Кара-курт - Страница 86

— Клянется своим аллахом, что даже не видела, как он к ней в арбу залез. Говорит, что не хочет больше смотреть родные места, видно, знает, что ей от Фаратхана попадет. Просится домой, в Советский Союз.

— Ну что ж, доставьте ее домой со всеми знаками уважения: много она нам помогала, еще поможет. Дайте понять, что мы не сомневаемся в ее лояльности. Как говорится, старый друг лучше новых двух. Когда доставите ее в аул, а нашего терьякеша в комендатуру, доложите мне.

— Слушаюсь, товарищ старший политрук. Самохин прямо из санчасти позвонил Кайманову.

— А Фаратхан, оказывается, не лишен чувства юмора, — выслушав рассказ Андрея, заметил Яков. — Задумал и Белухина переправить и нам же нашего подставного терьякеша вручить.

— Завтра увидим, какие юмористы Клычхан с Фаратханом...

В закордонную комендатуру Самохин приехал ночью. Ближе к утру должен был прибыть Кайманов, с которым они поедут в аул Фаратхана. Полковник Артамонов выдвинет свой КП к горной речке, неподалеку от аула. Аул со всех сторон будет блокирован пограничниками, иранскими воинскими подразделениями охраны порядка.

Томительная духота выгнала Андрея из комнаты. Он прошелся по двору, огороженному высоким дувалом, сел на скамейку под единственным на всей улице деревом, темневшим на фоне звездного неба.

Идущая на убыль луна светила все еще ярко. Черные тени шевелились в кроне дерева, прятались в дальних углах двора, заставляли внимательно присматриваться к ним, вслушиваться в чужие звуки чужой ночи.

Доносится треск цикад и отдаленный плач шакалов, по главной улице города идут обозы, рысят кавалеристы, с тяжелым ревом моторов проносятся машины. Где-то таились гитлеровские агенты, все эти майеры, калингеры, мелек-мануры, но результаты их деятельности надо было ждать здесь, в этом пограничном городишке, в разбросанных вокруг окрестных аулах...

Вокруг комендатуры расставлены часовые. Часто хлопает дверь, входят и выходят люди в военной форме, иногда появляются какие-то гражданские, с которыми разговаривает дежурный с помощью переводчика Сулейманова.

Вместе с дежурным по комендатуре Самохин до рассвета отвечал на телефонные звонки, отправлял наряды, принимал гражданских лиц, давал сведения, срочные и самые срочные, все это время пытаясь успокоить боль в подвешенной на перевязи, растревоженной тряской руке.

Когда суета немного утихла, дежурный по комендатуре доложил, что старшего политрука спрашивает Ашир.

Ашира ждали. Самохин вызвал переводчика Сулейманова, распорядился тут же проводить Ашира в отдельную комнату, предназначенную для разговоров без свидетелей.

Вид у нового помощника советских пограничников был самый измученный, даже какой-то затравленный. Андрей подумал, уж не шантажирует ли кто Ашира, не угрожают ли ему?

Самохин приказал дать Аширу чай и ужин, пожертвовав для этого собственным пайком. Пока Ашир насыщался и пил, ни о чем его не спрашивал.

Наконец тот заговорил сам:

— Все сделал, джан горбан, как вы сказали. Тысячи людей придут на той в долину Глаза неба. Замечательного вожака вам нашел. Он в десять раз лучше меня все скажет. Его вся округа знает! А я, джан горбан, что-то совсем заболел, наверно, не смогу говорить...

— Очень, хорошо, джан Ашир, — сказал Андрей. — Спасибо тебе, что так быстро все сделал. — Самохин отлично знал, что кроме таких, как Ашир, по всем аулам были разосланы специальные агитаторы политотдела — приглашать людей на той, но очень важно было, чтобы в ответственную минуту разговор с соотечественниками повел именно Ашир.

— Нам не надо искать, — продолжал Самохин, — кто на тое будет говорить. Лучше всех скажешь ты: ты очень хорошо все понял. Значит, с твоих слов и другие все хорошо поймут.

— Боюсь я, джан горбан, — честно признался Ашир. — Так боюсь, спать не могу, все думаю. Начну перед людьми говорить, а какой-такой шайтан в меня и стрельнет. Был Ашир — нет Ашира. Убили, не успел и рот открыть.

— Кто ж стрельнет? — возразил Андрей. — Вокруг все свои друзья будут.

