Карта мира - Страница 80

— Вот она, будь она неладна, — объявил грузный монах. И Рональд, единственный из всей толпы, видевший стену ранее, не узнал ее.

Стена вибрировала, да нет — какое там: уже просто раскачивалась и ходила ходуном, как живая. Рональд приложил к ней руку и почувствовал быстрый ритмичный гул. И сразу же понял, что это такое.

Топот тысячи бегущих ног.

— Они идут! — крикнул предводитель монахов. — Сдайте назад!

И в этот момент все присутствующие увидели быстрое движение теней по Стене. Мгновенно, точно катящиеся и падающие с вершины горы камни, тени стали отделяться от Стены, обретать объем и тут же, даже без секунды замешательства, вступать в битву. Словно бурный поток, десятки, сотни, тысячи мертвецов отбросили монахов от Стены и оттесняли в стороны со скоростью штормовой волны.

Картина была такая, что самый храбрый обратился бы в бегство. Но не побежал ни один монах, ни один воин — никто. Задние ряды просто не успели: их отнесло от Стены, свалив друг на друга и протащив по земле — таков был напор этой живой волны.

Пока солдаты старались сдержать напор мертвецов, монахи отступили на безопасное расстояние и подняли сифоны с греческим огнем. Тотчас в толпу мертвых воителей полетело жидкое пламя, охватившее нескольких из них с ног до головы. Потусторонние обитатели, впрочем, нисколько не устрашились, а только продолжали напирать; имперские солдаты всячески старались, чтобы пламя не перекинулось на их одежду, и, как результат, отступали: огонь, выплеснувшийся из сифонов, горел на толпе мертвецов ярким, словно праздничным, пятном. Оторваться было невозможно — огонь зачаровывал; Рональду с трудом удалось прищурить глаза и увидеть, как внутри этого багрового одеяния горят человеческие фигуры: впрочем, мертвецы некоторое время дрались столь же славно, а затем валились набок или на колени и понемногу превращались в кучу пепла, в которой лежали шлемы и кольчуги. Так горят, желтея, книги.

— Сюда! Сюда! — услышал Рональд негромкий голос.

Рыцарь буквально переплыл краешек битвы и оказался в разрушенном коридоре Муравейника, куда теперь проникал солнечный свет. Странно, но в этом месте плиты Муравейника словно растаяли, как лед, и камень, из которого они были сделаны, отодвинулся внутрь коридора, в темноту — как будто был живой материей. В коридоре стоял Иегуда.

— Пойдем со мною! — загадочно сказал он и вспрыгнул Гантенбайну на спину. Конь, хотя и охнул, но двоих все-таки повез, и притом весьма быстро. Они пролетели вереницу коридоров по тому же быстрому пути и вмиг оказались у Стены.

Здесь они спешились.

— Ты, разумеется, знаешь, что я собираюсь сделать, — торжественно произнес Иегуда. — Карта мира превращает наши желания в явь, наши представления о реальности — в саму ее. И одновременно она — испытание нашей веры. Ибо лишь в том случае, если я действительно искренне верю в то, что Муравейника на земле быть не должно, он пропадет навеки.

— Не мешкай, о почтенный монах! — воскликнул Рональд, в ощущении важности момента переходя на высокий слог. — Я давно жажду увидеть Карту мира.

— Карта мира? — усмехнулся Слепец. — Но ты ведь видел ее десятки раз! Неужели ты не догадался?

И, сделав хитрое лицо, Иегуда достал из-под своего плаща меч. Затем с ловкостью фокусника спрятал его обратно под плащ и извлек оттуда арбалет. Убрал арбалет и достал клубок шевелящихся щупальцев — то самое оружие, которым когда остановил наступление крестьян на мосту маркизова замка. Затем спрятал щупальца и вытащил лопатку, ту самую, которой они когда-то рыли могилу для несчастной женщины, убитой маркизом. Лопатка тут же превратилась в золотистый зонт, который монах поднял над головой и торжественно улыбнулся.

— Карта мира содержит в себе знание о любом предмете, который только может помыслить человек, и, следовательно, способна в любой предмет превратиться. Размер объекта и точность его воспроизведения зависят от силы разума человека, который пользуется Картой, от его уверенности в своей правоте… словом, от того, что и является настоящим волшебством этого мира. А плащ мой — самый обычный, и ничего волшебного в нем нет.

