Картина ожидания (Сборник) - Страница 48

Эльф смотрел на Мечко, чуть приподняв выгоревшие густые брови, и это было единственным выражением изумления, которое он позволил себе при виде гнева, которым вспыхнуло лицо гостя. - Как ты мог отпустить ее? - хрипло твердил Мечко, и голос его напоминал, скорее, сдавленное рычание. - Как ты мог?.. Теперь я должен уйти. Откройте мне ворота! - Не сходи с ума, - насмешливо произнес Эльф, но глаза его были серьезны. - Я не сделал этого, чтобы спасти жизнь тем двум несчастным, так неужто ты думаешь, я открою ворота, чтобы погубить тебя? Безумец! - Это ты безумец, если уверен, что я буду сидеть здесь, за стенами, тупо ожидая смерти. Я найду Мадэлейн. - Ладно, найдем ее вместе!

Радужный шар опускался все ниже, и ветролов мотался из стороны в сторону. Мадэлейн, выворачивая руки, цеплялась за что ни попадя, чтобы не вылететь. При новом броске ее почти вышвырнуло, но каким-то чудом все же удалось удержаться за опрокинутое сиденье. Ветролов мотался, как маятник, и Мадэлейн заметила, что кабина ритмично зависает то над Биомой, то над еще не тронутой, еще не поглощенной этой тварью деревянной мостовой форта. Думать, колебаться не было ни минуты. Она извернулась, уперлась руками и ногами в проеме, и, выждав, когда маятник ветролова оказался над спасительной мостовой, сильно оттолкнулась и мотнулась вниз, на миг ощутив себя частицей ветра. Она успела сгруппироваться и упала удачно - на корточки. Тяжелый гул мостовой показался сладчайшей музыкой - не промахнулась, спасена! Но тут же тело ее утратило силы, и Мадэлейн безвольно распростерлась в каком-нибудь шаге от наползающего края Биомы. Здесь, вблизи, чудовище утратило свой магнетический блеск и сходство с разлившейся ртутью. Исчезло ощущение мертвенности, тупой медлительности ее движения, ибо как в том радужном шаре, который все еще парил над землею, так и в каждой капле Биомы теперь мелькали, сливаясь и перетекая друг в друга, зубчатые травы, и конские копыта, и руки людей, извилины древесных корней, волны золотых волос, чешуя, пузыри, перья… и снова, снова чьи-то глаза! Между тем пустой ветролов завис уже совсем низко, над самой поверхностью Биомы, и она начала размыкаться, готовая поглотить его. Тут Мадэлейн вспомнила, что произошло, когда в Биому канул ветролов Скифа и Ануара, и ужас вернул ей силы. Она вскочила и кинулась было прочь, туда, где еще вздымались дома Левобережного, как вдруг ее отвлек какой-то злобный звук. Мадэлейн обернулась - и увидела на мостках, у самых ног своих, котенка. Он был совсем еще крошечный, белый, в рыжевато-пепельных пятнах, пушистый, с большими ушами и желтыми глазами, с ярко-рыжим хвостом. Он был голоден, напуган… Он попытался сделать шаг, но лапки подогнулись, и котенок неловко плюхнулся на белое пушистое брюшко, опять слабо, жалобно мяукнув. Мадэлейн так и застыла. Слезящиеся, испуганные глазки были устремлены прямо в ее глаза с такой мольбой, что у нее запершило в горле. Наверное, этот котенок вывелся в форте и то ли не успел еще возненавидеть людей, то ли был лишен этой ненависти. А может быть, наступающая Биома пугала его как смерть, и даже исконный враг, человек, казался менее ужасным, чем эта братская могила, это безликое существование… И вдруг счастье нахлынуло с такой силой, что Мадэлейн даже зажмурилась, еле сдерживая слезы.