— Мало ли кто? Курбаши Клычхан по всем аулам своих людей разослал. Они такое дело затеяли, тоже дремать не будут...

В словах Ашира была святая правда. Клычхан и Фаратхан дремать не будут. И вместе с тем необходимо, чтобы на тое выступил именно Ашир. Времени на подготовку другого оратора не осталось. Кроме того, Ашир действительно все очень хорошо понял и может сыграть серьезную роль во всем, что задумано.

Рассматривая намеченного ими кандидата на такое ответственное дело, Андрей заметил у него на шее тонкий шнурок, уходивший в открытый вырез рубахи. На шнурке — маленькая ладанка — высушенный и выдолбленный внутри кабачок, размером меньше куриного яйца. Из кабачка торчит скатанная трубочкой бумажка.

Мгновенная догадка осенила Андрея. В считанные секунды он догадался, как убедить Ашира в его собственных силах и неприкосновенности. Но убеждать надо было незаметно, исподволь.

— Скажи мне, Ашир, — спросил Самохин, — что у тебя на шее висит?

— Ай-дога, — не задумываясь, ответил Ашир. — Мулла за мешок угля дал.

— А зачем тебе эта ай-дога?

— Кто ее носит — пуля не берет. Мулла сказал: «Советы пришли, всех будут стрелять. Ай-дога тебя от пули спасет».

Ашир смутился, сообразив, что сболтнул лишнее. Самохин рассмеялся.

— Ай, Ашир, Ашир, — сказал он, — теперь ты сам видишь, какая надежная у тебя защита от пули, а ты выступать боишься.

— Не смейся, джан горбан, — ответил Ашир. — Когда б выступал не я, а мешок с углем — стреляй, не жалко. Ашир — не мешок с углем. Так просто умирать никто не хочет. Может, еще какое-такое хорошее дело сделать смогу.

— Ладно, Ашир, — согласился Андрей, — умирать нам и правда ни к чему. Хочешь — носи свою ай-дога, хочешь — сними ее, дело твое, толку от нее, конечно, мало... Давай, сейчас отдыхай, там тебе матрац, подушку дадут. Спи. Утром поедем вместе в аул Фаратхана. Там поговорим...

Оставив Ашира одного, Самохин вернулся в дежурную комнату и еще некоторое время обдумывал принятое решение. Сказать о нем он не мог никому. Тем более — старшему лейтенанту Кайманову. За Кара-Кушем и без того охотятся.

Сидя за столом, Андрей опустил голову на здоровую руку, на несколько минут забылся крепким, тяжелым сном.

Проснулся, разбуженный приехавшим Яковом, которого тут же вызвали к телефону.

Сулейманов доложил:

— Товарищ старший политрук, в комендатуру прибыла целая делегация.

Самохин одернул гимнастерку, поправил фуражку, вышел на крыльцо.

С такой миссией, как разъяснение советской политики жителям Ирана, ему приходилось выступать не впервые. Если бы это была только пропагандистская поездка, дело обстояло бы куда проще, но направлялись они с Каймановым в аул Фаратхана — не последней фигуры в далеко зашедшей борьбе. Это от него пришли в комендатуру столь великолепные гонцы.

Представители местного владыки и впрямь выглядели празднично. Все в новых халатах, расшитых тесьмой, в шапках, вязанных из верблюжьей шерсти, некоторые в шляпах, европейских костюмах. Упитанные физиономии, белые, не знающие работы руки...

— Салям! Коп-коп салям! — приветствовали делегаты.

— Салям алейкум! — ответил Андрей.

Вокруг — заискивающие взгляды, сладкие улыбки. Только у стоящего поодаль бедняка лицо сосредоточенное и встревоженное. Сегодня он с сотнями и даже тысячами таких же бедняков держит, может быть, самый серьезный за всю свою жизнь экзамен.

На крыльцо комендатуры вышел и Яков Кайманов.

— Ох-хо-хо-хо-хо! — таким веселым возгласом приветствовал он делегацию. Казалось, большей радости не может испытать человек, увидев старых друзей. — Ай, салям, салям, яш-улы Клочкомбек, — продолжал Яков, обращаясь к старейшему. — Коп-коп салям! Заходите, заходите! Сейчас чайку попьем и поедем к вам в аул, будем разговаривать. А! Ашир! Салям алейкум, Ашир! — обратился он к бедняку, стоявшему в стороне. — Что же ты стоишь там? Иди, дорогой! Мы у тебя чай пили, теперь ты иди, у нас попьешь...