Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с "Нарцисса" (Сочинения в 3 томах. Том 1) - Страница 5

* * *

Задумывался ли сам Конрад над тем, что же создает его воображение и насколько все это будет интересно его читателям? Ну, конечно, да: в течение всей своей писательской жизни он то и дело возвращался к размышлениям об этом, словно борясь с сомнениями, иногда закрадывающимися в его душу. «Художник, — рассуждал он, — живет в своем творчестве. Он оказывается основной реальностью в сотворенном им мире, среди вымышленных предметов, событий и людей. Повествуя о них, говорит он всегда о себе».

Знал ли Конрад, что в этих раздумьях перекликается с самим Львом Толстым: «Что бы ни изображал художник: святых, разбойников, лакеев — мы ищем и видим только душу художника»?

Особенно часто Конрад брался размышлять — и в романах, и в отдельных статьях, и в письмах — о «романе приключений». Это вызывалось его стремлением понять природу самого популярного жанра. Понять для того, чтобы не повторять того, что уже было у других, а найти здесь свою стезю.

Теперь уже во всех литературных учебниках отмечается, что конец XIX века ознаменовался, помимо всего прочего, читательским бумом, когда в чтение были вовлечены самые широкие слои населения во всех странах. Причиной тому была наряду с расцветом высокой литературной классики еще и необыкновенно размножившаяся приключенческая романистика, захватившая буквально всех и вся. Все более расширялась функция книги и чтения: от них теперь ждали не только нравственных уроков, но и знаний, а еще больше — развлечения, отдохновения от других занятий. Что давала человеку увлекательная приключенческая книга, хорошо выразил Р. Киплинг, которого и читал и с которым соперничал Конрад:

«К далеким берегам», куда-нибудь в Бразилию рвались мечтательные души уже миллионов читателей Марриэта и Купера, Ферри и Майна Рида, Стивенсона и Конрада. Вот и герой конрадовского романа «Негр с «Нарцисса» старый матрос Сингльтон с почтенной белой бородой, делающей его похожим на ученого патриарха, водрузив на нос очки, склонился над книгой, по складам произнося слова, шевеля губами, надолго погрузился в чтение. «Его огрубелые черты, — пишет Конрад, — принимали, когда он переворачивал страницы, выражение живейшего любопытства». Это был авантюрный роман Эдуарда Бульвера-Литтона «Пелэм, или Приключения джентльмена».

Увлеченно читающий полуграмотный моряк навел автора на размышления о том, что такое приключенческая книга. «Какой смысл открывают даже грубые неискушенные умы в изысканном многословии его (Бульвера-Литтона) страниц? Какое находят возбуждение? Забвение? Успокоение? Загадка! Есть ли это очарование непонятного? Обаяние невозможного? Или, быть может, рассказы его, словно каким-то чудом, открывают перед ними новый ослепительный мир среди царства низости и нечистоты, грязи и голода, горя и разврата, которое со всех сторон подступает к самому краю целомудренного океана, составляя все, что они знают о жизни, единственное, с чем сталкиваются на берегах эти пожизненные пленники моря? Загадка!»

На разгадку этой тайны ушла вся писательская жизнь капитана Конрада.

* * *

Почти тридцать лет длился «береговой» писательский период жизни моряка Конрада. Когда исследователи его творчества подсчитали, то оказалось: он написал более двух тысяч произведений, только часть которых вошла в его тридцать прижизненных книг. По книге в год, не считая многочисленных журнально-газетных публикаций! Действительно, это была жизнь труженика, растратившего весь пыл своей души. «Я устал! О, до чего же я устал!» — вырвалось у него однажды горестное признание. А незадолго до его кончины он воскликнул: «Я выдохся. Совершенно выдохся!»

