Караси и щуки. Юмористические рассказы - Страница 2

Пелагея Николаевна Терентетникова ходила около стола и всякий раз сплевывала при взгляде на кашу из устриц и раковин и говорила:

– Не понимаю, как могут аристократы такую гадость есть!

Купец Тараканников сидел у себя на лесном дворе в конторе и щелкал костяшками на счетах. Вида он был сурового, имел бороду неподстриженную, носил долгополый сюртук и сапоги, смазанные салом. Пощелкав на счетах, он заносил что-то в большую торговую книгу, выводя в ней пером каракульки. Контора была комнатка сажени в три в квадрате. В ней помещался клеенчатый диван, пара стульев и стол перед оконцем. На столе, рядом с торговыми книгами, стоял медный чайник, прикрытый мешком из-под муки, а на мешке сидел и грелся от горячего чайника большой серый кот. В углу висел старинный образ в серебряном окладе и горела лампада, а рядом с образом помещалось торговое свидетельство в темной деревянной рамке под стеклом. Вот и все убранство конторы.

На дворе на снегу два приказчика в полушубках и валенках боролись друг с другом, стараясь согреться. Купец увидал борьбу, пробормотал себе под нос: «Вишь, стоялые жеребцы, разбаловались!» – и, погрозив им в окно кулаком, прихлебнул чаю из стоявшего на столе стакана. Приказчики перестали бороться.

Опять зазвякали счеты. Купец совсем углубился в занятия. В это время скрипнула дверь, и со двора пахнуло холодом. Вошел старший приказчик в бараньем, крытом сукном тулупе.

– Что тебе, Звиздаков? – спросил купец, не поднимая головы.

– Вот какая существенность желает вас видеть, – отвечал приказчик и положил перед хозяином визитную карточку.

На карточке было напечатано:

– Пьянист… Вишь ты, чин какой!.. Даже и не слыхивал я про такой чин, – пробормотал купец. – Да что ему надо-то? Ежели лесу, известки или изразцов, так ты продай ему сам. Ведь не горы же ему товару требуется, чтоб особенной уступки просить.

– Я уж предлагал им-с, но они говорят, что им товару не надо, а желают вас лично видеть.

– Из восточных человеков этот персидский-то?.. Ну, как его там по чину-то…

– Кажись, как будто на немца смахивает, а впрочем, пес его ведает.

– Да кафтан-то на нем какой?

– Одежа господская, при пальте и шляпа котелком, а вид как бы на манер холуя. «Желаю, – говорит, – непременно видеть самого Порфирия Севастьяныча Тараканникова».

– Ну, веди его сюда… Что за пьянист такой персидский и что ему от меня нужно!

В контору вошел маленький юркий блондинчик с длинными волосами и с клинистой реденькой бородкой. Одет он был в холодное пальтишко, и шея была закутана бумажным синелевым шарфом.

– Честь имею рекомендоваться: придворный пианист персидского и абиссинского дворов Фридрих Богданыч Шпицрутен, – заговорил он с сильным немецким акцентом.

– Так-с… Оченно приятно, – проговорил купец, осматривая его с ног до головы. – Что же вам будет угодно?

– Я артист и устраивай на будущей неделя вокаль-инструменталь концерт.

– Артист? – переспросил купец. – А сейчас сказали, что… пьянист какой-то. Какой же на вас чин на стоящий-то?

– Я есть артист-пьянист. Я играй на рояль и учитель музик. Я медаль имей от шах персидский.

Блондинчик расстегнул пальто и показал какую-то зеленую ленточку в петлице сюртука.

– Гм… Музыкант, значит? Верно, балаган хотите к Пасхе строить, так лесу в кредит нужно? Наперед говорю: не дам. Я выстройкой балаганов не занимаюсь и никаким артистам в долг товар не верю. К Малафееву идите, это его дело.

– Нет… Я от княгиня Хвалицын к вам. Княгиня Хвалицын – такой добрый госпожа для нас славянский чех и послала меня к вам. «Идите, Фридрих Богданыч, к купец Тараканников. О, он большой патриот на славянский братья и меценат на артист». Это княгиня мне… – пояснил он.

– Княгиню знаем. Мы ей каждый год на приют сто рублей вносим, патриотизмом нашего отечества тоже занимаемся, потому без этого нельзя, ну а вам-то что же будет от меня угодно?

– Вы есть славянский патриот, а я есть чех. Вы так любезны и большой меценат на славянски артисты, а я даю большой вокаль-инструменталь концерт на каппелле – возьмит десять–двадцать бильет. У вас стольки знакомые от купец есть, и вы им дадите бильеты на концерт.

