Карлики-великаны - Страница 8

– Два отгула, – всхлипнул Тургений. – Любовь миллионов… и в туалет хочу.

Наконец Трефаилу открылась истинная причина душевного томления – ему тоже до слез хотелось отдать долг природе.

– Бедный Тургений! – По лицу Трефаила потекли слезы. – Ты пописать хочешь?

– Ага, – жалобно кивнул Мумукин. – Какать…

Трефаил заметался по палубе, пытаясь найти боцмана или кого-нибудь из матросов, однако никого найти не мог, если не считать глухонемого кока, который надраивал и без того сияющую сковородку, на дне которой темнела таинственная надпись “Maria Celesta” – видимо, имя жены. Язык жестов не помог: на все покряхтывания, хватания за живот и приплясывания с ладонями в районе паха кок показывал за борт.

– Идиот слепой, ничего не видит, что я показываю, – проклял Трефаил корабельного повара и помчался к Биркелю.

Биркель едва не угорел, потому что при помощи парового калькулятора пытался подсчитать грядущие барыши. Перспективы в связи с угоном самого большого парохода в мире открывались головокружительные, но младший Касимсот не подозревал, что голова у него кружится вовсе не от перспектив, а от угарного газа.

– У тебя вот… висело, – сообщил ввалившийся в каюту Сууркисат, подхватывая медленно падающий на пол топор. – Форточку открой.

– Не форточку, а иллюминатор, – оскорбился угоревший Биркель.

– Ты меня не учи, – повысил голос Трефаил. – Скажи лучше, где у вас тут туалет, а то повар у вас ни хрена не понимает, за борт предлагает оправляться.

– Во-первых, не повар, а кок. – Биркель открыл иллюминатор, и в каюте запахло рыбой. – Во-вторых, не туалет, а гальюн. И в-третьих, чем тебе не нравится перспектива оправиться через борт?..

А Мумукин там какать хочет, с тоской подумал Трефаил, энергично встряхивая упавшего в обморок контрабандиста.

Аккуратно настучав Биркеля по физиономии и добившись его возвращения в ужасающую действительность, Сууркисат вежливо попросил:

– Я спрашиваю, где мне найти туалет для приличных людей с незаконченным высшим образованием? Мы стесняемся делать это при большом скоплении народа.

Биркель вдруг побледнел, вырвался из рук Трефаила, высунул голову в иллюминатор и что-то несколько раз прорычал.

Когда голова Биркеля вернулась, лицо из бледного стало зеленым… но быстро созревало и вскоре приобрело нормальный розовый цвет. Такие метаморфозы заинтересовали пытливый ум Сууркисата, и он выглянул наружу.

Особых изменений в своем организме он не почувствовал, но зато оказался глубоко потрясен открывшейся ему картиной: по всему левому борту в самодельных люльках висели матросы с голыми задами и отчаянно кряхтели. Подозрительный звук сверху заставил Трефаила вывернуть шею под неестественным углом, и взору его предстало зрелище поистине ужасающее. Огромный зад с татуировкой “Непоседа” висел буквально в полуметре от лица Сууркисата.

Осторожно, чтобы не смущать обладателя кокетливой надписи, Трефаил втянул голову в каюту и ощупал волосяной покров головы, старательно обоняя воздух. Потом вздохнул облегченно – и захлопнул иллюминатор.

– Биркель, вертись, как хочешь, но нам с Тургением нужен цивилизованный… – Сууркисат вспомнил слово: -…гальюн.

И, чтобы как-то разрядить обстановку, пошутил:

– Иначе я тебе глаз высосу.

Через пять минут Биркель спускал на воду шлюпку, а в шлюпке сидели гордый Трефаил и совершенно остекленевший от воздержания Тургений.

– Через час лебедкой обратно подтяну, – пообещал Биркель. – Вам хватит… оправиться?

– Пойдет, – разрешил Трефаил.

Шлюпка плюхнулась в волну, и фал на кормовой лебедке начал стремительно вытягиваться – механик и кочегар, едва вернувшись в машинное отделение, получили команду “полный вперед”.

Шлюпка была вместительная и даже благоустроенная – с небольшим кубриком, в котором нашлись запасы еды, теплой одежды, сухого (и главное – чистого) белья размеров Б и М, а на корме лодки обнаружился стульчак, на который Тургений тут же уселся.

– Мумукин, штаны снять забыл, – предупредил Сууркисат.