Нет, все далеко не так, как пророчествовал там, в ветролове, Скиф! Похоже, есть еще, еще есть надежда! Может быть, понадобится время, но Природа спохватится. Птицы рождены, чтобы летать, кони - мчаться быстрее ветра, змеи - извиваться меж трав, рыбы - играть в речных глубинах, цветы чтобы сверкать под солнцем! У каждого живого существа свое, отдельное, особое предназначение. Они созданы богами вовсе не для того, чтобы всем вместе, перемешавшись, растекаться не то живой, не то мертвой массой. Они не смогут не взбунтоваться, и тогда… Она побоялась думать дальше. Побоялась спугнуть радость, развеять сомнениями эту вспышку надежды. Она подхватила котенка и побежала по пружинистым мосткам, и пока бежала, ей все время казалось, что сзади слышится чье-то тяжелое, надсадное дыхание. Это было дыхание Биомы. Несомненно, новый враг человека был наделен разумом, ибо, когда пустая скорлупка ветролова не утолила аппетита, Биома поняла: добыча ускользнула и ринулась в погоню. Раза два Мадэлейн оглянулась, с ужасом замечая, что блеск Биомы померк, она налилась чернотою, будто темной злобой, и неостановимо передвигается следом. Трудно было различить дорогу во внезапно сгустившейся ночи, и только совы, как молчаливые призраки с горящими глазами, совы, беззвучные, как все это безмолвие мертвого форта, порою мелькали перед Мадэлейн, заставляя ее шарахаться, чуть ли не падать, ни на миг, однако, не выпуская котенка, который цеплялся коготками за ее куртку и, утыкаясь влажным носиком в разгоряченную шею, громко, блаженно мурлыкал. Внезапно Мадэлейн показалось, что рокот Биомы усилился. Она замерла - и через некоторое время разглядела, что один из языков чудовища уже лижет тротуар параллельно ее пути и вот-вот перережет дорогу, замкнет в губительное кольцо! Мадэлейн метнулась в сторону, ударилась плечом - и с разгона ввалилась в теплую тьму какого-то дома. Одной рукою она нашарила засов и опустила его в петли, а потом поспешно, ощупью, двинулась вперед. Под ноги ей попали ступеньки, и она начала подниматься по винтовой лестнице. Дом был пуст, заброшен, но шаги и дыхание Мадэлейн гулко отдавались в тиши, и ей казалось, что вокруг есть еще люди, хозяева дома, и они идут где-то совсем рядом, готовые защитить, спасти свою гостью… Лестница привела Мадэлейн в застекленную башенку, и, заперев за собою люк, она села на маленький диванчик в углу, подняв глаза к темноте, царившей за окнами. Этот мрак скрывал все страхи и ужасы, которые только могло измыслить ее исстрадавшееся существо, но самым страшным было ожидание, и Мадэлейн уже проклинала себя за то, что пустилась бежать. Пусть бы уж лучше Биома схватила ее, убила сразу - как волк убивает добычу мгновенно, перервав горло, чем вот так ждать, слушая ночные крики одичавших с их тупой, неизбывной тоской. Котенок пригрелся и уснул, порою тяжко вздыхая и вздрагивая; и тогда дрожь пробегала и по напряженному телу Мадэлейн. Шепотом, криком, стоном, воплем готова была она заклинать мрак и тьму, что наваливались на нее, но не могла издать ни звука. Мысли все угасли, угасла и надежда, и только одно лицо стояло перед взором, одно имя грело губы… Это было лицо человека, встреченного сегодня в лесу, но почему-то имя он носил другое. Георгий звали его - чудное, странное, родное имя, бог весть откуда она его знает! - Георгий! - шепнула Мадэлейн пересохшими губами, и показалось, дальнее эхо отозвалось ей. Но уже через мгновенье она поняла: то было не эхо. То было надсадное дыхание Биомы, навалившейся на дом, где скрывалась Мадэлейн, пожирающей этот дом своим тысячегорлым, тысячелапым телом… Дом дрожал, качался; трещали бревна; шуршала пакля в пазах; истошно скрипели доски; ходуном ходили ступени, как будто по ним поднимался великан; а Мадэлейн все сидела в своем углу недвижимо, прижимая к себе тепло сопящего котенка, глядя в темное небо, где вдруг проглянула одинокая звезда - словно дружеское око, полное слез. Вдруг стекла жалобно задребезжали, и Мадэлейн увидела, что по ним медленно, но неостановимо расползаются черные щупальца Биомы. А звезда все играла в вышине, мерцала, сияла, и Мадэлейн ловила ее светлый взор до самой последней минуты, пока все стекло не затекло чернотой - и в комнату не ввалилась Биома.