Купец угрюмо посмотрел на блондинчика и сказал:

– Нет, брат, этим не занимаемся, и билетов твоих мне не надо.

– Мне мадам княгиня Хвалицын сказал, – бормотал блондинчик.

– Ну, значит, наврала тебе княгиня. А всего вернее, что ты сам врешь. Где записка от княгини?

– Записка нет, но княгиня сказал: идить к Таракан-ников. О, он большой меценат!

– Меценат! Меценат! Что же это такое «меценат»-то значит?

– Те богатый господин, которые артист помогает и бильет берут.

– Нет, не надо мне твоих билетов.

– Возьмит хоть пара штуль, для себя и ваша супруга. У меня концерт хороши: фрейлейн Гриллинг – меццо-сопрано, Арзеник – корнет-а-пистон, Гернглаубе – баритон, Куллерберг – виолон и я сам с моя жена два пианисты на рояль от фабрик Беккер. Сонате Бетховен, мьзурка Шопен и мой большой марш, новый марш… Коммерческий марш. Марш на торжество и честь все купцы! Концерт на будущи неделя…

– Чудак-человек, да мы с женой по постам рыбы не вкушаем, так будем ли мы по концертам беса тешить!

– О, у меня большой честь на мой марш для всяки коммерсант!.. Финал – коммерческий марш от автор.

Купец улыбнулся.

– Коммерческий марш! – сказал он. – Да нешто купцы маршируют? Ведь коммерсанты – не солдаты и маршировки им не полагается.

– О, это не золдатенмарш, а марш на честь, на торжество!

– Вздор ты, мой милый, городишь. Ну да там это твое дело, а билетов мне не надо. Иди с Богом!

– Я славянски артист, вы брать славянин, сделайте протекция для ваш знакомы на два бильет, – упрашивал купца блондинчик.

– Ты славянский артист? Ты славянин? Что-то, брат, не похоже. Скорей же ты жид, вот что я тебе скажу. Жид или немец из жидов. Как ты смеешь славянским человеком называться, коли и говорить по-славянски не можешь!

– Я говору по-чешски. Я славянин аус Бемен.

– «Говору»! – передразнил его купец. – А коли говоришь, то поговори вот сейчас. Прочти псалом «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых».

Блондинчик молчал и вертел в руках пачку билетов.

– Ну что? Вот и не знаешь. А говоришь: «Я славянин». А за облыжное-то назывательство себя славянином знаешь можно тебя куда? Хочешь, сейчас молодца за городовым пошлю? – пугнул его купец. – Ага, испугался! Ну да уж Бог с тобой! Для первой недели Великого поста прощаю. Поди сюда, – поманил он блондинчика, сбиравшегося юркнуть за дверь. – Поди сюда, я не трону. Вот так. Ну, скажи мне по совести, ведь ты жид?

Блондинчик отрицательно потряс головой.

– Нет, я чех из Чехия, из Бемен, но мой папаша немец, – стоял он на своем.

– Не запирайся, не запирайся! Признаешься, что жид, – билет в рубль возьму.

– Я и маменька моя – мы славянин. Маменька из Прага.

– Ну, тогда ступай с Богом без почина, а то я хотел тебе почин в торговле на рубль серебра сделать. А только, ежели ты не жид, то немец, наверно. Ну, признайся по крайности, что ты немец, а не славянин. Может быть, тебе не хочется быть жидом, так я уступлю. Будь немцем. Ну, вот что: два билета по рублю за чистосердечное признание у тебя куплю. Сам я в твой концерт не пойду, а отдам кому-нибудь билеты. Ну, что тебе стоит признаться? Ведь здесь в четырех стенах никто, кроме меня, и не услышит об этом, а выйдя за ворота, ты можешь сейчас же отпереться и опять говорить всем, что ты славянин, – уговаривал блондинчика купец.

– Да, я немец, кровавый немец, – отвечал блондинчик, потупившись.

– Ну, вот и отлично. Мне только этого и надо. Вот тебе, получай два рубля!

Ириней Еремеич Мережников только что вернулся в свою лавку из церкви, где он, как говельщик, отстоял обедню, поставил несколько свечей и раздал нищей братии гривенник, разменянный на копейки. Лавку он нашел без покупателей. Только какая-то девочка, ученица от портнихи, стоя около прилавка, спрашивала у приказчика пол-аршина канаусу по образчику.