Карамзин - Страница 112
В письме брату Карамзин бодрится, старается представить обстоятельства лучше, чем они есть на самом деле, но то смятение, которое было в душе, он не скрывает в письме одному из ближайших друзей, А. Ф. Малиновскому, написанном 20 января: «Я писал к великой княгине и не получил ответа. Она занята и в нас не имеет нужды. Лета располагают нас к умеренности и к смирению. Если отправлюсь в Петербург, то возьму с собою запас терпения, уничижения, нищеты духа».
Карамзин выехал из Москвы в последний день января. С ним ехал князь Петр Вяземский — «освежиться и отдохнуть» в обществе петербургских друзей.
2 февраля в шестом часу вечера, когда улицы уже окутала тьма, Карамзин с Вяземским въехали в Петербург. Они объехали несколько гостиниц в поисках пристанища и, наконец, нашли свободный номер в отель-гарни, или, говоря проще, в меблированных комнатах. В комнатах было холодно, дурно пахло, но ехать еще куда-либо было поздно, и они остались.
На следующий день Карамзин поехал с визитом во дворец к великой княгине Екатерине Павловне. Великая княгиня его приняла, интересовалась его здоровьем, работой, с участием расспрашивала о Екатерине Андреевне, уверяла, что ее дружеское отношение неизменно, позвала сына, чтобы он поздоровался с Карамзиным.
На другой день он был принят вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Легкий светский разговор продолжался минут двадцать, за это время коснулись многих тем: нравственности и отвлеченных идей, труда Карамзина и здоровья Екатерины Андреевны и детей. Императрица сказала, что не находит, будто Карамзин похудел, как ей говорили. Потом она извинилась, что не может уделить ему больше времени. «Вы понимаете положение матери, которая выдает замуж последнюю дочь», — сказала она. Свадьба Анны Павловны с нидерландским наследником, принцем Вильгельмом, должна была состояться в ближайшее время. «Вот и конец моих свиданий с императорскою фамилией», — меланхолически замечает Карамзин в письме жене, рассказав про визиты к великой княгине и императрице.
Правда, во дворце граф Н. А. Толстой сказал Карамзину, что император не желает, чтобы он представлялся ему по существующему официальному порядку через обер-камергера, а будет дано через графа повеление явиться с «Историей…» в кабинет. Такое повеление означало особое расположение, поэтому оставалось лишь ждать. «Боюсь только, — писал Карамзин жене, — что это может продлиться и неделю, и две, и три в нынешних обстоятельствах. Готовятся к свадьбе и праздникам (на 13–20 февраля приходилась Масленица. — В. М.), разве около 20-го затихнет шум. Сколько дней для меня потеряно!»
Беспокоясь о семье, о детях, о жене, Карамзин хотел скорее решить дело с изданием «Истории» и возвратиться в Москву. Но его появление в Петербурге было замечено, к нему проявляли интерес, да и простой долг вежливости требовал нанести визиты прежним знакомым, друзьям, приятелям и новым знакомым, которые приглашали, прося оказать им честь.
Уже вечером следующего после приезда дня Карамзин писал жене: «Я видел многих, но еще гораздо более надобно видеть. Несмотря на усталость моих лошадей, я не устал духом, ни телом, а только грущу…» И затем в каждом письме (он писал их почти каждый день) он дает отчет о визитах и встречах.
Как «у свойственника любезного» он обедает у Ростопчина, наносит визиты князю А. Н. Голицыну, князю А. Н. Салтыкову, Полторацкому, графине Лаваль, князю Щербатову, Румянцевым, Оленину, Огаревым, княгине А. П. Голицыной, встречается с Розенкампфом, Тургеневыми, Лобановым, Козодавлевым, Нелединским, Державиным, Мордвиновым, Муромцевым, графом Каподистрия, Шторхом, Кругом, Мятлевым, Балашовым, Крыловым, Гнедичем и многими другими, не говоря уже о брате Федоре Михайловиче, жившем тогда в Петербурге, и Екатерине Федоровне Муравьевой…
«После обеда езжу из дому в дом, т. е. бываю в двух или трех местах… Еще у половины не был; многие уже пеняют мне»; «обед за обедом; зовут и на вечер; пишут обязательные записки…»; «будущие обеды, записанные в моей книжке, идут уже до воскресенья второй недели поста». По утрам у него самого бывают визитеры: «У меня в одно утро было 12 гостей, и все добрых приятелей», «мне часто не дают писать, а отказывать не могу: видят, что я дома, по карете; не хочу быть грубым и неблагодарным…» — и так день за днем.
