Кармакод. История первая. Du Lac: Дом у озера (СИ) - Страница 7

— Мария, вы уснули на посту? Он очнулся. Снимите скорей повязку.

— Но доктор сказал…

— Доктор только предполагал. Прогноз выхода из комы поставила машина. Освободите его сейчас же, ему нужен я.

Я залился слезами, впитав в себя, как губка, его командный голос. Недовольная медсестра, снимая бинты, заметила это и поспешно ретировалась. Я разлеплял измученные веки долго, их жгло и щипало, и сначала я ничего не видел, свет больничных ламп неприятно слепил. Ангел выключил их и вернулся, снова обняв мою руку с двух сторон. Я заморгал, привыкая к полутьме, попытался повернуть голову, но он уже склонился надо мной, чтоб я не мучился и сразу встретился с его глазами.

— Киллер, — свой шёпот я и сам бы не услышал. Он кивнул, затем оглянулся на зелёное больничное покрывало, прятавшее от меня моё же собственное тело.

— Не бойся, ты в гипсе. Двойной перелом бедра, но всё срастётся, я видел рентген. Они обещали мне. Впрочем, у них не было выбора, — он выдал мне тонкую ядовитую улыбку. Я задрожал, подумав, какими методами он выбил из врачей повышенное внимание и комфорт для меня. — Я привёз новые документы, ты записан как пациент Ксавьер Ван Руиж. Ты голландец. Катался на лыжах в Церматте, упал с подъёмника, был найден группой спасателей и доставлен в Сьон. Я твой кузен Юрген Ван Дер Ваальт. Персонал госпиталя думает, что мы любовники, несмотря на родство, так как я сижу в твоей палате четвёртый день подряд и отказываюсь уезжать на ночь в гостиницу. Новостей с тебя пока хватит. Я принесу поесть.

— Почему я был в коме? — я покашлял, но голоса всё равно что нет.

— Ты очень ударился головой во время падения. Подлетая на вертолёте, я увидел схождение лавины. Сразу подумал… — он замер, схватившись за полукруглую спинку моей койки, — что ты там. Покинул дом, ослушался меня. Слежка велась на самом деле, на вершине горы хлопнул динамитный снаряд и привёл снег в движение. В тот же момент на мой телефон поступил звонок. Я выбросил его и занялся тобой.

— Значит, я не дождался чуть-чуть?

— Забудь теперь об этом, — он исчез за мутной стеклянной дверью. Вернулся со стаканом вишнёвого сока, луковым супом-пюре и тёплым омлетом.

— Нет, не стоит. Только не лук! Меня тошнит, Энджи…

Он не слушал. То есть… суп заменил на рисовый и терпеливо запихивал в меня всю еду. Она была вкусной и явно не из больничного буфета. Я ел медленно и неохотно, малюсенькими ложечками, по-прежнему одолеваемый тошнотой, зато сок выцедил жадно и попросил ещё, только чуть разбавленный водой. Головокружение не отступало, но тело болело чуть меньше, хотя и казалось пустой обёрткой от старого меня.

— Не могу больше, — я отодвинулся от больничного столика так далеко, как смог. Прошло полчаса, съеденное просилось наружу, но я лёг как можно удобнее и замер, сложив руки на животе. Ангел молча кивнул, унёс остатки омлета и сделал мне какой-то укол, возможно, витаминный. Потом долго целовал, встав на колени у кровати. За указанным занятием его застала медсестра. Я порозовел от смущения.

— Мария, вы можете идти. Я сам обслужу пациента.

— Что ты имеешь в виду? — поев, я заговорил увереннее.

— В туалет помогу сходить, — он тихо рассмеялся. — Наслаждайся.

*

Я пошёл на поправку. Из реанимации перевёлся в обычную палату, кроме меня там лежала пожилая женщина, она почти всё время спала и не обращала на нас внимания. Ангел находился рядом круглые сутки, но ничего не рассказывал, уклоняясь от расспросов и ссылаясь на моё состояние. Читал вслух книги, газеты и журналы, от телевидения меня тошнило, вместо этого киллер выносил меня в больничный сад, в феврале там ничего не росло, но я дышал воздухом и радовался, что понемногу начинаю двигаться. Мы незаметно стали излюбленной парой для всех санитаров и уборщиков. На нас глазели. Нам завидовали. Ангел оплачивал мои лекарства и уколы с платиновой карты и в сотый раз бережно нёс на прогулку. Я снова задавал вопросы. Он снова откладывал признания на потом. Обнимал под одеждой, непристойно прижимая, я молча упивался его горячим пульсом. Я хочу его, но тело всё ещё как неродное, слишком деревянное.

Гипс сняли через полтора месяца и дали добро на выписку. В нормальном весе я так и не восстановился, но кузен Юрген шепнул, что и без того соблазнён болезненным видом близкого родственника и готов к кровосмешению.

— Мы едем в отель?

— Нет, в аэропорт. Мы возвращаемся домой, Кси.

— Куда?!

— В Нидерланды, естественно. Я живу в Гааге. И ты тоже.

— Ты расскажешь мне, наконец, всё?

— Да. Я без зазрения совести транжирю твоё наследство. Двадцать миллионов евро переведены на мои швейцарские счета, ещё сто двадцать лежат на твоих, нетронутые. Франсуа Дюпонт покончил с собой, его сестра Якоби под стражей и ожидает суда в июле текущего года. Ей предъявлено обвинение в обманном присвоении денежных средств особо крупных размеров. Все деньги возвращены владельцу, то есть — тебе. Тот факт, что ты больше не Санктери, а Ван Руиж, исполнительный орган не интересует. Там работает мой приятель и старый должник.

