мы зарегистрировались, пробыл две недели и опять на фронт. Посылки присылает: то летчик привезет, то шофер на грузовике. Снабжает.

ГУЛЕЦКИЙ. Как ты при живом муже с другим расписалась?

САША. Я запросила Мурманск, мне прислали справку, что ты пропал без вести.

ГУЛЕЦКИЙ. Он посоветовал?

Саша молчит.

ГУЛЕЦКИЙ. На каком он фронте?

САША. Военная тайна. (Впервые улыбается, показывая крупные белые зубы.) В штабе у какого-то Ватутина. Знаешь?

ГУЛЕЦКИЙ. Не слыхал. Колбаса в американской банке - из тех посылок?

САША. Почему ты приехал ко мне в Нижний?

ГУЛЕЦКИЙ. Я мог бы поездом прямо в Москву, мне туда сначала надо, но, когда я выписался из госпиталя, я там после ранения почти два месяца припухал, наши ребята предложили мне пойти до Горького на корабле, зачем в вагоне пыль глотать, вонь нюхать, когда есть корабль, он здесь чиниться будет, каюта чистая, питание флотское, опять же Волга. А Москве Нижний - брат ближний, сегодня выедем, завтра в Москве, одна ночь в поезде. Впрочем, я не спешу. Не очень спешу.