Он тряхнул зонтом, заставив его исчезнуть, и раскрыл ладонь.

— А вот ее настоящий вид.

Карта мира была подобна цветку — Рональд глядел на переливающиеся разными цветами лепестки и каждый миг открывал в них нечто новое. Она и в самом деле в каком-то смысле была близнецом Муравейника: и там, и здесь было все, что только мог представить человек — но если Муравейник поражал массивными и мрачными формами, то Карта мира, наоборот, радовала глаз миниатюрными и радостными образами. Ключ и замок, как известно, похожи — что не мешает им оставаться антиподами.

Карта мира пылала, словно огонь, не яростный, не всепожирающий — как теплое переливчатое пламя.

Иегуда погладил Стену по гладкому камню, словно для того, чтобы сфотографировать память о ней — а затем…

…раскрыл чудесный артефакт, как самую обычную географическую карту, и стал раскладывать его по полу. Карта мира удивительным образом покрывала не только каменные плиты, но и стены, которые тут же сминались и сливались с полом, на том месте, где еще секунды назад были извилистые коридоры Муравейника, выросла зеленая травка и засияло солнце. Карта словно пожирала Муравейник изнутри — вирус, разрушающий клетку. Бумажные и одновременно огненные листы уже раскладывались сами, идя волной переворачивающихся листов во все стороны, как рябь от упавшего в воду камня. Когда эта шуршащая волна подошла к нему, Рональд подпрыгнул и оказался уже на весело пахнущей весенней лужайке.

Оглянулся.

Муравейника больше не было: была еще одна лесная поляна, может быть, и банальная, но куда менее мрачная, чем лабиринт, пройти по которому им пришлось целых три раза.

Иегуда стоял в центре поляны и беззвучно шептал губами — молился.

— Ну что, теперь можно и домой, — сказал Рональд, наблюдая великолепие зеленого пространства. Но в этот миг произошло нечто неожиданное: докатившись до пределов Муравейника, бумажная волна вдруг пошла в обратном направлении: лужайка хоть и не исчезла, но подернулась на мгновение рябью. Концентрические круги достигли центра разложенной Карты, где стоял Иегуда, и прихлопнули его к земле, да так, что он ойкнуть даже не успел. Там, где стоял Слепец, ныне была зеленая трава — точно такая же, как и вся остальная лужайка.

— Иегуда! — страшным голосом крикнул Рональд, еще не осознав всей непоправимости случившегося.

Ответом ему было молчание. Рональд ринулся к центру лужайки, и в этот миг случилось нечто, еще более чудесное и необъяснимое — некий отголосок волны, прокатившейся от середины Муравейника и вернувшейся назад, вновь пошел от центра: и Муравейник вернулся — но какой он теперь был! у! листы Карты висели в воздухе в беспорядке, а дивнее всего было то, что, с одной стороны каждый лист изображал часть стены Муравейника, а с другой — ту самую зеленую лужайку, которую пытался водворить на его месте Иегуда. Рональд обходил всю конструкцию, напоминающую карточный домик, и не верил глазам своим. Теперь это место было одновременно двумя, плохо уживавшимися между собой, одинаково иллюзорными и одинаково до ужаса и удивления реальными.

Но самое поразительное заключалось в том, что Иегуда, почти целый и невредимый, стоял в центре Муравейника-поляны, тоже распавшийся на несколько частей, каждая из которых двигалась на отдельном листе Карты, словно силуэт человека, на который пьяница смотрит сквозь граненый стакан.

— Иегуда! Как ты? — крикнул Рональд.

— Я — ничего, — отвечал Слепец своим обыкновенным голосом. — В какое странное место я попал! Даже объяснить не могу, как отсюда выглядит окружающий мир.

— А ты не можешь выбраться? — поинтересовался Рональд.

— Попытаюсь, — и Иегуда стал двигаться по листам карты. Он прошел всю лужайку (Муравейник?), но так и остался нарисованным на прямоугольничках, из которых слагалась вся мозаика; части его свободно парили на некотором расстоянии друг от друга.