Карта мира - Страница 7

У каждого рыцаря, как известно, должна быть дама сердца; еще два года назад была она и у Рональда — некая леди Изабелла занимала все его помыслы. Однако леди Изабелла прельстилась деньгами какого-то барона и пропала из виду. С тех пор Рональд стал ощущать презрение к женщинам, пусть легкое, но очень твердое. Однако сердце человеческое не терпит пустоты: Рональд искал себе идеальную возлюбленную, которая никогда бы не поступила так, как леди Изабелла. Разум подсказывал ему, что среди земных женщин такой существовать просто не может — и тогда наш рыцарь влюбился в кошку, самую настоящую кошку, пусть и говорящую. В этом был легкий налет идиотизма, конечно, но во времена рональдовы черт те что творилось на земле; впрочем, и всегда творилось именно черт те что. Так что этот поступок был ничем не безумнее любого другого, разве что очень уж вычурный. Но вычурность (барочность) тогда как раз была в моде. Барочность лучше, чем порочность, не правда ли?

А кошка была презабавная: зеленоглазая, с белыми полосками на лбу, с красивым и ухоженным серым мехом.

— Мур-мур, — сказала Розалинда, кокетливо прикрываясь пушистым хвостом. — Говорят, вы едете на край света…

— Ну, не совсем на край света — правду сказать, гораздо ближе. Это всего лишь деревня Новые Убиты к северо-востоку от Рима. Там объявились живые мертвецы, их я и призван уничтожить…

— Посильная ли задача для одного человека? — улыбнулась Розалинда. — Впрочем, откуда самому храбрецу знать, кто он и для каких целей Бог выковал его в своем горниле. Атлант едва ли догадывался, что ему по плечу удерживать мир, пока ему не взвалили на плечи землю…

— Ты как всегда права. Меч или пуля, возможно, станут для меня некоторым препятствием к достижению обещанного, но едва ли остановят меня. — Рональд мысленно себя проклял за то, что в разговоре с женщинами начинает глупо и не к месту рисоваться, изображать из себя картонного героя.

— Берегите себя, — лукаво погрозила лапкой Розалинда, и Рональд почувствовал теплые волны, приливающие к сердцу. — Не переусердствуйте, а то мне придется умереть от грусти, одичать без вас и приняться в самом деле ловить мышек вместе с остальными кошками… мрррр… Помните, что сказано: пусть сами хоронят своих мертвецов…

Закончив этой бодрой цитатой, она разлеглась на земле и принялась умываться розовым язычком.

— Розалинда, я прикажу изобразить тебя на моем щите, дабы ты смогла отвести от меня беду! — воскликнул Рональд в совершеннейшем восхищении.

Киска встала на задние лапы и поцеловала его.

Гантенбайн был выведен конюхами государства специально по заказу отца Рональда и служил мальчику с самого детства. Он был помесью коня и собаки и внешность имел странную: тело его в основном было лошадиным (за исключением рыжего дворняжьего хвоста), а вот в морде определенно проглядывало нечто собачье; плюс ко всему, у него были не копыта, а все-таки лапы. Вместо подков они были обуты в специальные железные калоши с отдельно исполненными пальчиками.

Характер у него был ангельский, ум и нюх — необычайно острые. Самым большим его недостатком являлась привычка иногда оборачивать голову к сидевшему в седле хозяину и вылизывать ему лицо. Рональд терпеть этой привычки не мог, но побороть ее за те пятнадцать лет, что ездил на Гантенбайне, так и не сумел. Но что значила такая мелочь в сравнении со всеми достоинствами, которыми такой конь обладал!

Только Рональд вскочил на его спину и, похлопав его по морде, указал рукой направление, как Гантенбайн запрыгал в нужную сторону. Лес начинался у самого холма, на котором стояла башня Правителей. Правда, Рональда немного беспокоила мысль об имперских лучниках, засевших в чаще и готовых сразить любого, кто покажется им подозрительным. Но лучники руководствовались двумя принципами: палили по тем, кто движется не из дворца, а ко дворцу; уважали рыцарское достоинство и тратили стрелы исключительно на крестьян.