О том, с каким изнуряющим воодушевлением работал моряк-писатель, оставил нам свои воспоминания Форд Медокс Форд — с ним в соавторстве Конрад издал несколько книг. «Поселились они, — рассказывает об этой поре жизни Конрада Д.М. Урнов, — специально друг против друга через улицу. Все уж тут было приспособлено для напряженного, неустанного литературного труда — к сроку, к поезду. Поезд останавливался рано утром на разъезде, в нескольких милях от того места, где они жили. Начиная с двух часов ночи наготове дежурил мальчишка-верховой, чтобы с рукописью в руках скакать на разъезд. К трем, вспоминает Форд характерный эпизод, закончив свою порцию, он перешел через улицу, к соавтору. Конрад строчил. «Еще полчаса! — взмолился он. — Заканчиваю!» В четыре Форд посмотрел ему через плечо. «Страшный удар, — бежало перо Конрада, — обрушился…». «Кончайте! — решительно сказал Форд. — Иначе вестовой не успеет к поезду». Конрад пробовал сопротивляться. «Кончайте! — не отступал Форд, — Допишете, когда будет верстка…» Такова, — добавляет он, — была наша жизнь».

Среди двух тысяч произведений, написанных Конрадом, — двенадцать больших романов, семь сборников новелл и повестей, три романа, созданных в соавторстве с Фордом: «Наследники» (1901), «Романтичность» (1903), «Природа одного преступления» (1924).

Конрад дождался счастливого для каждого писателя дня, когда вышло его многотомное собрание сочинений, впоследствии многократно переизданное и переведенное на другие языки. Когда 4 августа 1924 года Джозефа Конрада не стало, на его рабочем столе обнаружили еще два неизданных романа: «Князь римский» и «Ожидание», оставшийся недописанным.

Справедливо светла, значительна была и посмертная судьба Конрада и его творческого наследия. В популярности он оставил позади многих и многих, став кумиром читающей публики, особенно в США и Англии. Его книги вошли в золотой фонд мировой классики. О нем ныне написаны десятки монографий, защищены сотни диссертаций, в том числе и в России. В столетний юбилей писателя был задуман и начал выходить в США даже журнал «Конрадиана». Какой еще писатель удостаивался такой чести!

Словно соревнуясь друг с другом в восторженных похвалах, о нем высказываются высшие литературные авторитеты. «Но прочитайте Конрада, — восхищается Вирджиния Вулф, — и не только по хрестоматии подарочной, а в целом, и подлинное значение всех конрадовских слов будет утрачено для того, кто не услышит этой строгой и мрачной музыки, с ее сдержанностью, гордостью, необозримой и ненарушимой цельностью, утверждающей, что добро лучше зла, что верность — это хорошо, равно как и честность и мужество, хотя вроде бы Конрад старается показать нам просто ночь на море».

«Остерегаться ритмов прозы Конрада» Хемингуэю советует многомудрый Ф. Скотт Фицджеральд, поддерживая мнение Грэма Грина о «гипнотическом стиле» Конрада.

«Когда несколько лет тому назад, — вспоминает Томас Манн, — я приехал в Гаагу, Голсуорси читал там лекцию «Конрад и Толстой». Кого это ставил он рядом с русским колоссом, я тогда и понятия не имел. Мое изумление только возросло, когда я узнал, что Андре Жид специально выучил английский ради того, чтобы читать Конрада в подлиннике».

Дважды прочел Андре Жид, в частности, роман Конрада «На взгляд Запада», и вот его вывод: «Мастерски написанная книга… Не знаешь, чем восхищаться больше: искусством сюжета, композицией, смелостью столь широкого замысла, спокойствием изложения или остроумием развязки».

Хорошо знал книги Конрада и российский читатель: в начале века, а особенно в двадцатые-тридцатые годы, на русский были переведены почти все романы одного из основоположников современной интеллектуальной, романтико-психологической прозы. Вот только в последнее десятилетие издательские темпы русской конрадианы необъяснимо замедлились. Поэтому настоящему Собранию сочинений Джозефа Конрада пожелаем того же, что сотни раз слышал моряк-писатель, уходя в свои странствия: «Счастливого плавания! Попутного ветра и семь футов под килем!»