Кари, ученик художника - Страница 30

«Мальчишка несомненно невиновен, иначе Хеви не стал бы так себя держать. Не дотронется до кисти! И ведь действительно не дотронется, хоть убей его! А работа будет стоять, росписи гробниц самого фараона, потом царицы и старшей царевны – эти росписи никому нельзя доверить. А они должны быть готовы к приезду фараона. И что это он еще говорил о каком-то письме везиру Севера насчет Панеба? И еще о маджае, которому известны проделки Панеба и даже самого Пауро? Необходимо немедленно выяснить, кто писал это письмо везиру и где этот маджай? И как он мог забыть про этого негодяя Панеба, ведь обещал же он тогда разобраться во всем, художник прав – действительно обещал! А те ремесленники, которых он в прошлом году освободил по просьбе Хеви, ведь они таки оказались невиновными. Что, если и теперь Хеви прав? Неужели уступить и освободить мальчишку? Нет, он не уступит, надо придумать что-то другое…»

В это мгновение в дверях показывается писец.

– Что тебе? – раздраженно спрашивает Аменхотеп.

– К тебе идет начальник Города, господин, – докладывает писец с поклоном.

– Пасер?

– Да, господин.

– Хорошо, я жду его, пусть войдет!

Писец бесшумно исчезает.

«Этот еще зачем пришел?» – думает Аменхотеп.

Пасер входит быстрыми шагами. Это высокий плотный мужчина, энергичный и крепкий, с порывистыми движениями и суровым выражением небольших черных глаз. Верховный жрец и градоначальник столицы обмениваются обычными приветствиями, и Аменхотеп предлагает гостю кресло. Оба садятся.

Аменхотеп ждет, чтобы Пасер первым начал разговор. Жрец не расположен вести праздную беседу и предпочел бы сразу узнать, что привело к нему этого неожиданного посетителя. Пасер понимает это, да он и сам стремится поскорее кончить переговоры и поэтому говорит:

– Я пришел сообщить тебе следующее: теперь я могу доказать, что решение суда по моей жалобе на действия Пауро было неправильным, как я, впрочем, тогда же тебе и сказал. Но в тот день у меня еще не было достаточных доказательств. Теперь наконец они у меня в руках.

– Именно? Какие же это доказательства? – медленно произносит Аменхотеп.

– Еще в день суда над медником, после того как решение уже было вынесено, ко мне пришли два писца царского кладбища и рассказали о том, что гробницы действительно были ограблены. Я записал их показания, но решил подождать, пока у меня не будет какого-нибудь неопровержимого доказательства, и только тогда потребовать пересмотра дела.

А вот на днях ночью ко мне явился маджай из стражи Пауро и предъявил мне его письмо к начальнику тюрьмы Святилища, в котором Пауро пишет, что так как этот маджай слышал что-то лишнее, то он приказывает его утопить. Письмо написано рукой Пауро и было запечатано его печатью.

– А что слышал этот маджай?

– Разговор Пауро с Панебом, из которого совершенно ясно, что Панеб причастен к грабежам царских гробниц, что Пауро это знает, но все обычно сваливается на мелких грабителей, либо просто на невиновных, причем заодно избавляются от нежелательных людей. Могу передать тебе все подробно.

И Пасер рассказывает то, что ему стало известно от Монту. Аменхотеп молча выслушивает все – и о чем говорили Пауро с Панебом, и о том, что медник Пахар содержался не в тюрьме, а в доме Пауро, и о попытке маджая Караи уговорить Монту подстроить ложное обвинение Паири, и перечень преступлений Панеба, и подозрения, которые вызывает у Пасера поведение не только Пауро, но и везира.

– Вот копия письма Пауро к начальнику тюрьмы, а вот копии показаний маджая и писцов, – говорит в заключение Пасер и протягивает жрецу три свитка.

Аменхотеп молча берет их и медленно читает один за другим. Впрочем, он не столько читает, сколько пользуется возможностью продумать все услышанное и принять нужное решение. Он сразу же понимает, что сведения Пасера соответствуют действительности и что отвратительные преступления, о которых он сейчас услышал, были совершены на самом деле. Слишком многое совпадает с тем, что ему только что говорил Хеви.