— А дальше? — я подпрыгнул в нетерпении. Мы ехали в такси-лимузине. — Как ты добился этого? Ты встречался с Дюпонтами? Что ты им сказал?

— Ничего я им не говорил. Отдал наводчику фотографии с места твоего убийства. Спросил, где живут заказчики. Оказалось – в занюханной французской провинции. Переоделся шлюхой и поехал в Нант. Франсуа оказался геем и педофилом, переодевание было излишним. Он вскрыл себе вены, сидя в горячей ванне. Я даже практически не помогал, ему самому страшно понравилось. Сестрица опоздала на вечеринку всего на полчаса. Психологическое давление и шок стали для неё ужасным испытанием. Я заставил её взобраться на карниз и поглядеть на улицу внизу. Ей почему-то захотелось жить, она согласилась на тюрьму. Плакала и просила пощады. Я вспоминал твои худющие запястья с торчащими косточками и резал её лоснящееся от жира лицо. К утру Якоби была готова идти куда угодно и говорить, что прикажут. То единственное, чего я не смог добиться от неё, касается твоего преступления. Я заинтригован до крайности. Она испуганно косилась в сторону и бормотала, что это выше её понимания. Дальше всё затянулось из-за долгих слушаний, переноса судебных заседаний и тотальной слежки. Я потратил весь январь, вынюхивая, кто к тебе приставлен. Наблюдает, охраняет, стережёт «границу» на замке, как бессонный Цербер. Я связывался с Интерполом, но мне ничего не смогли накопать. Это похоже на маниакальность тайной религиозной секты, помноженную на чисто военное мастерство и агрессию. Дюпонты, легкомысленно купив твоё убийство, невольно оказали услугу, прорвав их тотальную оборону. Иначе я бы тебя не вытащил. Я и так тебя поздно вытащил, припомнив скудные запасы и погреб. Я подставлял нас под удар, вернувшись в воздушную зону над долиной, так как не знал, поверили они в твою смерть или нет. Как оказалось — не поверили.

— Но теперь-то всё кончено?

— Нет. Я говорил о звонке. Я не ответил им тогда, выбросив телефонный аппарат в снег. Они всё поняли, но не посмели врываться в больницу. Ожидали, что ты всё равно умрёшь, если не в горах, то здесь. Теперь, когда ты выжил, они могут оказаться на соседних креслах в самолёте. Я не хочу просить об откровенности. Но если ты доверишь мне эту тайну, может быть, я пойму, от чего должен защитить тебя.

Я поглядел на свои слабые ноги, которые следовало укрепить прогулками на велосипеде и спортивной ходьбой. Перевёл взгляд на его красивое лицо, туго перехваченные резинкой волосы, белый камень с дыркой, неизменно болтающийся на шее… и тихо уткнулся в его грудь.

— Боюсь. Очень. Узнав о преступлении, ты не сможешь находиться со мной рядом, как раньше. Ангел, я боюсь.

— Просто скажи три слова. Четыре, пять или столько, сколько понадобится. Это будут обычные слова. За ними ничего не встанет, не возникнет никакой силы и влияния.

— В последние дни перед попыткой бегства я описывал тебе это от начала до конца в одной из своих тетрадей. Жаль, что ты не нашёл её в домике. Ты мог прочесть и… Ладно, уже плевать. Просто слушай. Мой отец возглавлял секретное военное ведомство. Подразделение армии, если тебе так больше нравится. Ещё он был болен. Обсессивно-компульсивное расстройство, фетишизм, навязчивые идеи геноцида и однополярности мира, возрождение доктрины Трумэна, неонацизм… и сатанизм в некотором роде. Я родился светловолосым и очень белокожим, в угоду его безумных планов. Он посвятил меня дьяволу и четвёртому рейху. По крайней мере, он так считал. С детства я сыт по горло идеологией и целями, которым должен был служить. Меня неоднократно приносили в жертву в ходе весёлых оргий, о которых я лучше умолчу. В свободное от этой мерзости время я изучал высокие технологии. Работать программистом, конечно же, пошёл к отцу. Создавал оборонные оболочки, коды защиты, многоуровневые системы доступа, зашифровывал карты, схемы, чертежи и прочую ерунду. А потом папино начальство сменилось, его лавочку решили прикрыть. Меня, как главного IT-инженера, собирались пригласить на рассекречивание отдела с последующим уничтожением данных. Отец потребовал, чтоб я ослушался приказа, проделал дыру в защите и перекачал всё в резервное хранилище. Попутно он собирался как-то изощрённо вступить со мной в половой контакт. Лет мне было уже много, чуть меньше, чем сейчас, невинности я благополучно лишился в нежном возрасте с одной девушкой-нимфоманкой, а вот его похотливые объятья вызвали приступ настоящего инстинктивного омерзения и страха. День я взял себе на раздумья. А ночью решился со всем покончить. Здание, где находилась штаб-квартира ведомства, было тщательно замаскировано, помимо административных функций оно служило местом сбора этих больных. Они пришли туда на очередную кровавую оргию во главе с отцом. Я убил их, программно повредив систему подачи воды и охлаждения, а затем устроив пожар. К сожалению, кроме них в здании находились невинные жертвы, пленники, исполнявшие роль ширмы. Они жили там постоянно и служили залогом спокойствия ведомства. Кто посмел бы ворваться и причинить им вред? Мне пришлось переступить через совесть, чтобы погубить их вместе с сотней ублюдков. Эндж… я поджёг сиротский приют.