Шаги скрадывал мягкий травяной покров, затянувший мостовую, даже тяжелая поступь Эльфа сделалась абсолютно бесшумной, и они не подошли, а словно бы подкрались к краю того, что сверху казалось плоскогорьем, затем -дремлющим чудовищем, а здесь, вблизи… Эльф хрипло закашлялся, зажал рот, едва сдерживая рвоту, да и Мечко сморщился от неодолимой тошноты при виде этого месива, более всего напоминающего непереваренную пищу, извергнутую каким-то существом. В довершение всего месиво это начинало все более активно пульсировать, излучая радужное свечение, и эта игра света и цвета почему-то вселила в Мечко ужас. Ослабевший было Эльф подобрался и стал рядом, медленно снимая с плеча огнестрел, словно готовясь отразить внезапную атаку. И чутье не обмануло воина. Округлые, гладкие края Биомы подернулись рябью, поджимаясь, подтягиваясь, а затем клок массы вдруг резко полетел вперед, будто Биома злобно выстрелила в людей. Эльф успел оттолкнуть Мечко, так что тот упал на бок, перекатился, вскочил, не задетый этой ядовитой пулей. Эльф, тоже отскочивший на порядочное расстояние, ободряюще помахал Мечко, но тут же лицо его напряглось: новый комок массы летел в них! Отбежали еще дальше, на незахваченную пока Биомой мостовую, и стали там под прикрытием деревянного, кружевного, затейливого павильончика, сплошь увитого мелкими белыми розами. Мечко невольно потянулся лицом, всем телом к белой благоуханной вуали, но Эльф рванул его к себе. Один свирепый взгляд сказал больше, чем слова, и Мечко мысленно дал себе зарок впредь не забываться. Биома между тем стреляла, как реактивная установка, и все новые, новые островки ее вспучивались на мостовой, пересверкивая, будто бенгальские огни. - Ишь, разошлась! - проворчал наконец Эльф, которому явно надоело стоять под защитой беседки, а может быть, его нервировал запах роз, однако он сделал Мечко знак отойти. И, как выяснилось, вовремя, потому что Биома тотчас начала прицельно обстреливать стенку павильона. Легкое строение закачалось, затрещало, и Мечко осознал, какая чудовищная сила, какая энергия скрыта в том сверкающем, сонном на первый взгляд море, которое подступило к Левобережному, захватило его и норовило продвигаться дальше. Да где там - норовило! Оно уже продвигалось. Цепочка лужиц-выбросов Биомы слилась в один плотный ручей и неожиданно соединила Биому с павильоном. И Мечко показалось, что могучий поток внезапно изменил свое течение и, покинув надоевшее русло, ринулся по одному из своих протоков, - с такой напористостью и внезапностью рванулась Биома по пути, проложенному ручейком. - Отходим! - скомандовал Эльф, прицеливаясь в стену беседки и выпуская серию коротких выстрелов, от которых изящное строение занялось, вспыхнуло костром. Эльф и Мечко стали под защитой горящей преграды. Тревога их немного улеглась: люди этого мира рождались с привычкой к опасности в крови, и Мечко, с какой-то звериной обостренностью чувств, мгновенно уподобился им, ощутив себя в ритмах угрозы уверенно и свободно, как танцор при звуке знакомой мелодии. Тем временем тугая волна Биомы изо всей силы ударилась о стену огня, на миг слившись с ним в белой, слепящей вспышке, и язык этого двуединого пламени взвился так высоко, что Мечко мимолетно испугался, не зацепит ли он ветроловы их группы, зависшие над развалинами форта. Но выброс Биомы тут же и рассыпался, оросив землю серебристым, тяжелым, как ртуть, дождем, и Мечко с Эльфом заметались, ускользая от его губительных касаний. Они отбежали и стали поодаль, опять насторожив огнестрелы и глядя, как бесится Биома перед стеною огня. От беседки занялась и деревянная оградка палисадника, так что напор Биомы был на какое-то время приостановлен. Мечко понимал, что это ненадолго, и огляделся, прикидывая, куда ловчее будет отступить, если Биома решит идти в обход. - Нет, нет… Нет! - прошептал рядом Эльф, и оба они остолбенели, когда увидели, что возникает вокруг из упавших на землю капель обожженной Биомы. Как-то сразу, вмиг, на этом островке, который когда-то был обжит, одушевлен, защищен людьми, а потом неожиданно разорен и опустошен обезумевшей Природой, - здесь, на этом месте, где только что не было никого и ничего, кроме Мечко и Эльфа, вдруг оказалось множество существ и вещей, словно бы выросших из-под земли или свалившихся с неба и являющих собою самые кошмарные создания, которые когда-либо рождал великий Хаос… На ветвях могучего дуба качалась черепичная кровля дома. Нет, она не повисла на этих