Как ошпаренный Мумукин соскочил с насеста, избавился от лишнего гардероба и уже через минуту весело напевал:

– А-а я-а ся-а-а-ду-у… в туалет… и-и у-у-еду-у… куда-нибу-удь…

С чувством глубокого удовлетворения – на борту даже нашелся старый номер “Чукчанской правды”, так что с туалетной бумагой проблем не возникло – Мумукин встал во весь рост и крикнул:

– Лысюка, ты дура-а!

Простор будоражил нервы не только Тургению. Исполненный вдохновения,

Трефаил тоже загорланил песню “Раскинулось море широко”.

Фал меж тем продолжал разматываться, и вскоре пароход ушел так далеко, что казалось, будто диссидентов собирались оставить в открытом море. И если Мумукин хоть как-то реагировал на происходящее, а именно – впал в панику, то Трефаилу все было параллельно.

– Герыч, не суетись, Биркель нас через час подтянет, – попытался он успокоить товарища.

Однако Мумукин не успокаивался. Он приводил аргументы, что погода резко испортилась, что волны ходят слишком высоко, что скорость шлюпки вдруг резко упала, и вода в кильватере уже не пенится, и пароход куда-то исчез…

Трефаил огляделся.

Действительно, раскинулось море широко. Настолько широко, что никаких ориентиров в поле зрения не осталось, ибо пароход действительно исчез.

А через минуту начался шторм.

Люлик понял, что влюбился в Лысюку, когда она призналась, что мечтает замуж.

– За кого? – Улыбка придала лицу морского волка не самое умное выражение.

– За Мумукина, – покраснела Лысюка. – Ой, а у вас руль оторвался…

Черная ревность обуяла душу моряка, который до сегодняшнего утра и слов любви не знал. Он вышел со штурвалом в руках на мостик и вдохнул полной грудью свежего морского воздуха.

Не помогло.

В бессильной ярости капитан забросил штурвал подальше в море. Как бы в ответ с севера ударил порывистый ветер, матросы забегали по палубе, закрепляя снасти.

Не в силах сдерживать гнев, Люлик направился мстить. Заскочив в каюту, взял валяющийся почему-то на койке топор и вышел на тропу войны. Он обыскал весь пароход, но нигде надоедливых дрищей, или как их там – диссонансов? дисплеев? да какая разница… – найти не мог.

На корме стоял Биркель.

– Где эти твои… клиенты? – как бы между прочим спросил Люлик у брата.

Биркель с подозрением осмотрел топор, который старший Касимсот застенчиво прятал за спиной, и сообщил:

– В трех кабельтовых отсюда.

Люлик кинул взгляд в замутневшее пространство моря, и в трети морской мили действительно заметил темное пятнышко шлюпки.

– Ну что же, – ухмыльнулся он, – тем лучше. Море покажет, кто из нас достоин.

С этими словами он обрубил фал. На мгновение показалось, что после этого “Ботаник” побежал значительно резвее.

– Это была наша единственная шлюпка… – убитым голосом констатировал

Биркель.

– Ничего, в Перепаловске-Взрывчатском новую купим, – отмахнулся старший брат.

– Там груз лежал… – продолжил младший.

– Много?

– Нет. – Биркель напряженно всматривался во все больше волновавшееся море, будто надеялся, что Мумукин с Трефаилом нагонят пароход на веслах. – Но это были бриллианты.

– Ну это ерунда, не переживай. – Люлик похлопал брата по плечу и пошел обратно на мостик… Оглянулся и прогремел: – ЧТО?

– Бриллианты, десять штук, с перепелиное…

Люлик летел в рубку. Сейчас, сейчас… Ревность ослепила его, но он исправит свою ошибку.

– А где штурвал? – Люлик в третий раз осмотрел рубку.

Дождь молотил в окна, качка усилилась, боцман Непоседа костерил души матросов, не успевших вылезти из-за борта до начала шторма и исчезнувших в пучине.

Лысюка, дремавшая у компаса, очнулась:

– Так вы, Люлик Кебабович, оторвали его и выбросили.

Люлик вспомнил. Люлик покрылся холодным потом. Люлик мысленно попрощался с жизнью. А потом сказал:

– Нямня Назуковна, будьте моей.

Лысюка задумалась. Глаза ее пытались сосредоточится на стрелках компаса, но те вертелись так быстро, что глаза просто не успевали.