Однако само чувство, что за тобой столь пристально следят, очень смущало Рональда. А как же быть, если приспичит по нужде? Ведь никогда не будешь уверен, что именно в этот момент на тебя не натолкнется любопытный глаз! Поистине, я живу в самое непростое из всех времен, думал рыцарь, пригнувшись к седлу, пока Гантенбайн бежал рысью по полянам, прижимался к земле, ныряя под поваленными деревьями, перепрыгивая через пни. Утешало то, что конь мчался со скоростью ветра, и та часть леса, что охранялась лучниками, должна была вскоре закончиться.

Гантенбайн взлетел на пригорок, и перед Рональдом расстелилось поле, столь огромное, что его можно было принять за зеленое море. Лес оставался только позади да слева. Всмотревшись, Рональд различил на горизонте одинокий силуэт туманной прямоугольной башни.

— Сдавайся или погибнешь! — Из чащи вылетел рыцарь на кауром коне, грозно устремивший на Рональда копье.

Всего миг понадобился нашему герою, чтобы прийти в себя от неожиданности и выхватить из ножен меч.

Однако вместо того, чтобы напасть, рыцарь неожиданно остановил коня. Все его тело в мощных доспехах сотрясалось дрожью. Рональд стал всматриваться в его фигуру, не понимая, что за чародейство он затеял.

Рыцарь все трясся, доспехи на его могучем теле ходуном ходили. Вдруг Рональд понял, что он… смеется! Это было уж чересчур! Рональд поднял меч — и тут же опустил его. Рыжие кудри, выбивавшиеся из-под шлема, подсказали наконец нашему герою, кто перед ним.

— Дюплесси! — воскликнул он.

— In corpore[3], — подтвердил тот. Рональд вспомнил привычку старого однокашника кичиться школьной латынью и рассмеялся.

— Года три не виделись! — подсчитал Рональд. Они спешились и обняли друг друга.

— А показалось, только вчера за одной партой сидели… Ехал, кстати, в Рим с намерением застать тебя там и предупредить, что к тебе спешит помощь! А застал вот здесь, в поле, совершенно случайно…

— Постой, постой! Помощь, ты говоришь?

— Скромный подарок Святой Церкви. Единственный человек, которого папа послал тебе на выручку, — Слепец. Мне сегодня рассказали о нем в монастыре св. Картезия, равно как и о твоей миссии. Чего ради я сюда и поспешил! — прибавил он со значением.

— А на что мне слепец? — удивился Рональд. — Церковь никого больше не нашла или просто пожалела людей? Как бы им не пришлось заплатить за эту неуместную скаредность нашествием нечистой силы!

— Это не простой слепец, — возразил Дюплесси. — Он видит то, что сокрыто от нас. Недаром же он все время ходит с фонарем!

— Кто его так? — поинтересовался Рональд.

— Да не под глазом! — захихикал Дюплесси. — С фонарем в руке. Фонарь этот светит одному ему, а мы его света увидеть не в силах. Но без фонаря он был бы совсем слепой, говорят. Он необычайно учен и искусный волшебник. Таких в Империи раз, два и обчелся. Одним словом, тебе повезло.

— Ну и где мне его искать? — поинтересовался Рональд.

— Он сам тебя найдет, — заверил его Дюплесси. — Наслаждайся жизнью, пока мертвяки еще на нее не покушаются.

И, помрачнев на секунду, стал развязывать переметную суму, извлекая оттуда ковригу хлеба.

— Черт, вот незадача: я бы с тобой поехал, конечно, но завтра в Риме турнир, и я его никак не могу пропустить. Девица Конверамур обещалась мне подарить свое сердечко, если я собью наземь этого бастарда Вольфганга…

Они сидели в тени дуба и ели нехитрую крестьянскую пищу.

Местные мужики угостили, — пояснил Дюплесси, запивая хлеб молоком. — И не хотели угощать, да пришлось. Я скаредности в людях не терплю, как известно. Таков мой modus vivendi: пей все, что льется, ешь все, что вкусно пахнет, дерись со всяким, кто представляется мерзким и отвратительным, и люби все, что движется. Я люблю все, что течет[4] — так говорил, кажется, какой-то античный греховодник.

— А я своего модуса вивенди так и не понял, — вздохнул Рональд. — Можно, конечно, преисполниться пафоса и сказать, что я служу Отечеству, только это будет не совсем правда: я на этот путь подался из чистого любопытства — посмотреть, на что гожусь, да и поучиться многому у этого мира.