Карамзин доволен приемом: «Не могу довольно нахвалиться ласками здешних господ», «учтивостью, приветствиями и ласками здешних жителей и бояр». Он иронизирует над собой: «Вообще я изрядно болтаю», «почти не затворяю рта», пишет жене о своем сожалении, что она не видит, «как твоего плешивого мужа уважают в Петербурге», описывает свой внешний — светский — вид: «Ты хочешь знать мой туалет: распудрен, причесан славно за 30 рублей в месяц, большею частию в черном фраке, в башмаках, и хоть куда! Находят, что я не так стар. Дай Бог, чтобы ты по возвращении то же обо мне сказала!»
Во многих домах он читает главы из «Истории…»: у графини Лаваль (которая, замечает он, «поет мне комплименты, как сирена» и у которой «дом есть едва ли не первый в Петербурге»), у Тургеневых, у Свечиной, у великих княгинь и императрицы и в других домах. А. С. Стурдза, присутствовавший на нескольких таких чтениях, рассказывает в своих воспоминаниях: «Я встретил в первый раз Карамзина в гостиной Софьи Петровны Свечиной; он читал нам вслух блистательный отрывок из своей „Истории“, а именно: сказание о Дмитрии Донском; я внимал ему в толпе слушателей, отчасти любопытных, отчасти не доверявших его учености и таланту. Сквозь легкомыслие и вежливое лицемерие некоторых прогладывало глубокое, иногда забавное изумление. Эти домашние чтения повторялись во многих почетных домах; везде сыпались на автора похвалы, которые он принимал без услады и восторга, просто, с неподражаемым добродушием».
Г. Р. Державин, пригласив Карамзина на обед, решил познакомить его с членами «Беседы». Здесь Карамзин впервые встретился и познакомился с Шишковым. Собираясь к Державину, он писал жене: «Нынешний день буду у Державина обедать со всеми моими смешными неприятелями и скажу им: есть един посреди вас и не устрашуся». Спора не вышло, хотя натянутость и чувствовалась. Затем Карамзин встречался с Шишковым у великой княгини Екатерины Павловны.
Н. И. Греч в своих воспоминаниях пишет о знакомстве Карамзина с Шишковым (правда, две встречи слились в его памяти в одну). «Николай Михайлович рассказывал, — вспоминает Греч, — что он в первый раз встретился с Шишковым у великой княгини Екатерины Павловны. Александр Семенович, услышав имя Карамзина, немного смутился. Николай Михайлович немедля сказал ему: „Люди, которые не знают коротко ни вас, ни меня, вздумали приписывать мне вражду к вам. Они ошибаются. Я не способен к вражде; напротив того, я привык питать искреннее уважение к добросовестным писателям, трудящимся для общей пользы, хотя и не согласным со мною в некоторых убеждениях. Я не враг ваш, а ученик: потому что многое высказанное вами было мне полезно, и если не все, то иное принято мною и удержало меня от употребления таких выражений, которые без ваших замечаний были бы употреблены“. — Разумеется, что такое объяснение совершенно переменило мысли Шишкова о Карамзине. С тех пор они были если не друзьями, то, по крайней мере, добрыми искренними знакомыми». Жена Шишкова рассказывала, что эта беседа происходила за столом у Державина, и тогда Карамзин произвел на нее «приятное впечатление» той «скромностью», «с какою он начал знакомство с ее супругом».
На том же обеде Карамзин встретил П. И. Кутузова, который в свое время писал на него доносы. «К. обедал с нами, — сообщает Карамзин жене, — он в волнении духа и спрашивал меня, когда уеду в Москву! Он, верно, не без страха, и мне почти хотелось бы успокоить его; вот казнь злобы и душевной мерзости. Не знаю, кто больше обрадуется: ты ли моему приезду или он моему отъезду». «Старый знакомец», как называет Кутузова Карамзин, три недели спустя предпринял новую акцию против него, которая тут же стала Карамзину известна. «Сказывают, — пишет он жене 7 марта, — что он на сих днях старался доставить графу Аракчееву записку с новыми доносами; но посредник отказался. Он просто сумасшедший, этот К. К счастью твоему, он трус; иначе твой муж был бы, конечно, им застрелен или зарезан ночью».