ветвях, заброшенная каким-нибудь взрывом или иной неведомой силой, - она была частью кроны, как частью ветки были листья, или как была частью вспучившегося корневища стройная женская нога в туфельке и кружевной подвязке…Обозначились обломки крепостной стены, окружавшей недавно Левобережный, но все они были теперь броней, одевшей чудовищную, неподвижно распростертую дохлую гусеницу с полусотней лап, в которых были зажаты поломанные, искореженные огнестрелы, недавно принадлежавшие, очевидно, защитникам Левобережного…Встала на клумбе дверь дома, на которой четко обрисовывался нежный женский профиль с розовым кустом на щеке и птичьей головой на длинной шее, которая яростно клевала, выклевывала эти цветы, эту щеку, хотя сама вырастала из головы этой женщины. И еще, еще - призраки, бред, чудовища, странным образом облагороженные той трагической, неизбывной красотою, которая зачастую присуща разрушению и всегда стоит на грани жизни и смерти, осеняя и озаряя всех, кто подступает к этой грани или хотя бы взирает на нее издали. И ужас, ужас от понимания, что же такое есть, а вернее - суть! - Биома, перемалывающая и сливающая воедино все элементы Природы: убитых и убийц, палачей и жертв, врагов и любящих… И почему-то самым безумным среди всей этой мешанины оказалось множество рыб, снующих по траве на коротеньких ножках и с тупым изумлением замирающих перед прекрасным женским портретом, косо торчащим из гигантской перламутровой раковины улитки… Что-то затрепетало вверху, Мечко резко вскинул голову. Крошечные детки-нелюди, мелко трепеща крылышками, реяли в воздухе, то глядя серьезно, то хохоча. У одного в руках невесть откуда оказалась коробка цветных мелков, и вот уже малыши расхватали мелки и начали старательно разрисовывать каменную стену полуразвалившегося дома. Одному мешал острый рыбий хвост, который достался ему вместо ног, потому детенышу не удалось схватить мел, и его ангельская мордашка искривилась беззвучным плачем. К горлу Мечко подкатил ком. Рядом, не скрываясь, всхлипывал Эльф, а поодаль двое малышей-нелюдей прыгали на синем, с окалиной, железном листе, наслаждаясь резкими звуками - острыми ритмами этой страшной победы над людьми. Внезапно всхлипывания Эльфа стихли. Мечко обернулся. Эльф стоял недвижимо, бессильно свесив руки, без кровинки в лице, и расширенными глазами смотрел куда-то вдаль. Мечко проследил его взор - и ощутил, как сердце замедлило бег, словно желая остановиться навеки. Перед ним было самое страшное из того, что ему довелось увидеть в этом мире. Ибо он увидел Мадэлейн. Это было ее лицо, и руки, и точеные плечи, и ее легкие, короткие кудри, спадавшие на шею, и разлет бровей, и зеленые глаза, и нервный рот… Она бежала, странно взмахивая руками, словно пугаясь своих размашистых движений, протяжных прыжков, пугалась той стремительности, с которой несли ее - о, боги, с которой несли ее… четыре лапы, ибо теперь лишь до пояса она была прежней Мадэлейн, а ниже обладала гибким звериным телом, покрытым длинной мягкой шерстью - белой, в рыжевато-белых пятнах, с ярко-рыжим хвостом. - О… - выдохнул Эльф. - О Мзд… - и умолк. Мадэлейн замерла, осторожно вытянув шею, пытаясь понять, откуда исходит звук, но лишь скользнула взором по двум неподвижным фигурам и отвлеклась на цветок, который слабо колыхался под ветром. Она трогала его лапой. Она низко-низко склонялась, приникая к нему лицом, пытаясь поймать легкий аромат; описывала вокруг него круги, недоверчиво поглядывая на трепещущие лиловые лепестки. Она резко наскакивала на него, видимо, недоумевая, почему цветок не пугается и не убегает, и досада, обида, почти печаль искажали порою ее черты. И вдруг, взбудораженная порывом ветра, она поежилась, а потом закинув лицо к небу и блаженно щурясь, потянулась, раскинула руки и вновь пустилась вскачь. Глаза ее сияли, выдавая безумную, воистину нечеловеческую радость, которую она испытывала от своей гибкости, стремительности и силы, наслаждаясь пеньем крови в обновленном теле. Шерсть блестела, отливая то золотом, то серебром в солнечных нежарких лучах, приковывая взор… Мечко стоял, как окаменелый, а Эльф вдруг сорвался с места и кинулся к Мадэлейн. Она чуть не налетела на него; замерла, попятилась, недоверчиво присматриваясь, вытягивая шею. Эльф потянулся к ней, но Мадэлейн отпрянула от его руки, подрагивая ноздрями, как будто ее раздражал запах человека. И тогда Эльф, пошевеливая пальцами, болезненно улыбаясь, негромко, успокаивающе пробормотал: - Мэд… кис-кис-кис… Словно она и впрямь была кошкой, всего лишь кошкой! И тут же, спохватившись, осекся, согнулся в приступе горя. Сердце Мечко наконец-то толкнулось в груди, он смог перевести дыхание. Все это время его крепко сжимали черные тиски небытия - так крепко, что он уже и не надеялся вырваться из них, не надеялся выплыть из этой тягучей реки беспамятства. И что бы ни случилось с ним впредь, Смерть - настоящая, бесповоротная, а не призрачная, своя, а не чужая, - уже не подступит ближе, чем теперь, не улыбнется коварнее. Он знал это. И по сравнению с этим ужасом, все ранее пережитое - блеклая иллюзия, ибо самое ужасное - безнадежность. Он по-прежнему не мог шевельнуться, только тяжелый стон - вернее, хрип вырвался из пересохших губ, и был он исполнен такого страдания, что полуженщина-полукошка невольно обернулась. Какое-то мгновение они неподвижно смотрели в глаза друг другу, потом вспыхнувший было взор Мадэлейн потускнел, и она понуро побрела прочь, но далеко не ушла, а остановилась над цветком и вновь принялась его рассматривать, то и дело взглядывая исподтишка на Мечко и хмурясь. Он медленно сделал шаг, и другой, и пошел к ней, и она тоже устремилась к нему, простирая руки и смеясь. Сияющие любовью глаза Медэлейн были все ближе, ближе, но вдруг она тонко вскрикнула и провела дрожащими руками по телу, как бы осознав себя, наконец, в новом и пугающем обличье. А потом, испуская протяжные, рвущие душу вопли, метнулась прочь и со всех лап понеслась туда, где еще полыхали беседка и ограда. - Стой! - крикнул Мечко так, что у него заломило в висках. - Стой!.. Но поздно. Мадэлейн с разбегу бросилась в костер, и пламя охватило ее. Уже утихающий было огонь вспыхнул с новой силой, и какие-то мгновенья Мечко и Эльф, подбежавшие к костру, ничего не видели в струящейся завесе дыма, только слышали резкие, похожие на звериные зовы, крики Мадэлейн - то хриплые, то взлетающие к звуковым вершинам. Потом они разглядели, как что-то черное рвется и мечется в центре огненного цветка, и вдруг лицо Мадэлейн глянуло на них, взметнувшись над костром: античная маска, отлитая из сверкающего металла, с вихрями пламени вместо волос. Но вот маска как бы расплавилась и заструилась в костер, и он вмиг погас, как будто над ним растаял айсберг. Мечко зажмурился, не в силах смотреть на то, что должно было сейчас открыться его взору, как вдруг странный звук, раздавшийся где-то у его ног, заставил открыть глаза. Он не слышал этого звука очень долго - пожалуй, не меньше тысячелетия. Это было мяуканье. Мечко опустил голову и увидел крошечного ушастого котенка, который, отчаянно пища, улепетывал по траве, устлавшей мостовую, в панике озираясь и снова ускоряя бег. Был он белый, с пепельно-рыжими подпалинами и ярко-рыжим хвостом. И Мечко провожал его остекленевшими от изумления глазами, пока вдруг не вонзилась в самое сердце надежда, и он не обернулся к костру… где на черных угольях лежала Мадэйлен, и обнаженное тело ее матово светилось и розовело, как только что распустившийся цветок. Мечко бросился вперед, срывая с плеча куртку, подхватил Мадэлейн, закутал ее, прижал к себе. Она принадлежала отныне только ему - вся и всякая, живая и мертвая, и только его взгляд мог отныне касаться сокровенных и совершенных изгибов ее тела, только его руки, только его!.. Когда голова Мадэлейн легла на его плечо, а побледневшие губы сонно дрогнули у его щеки, он посмотрел наконец на Эльфа. Напряжение и ужас сошли с его лица. Оно было все еще бледным, но как всегда спокойным, чуть высокомерным. Он странно смотрел на Мечко - как бы с досадой, покачивая головой, но вот усмехнулся, пожал плечами. - Ну ладно, пусть так, - проворчал он. - Ох и ловок же ты оказался! А я уж было решил - мазила… - И он замахал над головой руками, подавая знаки висящим вверху ветроловам. А Мечко стоял, все крепче прижимая к себе Мадэлейн, и ему не давало покоя какое-то воспоминание… какое-то слово, известное Георгию Мечкову,.. в нем было что-то неизмеримо важное, но вот что это за слово, он никак не мог припомнить. И уже потом, когда из лесу выбежал, словно ждал своего часа, верный конь Херфинус, потом, позже, когда Мечко вскочил в седло и ревниво принял от Эльфа, помогающего ему, Мадэлейн, опять охватив ее кольцом своих рук, потом, когда тронул стременем Херфинуса и тот мягкой рысью двинулся к лесу, - только тогда Мечко, наконец, вспомнил. Это слово было пирокатарсис, что по-дневнегречески означает - очищение огнем.