Аменхотеп видит, что если ему не удастся уговорить Пасера не требовать немедленного пересмотра решения суда, то неизбежна широкая огласка всех этих грязных дел. А это покажет, что в столице Египта царит полный беспорядок и безнаказанность и что он, Аменхотеп, либо не умеет держать всех в руках, либо сам замешан в этих же преступлениях. А тут еще отказ главного художника продолжать работу в гробницах фараона и царицы!

Дело не в том, что он боится фараона. Царь слабохарактерен, а он, верховный жрец Амона-Ра, в сущности, играет не меньшую роль особенно здесь, на Юге Египта, и еще неизвестно, кто из них двоих, он или царь, оказался бы победителем в случае какого-нибудь столкновения. Но эти события могут положить такое пятно на его имя, что ему уже не удастся сохранить уважение, которым он окружен. А этим, несомненно, воспользуются его враги, в первую очередь – жрецы Мемфиса, второго главного города страны, ее древней столицы. Да и здесь, в Фивах, у него достаточно недоброжелателей, завидующих его званию, власти, богатству. Ему известно, что и фараон его не любит и втайне боится его огромного влияния.

Кто знает, как все может повернуться, если эти преступления станут известны. Да, надо непременно привлечь на свою сторону Пасера, непременно, ценой любых уступок, как бы это ни было неприятно.

Верховный жрец возвращает документы Пасеру.

– Ты прав, я в этом убедился, – говорит он.

Пасер торжествующе поднимает голову и удовлетворенно усмехается.

– Значит, решение суда будет пересмотрено? – спрашивает он.

– Безусловно, – отвечает Аменхотеп. – Только я прошу тебя немного подождать с подачей новой жалобы. Ты сам видишь, сколько людей замешано в этих преступлениях. И каких людей! Мне необходимо принять меры для того, чтобы, во-первых, собрать все улики, в чем я рассчитываю на твою помощь, а во-вторых, чтобы никто из виновных, узнав о готовящемся пересмотре дела, не успел бы скрыться. Согласен?

Пасер смотрит в упор на Аменхотепа.

Можно ли ему верить? Он так умен и хитер! Но в то же время его доводы вполне убедительны, да и как может небольшая отсрочка ослабить его обвинения, если доказательства настолько неопровержимы, что сам Аменхотеп признал его правоту.

– Хорошо, согласен, – говорит он.

– Я дам тебе завтра же знать о моих намерениях и, вероятно, попрошу тебя еще раз прийти ко мне, – говорит Аменхотеп, поднимаясь с кресла.

Пасер тоже встает, и они прощаются. После ухода градоначальника верховный жрец снова опускается в кресло и погружается в глубокое раздумье.

Выйдя от Аменхотепа, Хеви направляется прямо в дом Бекенмута, где его ждут с таким нетерпением. Неши, Рамес и Тути сидят в саду около пруда, стараясь говорить как можно тише, чтобы не разбудить Таиси, которая дремлет в беседке.

Завидев Хеви, Рамес и Тути стремительно бросаются к нему. Неши встает и молча ждет, прижав руки к груди. Однако выражение гнева и горя на лице художника показывает, что его разговор с верховным жрецом ни к чему хорошему не привел. И первые слова Хеви подтверждают это.

– Он отказался выпустить даже Кари, – говорит художник.

– Как, совсем отказался? И ты не смог убедить его, господин? – упавшим голосом говорит Рамес.

– Нет, он не хочет.

– Значит, Кари пропал!

– Нет, Кари еще не пропал и, надеюсь, не пропадет, как и его дядя Нахтмин и Харуди! – Голос Хеви звучит так твердо, в нем слышится такая решительность, что дети поднимают опустившиеся было головы. – Я сказал Аменхотепу, что не дотронусь до кисти, пока Кари, Нахтмин и Харуди не будут на свободе, и я это сделаю! Никто меня не заставит расписывать гробницы фараона и царицы, прежде чем они вернут мне моего ученика! Я иду в поселок, пусть там все бросают работу и требуют освобождения невиновных. Чего я не мог добиться один, мы сумеем добиться вместе! Посмотрим, что сделают Аменхотеп, Пауро и везир без нас – работа должна быть сдана в срок, а заменить нас всех сразу невозможно.