Карта утрат - Страница 14

Ханьвэнь переполняли пожелания, которыми ей хотелось осыпать мать.

– Так не хочется оставлять тебя тут совсем одну, – сказала она.

– Глупости! Разве я тут одна? Это в нашем-то переулке, где сплошь сплетницы и горлопаны? Да об одиночестве тут даже и мечтать не приходится!

Ханьвэнь быстро развернулась и пошла к автобусу. Плакать перед матерью она стыдилась, ведь сама мать говорила твердо и уверенно.

Слезы полились, лишь когда она, посмотрев в окно, увидела, как мать машет рукой. В движениях руки словно воплотилось все ее одиночество.

Сидевшая рядом девушка прильнула было к окну, пытаясь разглядеть в толпе родителей, но Ханьвэнь выставила локоть и оттолкнула ее. Она видела, как мать что-то говорит, вот только из-за гремящей из громкоговорителей музыки и слова было не услышать.

Музыка надрывалась, а Ханьвэнь все вглядывалась в растрескавшиеся губы матери, которые что-то говорили ей – в последний раз.

Слов она так и не разобрала, а тут и автобус тронулся. Девушка рядом кричала на нее и потирала руку, утверждая, что Ханьвэнь ее ушибла. Ханьвэнь равнодушно отвернулась от нее и окинула взглядом автобус. Прямо перед ней сидела Хунсин – рыдала громче всех остальных. Родители постарались, чтобы дети выглядели самым подобающим торжественному случаю образом: волосы у девушек заплетены в аккуратные косы, из которых не выбивается ни единой пряди, а у юношей подстрижены аккуратным коротким ежиком. Даже сейчас Ханьвэнь не осмеливалась снять красный, натирающий шею шарф. Но она видела, что многие вокруг рыдают не стесняясь и слезы оставляют дорожки на их кукольных, словно лакированных личиках.

Автобус довез их до вокзала. Сельские пейзажи, мелькавшие за грязным окном вагона, пугали Ханьвэнь своей пустотой. Когда на смену дню пришла ночь, по зеленым полям поползли густые тени, набрякшие темнотой, в которой Ханьвэнь не видела ни единого проблеска света. Но вдруг во мраке что-то ярко блеснуло, и Ханьвэнь решила, что это спешит куда-то фермер с фонарем. Даже земледельцы не желают задерживаться надолго в этой черной пустоте.

В поезде Ханьвэнь почти не спала и утром, глянув в зеркало, увидела, что лицо у нее серое. На платформе она протолкалась через толпу людей, выкрикивающих что-то на сельском диалекте, которого она прежде не слышала, и отыскала Хунсин. В Шанхае они не дружили, однако сейчас схватились за руки и вместе забрались в кузов грузовика, готового доставить их в конечную точку путешествия. Обычно в этом грузовике перевозили скотину. Водитель даже не отвязал веревку, которая не давала свиньям выпрыгнуть, веревка так и осталась натянута поперек кузова. Они ехали часа два, и каждый раз, когда грузовик подскакивал на колдобине, лужи свиного навоза растекалась по дну кузова все шире. Шестеро бывших школьников не разговаривали, но сбивались все теснее и теснее, так что к концу поездки они почти не занимали места. Было уже предельно ясно, что сельская жизнь вовсе не похожа на плакаты, призывающие образованную молодежь отправляться поднимать деревню. Не ждут здесь Ханьвэнь ни поля золотистой пшеницы, ни мускулистые фермеры, ни сельские хохотушки.

В общежитии их встретила девушка постарше. Как только они остались одни, она бросилась Ханьвэнь на шею:

– Ох, как же я рада, что ты приехала! Одной мне тут было ужасно тоскливо.

Румяная и одетая в телогрейку, она смахивала на деревенскую, но выговор у нее был шанхайский – окончания слов обрывались на высокой ноте.

Звали ее Пань Няньнянь, и она тоже приехала из Шанхая, но уже четыре года работает в полевой бригаде. Она была одной из первой волны выпускников, отправленных в деревню. Остальным благодаря родственникам или знакомствам удалось выбраться отсюда.

Медленно разбирая вещи, Ханьвэнь рассматривала Няньнянь. Жесткие волосы коротко, до подбородка, острижены, кожа смуглая от загара. Когда Няньнянь помогала новеньким раскладывать вещи на тянущихся вдоль стены полках, Ханьвэнь заметила у нее под ногтями грязь. Что сказала бы на это мать Няньнянь? Неужели и она, Ханьвэнь, со временем изменится здесь до неузнаваемости?

Меняться таким образом ей не хотелось ни за что на свете.

В их первый вечер они легли спать пораньше. На следующее утро началась новая, сельская жизнь Ханьвэнь. Разбудили их в половине пятого утра и отвели на завтрак – чтобы они не упустили ни секунды солнечного света.

Вокруг висел едкий запах навоза, а само здание напоминало тюрьму: приземистые постройки из серого бетона и коридор с низким потолком, у входа в который сидел охранник.

– Я тебе говорила – в это время тут никого нет, – сказала мать Итяня.

Они обошли все четыре корпуса полицейского отделения, но двери оказались заперты.

– Это же отделение полиции, верно? – спросил он единственную повстречавшуюся им женщину.

Женщина натирала во внутреннем дворике каменные плиты. Когда они пришли, она даже не поздоровалась, а теперь уставилась подозрительно.

– А что ж еще?

– Мы пришли заявить об исчезновении человека, – сказал Итянь.

Вместо ответа женщина лишь смерила его взглядом. Итянь повторил.

– Тут в это время все отдыхают, – буркнула она наконец.

– А когда перерыв закончится?

Женщина пожала плечами.

– Ты чего так на нас смотришь-то? – накинулась на нее мать Итяня. – Мы тебе ничего плохого не сделали, так ведь?

– Вы откуда вообще взялись-то?

– Из деревни Тан. Отсюда. Ясно тебе, сестрица? Этого хватит – или рассказать, где у нас дом?

– И он тоже? – Женщина прищурилась.

Мать взяла Итяня под руку:

– Он мой сын.

Она потянула его прочь от уборщицы, бормоча под нос – мол, бывают же такие невоспитанные.

В отличие от этой уборщицы, деревенские жители к грубостям склонности не имели, однако и помощи никто тоже не предложил. После Дядюшки к ним заходили и другие соседи, и все они задавали одни и те же вопросы, словно они отрабатывающие сценарий актеры, а их дом – декорации для постановки. Как ему живется в Америке, какая у него зарплата, как выглядит его дом, есть ли у них телевизор, почему у них с Мали нет детей? Потом он выслушивал, как каждый гость перечисляет достижения своих детей, одна история перетекала в другую. После каждого такого визита Итяня ненадолго охватывала странная гордость – за то, каким он предстает в их глазах, – и стыд за эту гордость. Всего год назад они с Мали покупали всю одежду в секонд-хендах (он однажды сказал об этом матери, и та разрыдалась, хотя позже, похоже, напрочь забыла). У него было жутковатое ощущение, будто это не он тут, а его двойник, достигший всяческих успехов и заслуживший похвалы соседей.

Когда он заговаривал об отце, гости неодобрительно качали головами и удивлялись – дескать на его отца это не похоже. Итянь ожидал, что они наперебой станут предлагать помощь. Так вот, значит, как за все эти годы успела измениться страна? Они стали как американцы: каждая семья замкнулась в своем мирке и готова выйти из него, только если это не доставит никаких неудобств. Итянь надеялся, что отклик будет примерно таким же, как в детстве, когда тетушка Шань, их соседка, однажды вечером не вернулась к ужину. У нее начиналась деменция – правда, это слово Итянь узнал намного позже. Он помнил, как дедушка и мать вместе с остальными соседями с ног сбились, прочесывая окрестности, пока старушку наконец благополучно не привели домой.

Мать предупреждала, что в это время дня в полицию ходить без толку, но Итянь настоял. Они уже и так потеряли день, потому что общественная деревенская машина использовалась для других нужд. “Тьфу ты! – выбранилась мать. – Наш новый председатель раскатывает на машине, прямо как будто это его собственная. Небось бабенку свою возил куда-нибудь”.