Капли звездного света - Страница 18

Допустим, есть такой накопитель. Что из того? Откуда фотону знать, в какое место на картинке он должен лечь? Лучи света от далекой звезды попадают в глаз одновременно и на один нерв. Разделяются они где-то по дороге в мозг, а может, и в самом мозгу. Как разделяются и почему?

Опять что-то не получалось. Затравка, по-моему, была хорошей. Накопитель света. Нужен еще один шаг, чтобы понять главное. Почему-то я был уверен, что думаю правильно, что мне просто недостает смелости. Раскованности мысли. Ну же, подгонял я себя.

Все дело в разуме, подумал я.

Мозг – коллектор, сборщик сведений о внешнем мире. Но только ли? Мозг все же не фотопластинка, он не просто фиксирует, он обрабатывает сигналы зрения еще на пути к их законному центру. У неразумного животного сигналы благополучно доходят по назначению. Но человек – иное качество. Принципиально иное – это разум. Кто может доказать, что разумная фотопластинка будет фиксировать мир так же, как обычная?

Возможно, есть иное объяснение. Не знаю. Вряд ли здесь нарушаются какие-либо законы природы. Нет, просто существуют законы, о которых мы пока не подозреваем. Обычно ведь люди очень осторожны, когда для объяснения парадоксального явления предлагают новый физический закон, будто у мироздания число законов ограничено. Будто каждое явление не может нести в себе и нечто принципиально новое. А самое новое, самое близкое к нам, настолько близкое, что мы не воспринимаем его как принципиально отличное от всего остального мироздания, – это наш разум. Ведь разум – новое качество. Я повторил это еще раз, записал и подчеркнул жирной чертой.

Разум – иное качество. Может, и законы здесь другие? Мы еще не подступились к законам разума, потому что неизвестно, с какими мерками, какими приборами к ним подступиться. Может быть, для познания разума нужны не приборы, а опять-таки разум? Может быть, в конце концов, ощущения человека окажутся более «дальнозоркими», чем любой созданный человеком прибор?

Я не верю, что я один такой. А может, просто боюсь быть единственным. Может, нас миллионы на Земле. Миллионы «зрячих». И дело в том, что проявиться это свойство легче всего может у астрономов – помогает техника. Что я знал бы о себе, если бы остался работать на заводе микроэлектроники, если бы не позвала меня в горы смутная жажда необычного?

К директору меня вызвали под вечер. Вернулся из города Валера, он успел «заскочить» в главное здание и явился с банкой апельсинового сока – даром неизвестного друга. Мне хотелось, чтобы этим другом оказалась Лариса, но, скорее всего, обо мне заботился Юра – в виде компенсации за потерю тетрадей.

– Не гадай, – сказал Валера. – Все равно не догадаешься. Одевайся, тебя академик требует.

Когда я шел к главному зданию, непогода улеглась. У подножия Медвежьего Уха громоздились копны тумана, будто серые волки, собравшиеся на ночлег. А на востоке небо казалось вымытым и протертым тряпочкой – таким оно было прозрачным и иссиня-глубоким. На Четырехметровом готовились к наблюдениям – ребята из лаборатории техобеспечения вращали купол, проверяя моторы. Я подумал о том, что буду говорить. Ночью мне нужно быть у телескопа – вот и все.

Директор был в кабинете один, и это придало мне бодрости – я не хотел встречаться с Саморуковым.

– Садитесь, Луговской, – сказал академик. – Рассказывайте.

Я молчал. Я смотрел на листок бумаги, лежавший на столе, и читал вверх ногами приказ о моем увольнении. Однако силен Саморуков! Ну, не желает он со мной работать. Разве это причина для того, чтобы требовать немедленного увольнения?

– Это неправильно! – сказал я.

– Неправильно, – согласился академик. – Что вы там натворили? Михаил Викторович категорически утверждает, что вы не соответствуете занимаемой должности. Тогда упрек к нему – Саморуков сам вас нашел и пригласил в обсерваторию. Приказа я пока не подписал.

– Я хочу наблюдать, – сказал я, – а у Михаила Викторовича в отношении меня иные планы…

– В отношении вас, – академик ткнул в меня длинным гибким пальцем, – планы у Саморукова вполне определенные: он настаивает на вашем изгнании. Вы можете вразумительно объяснить эту пертурбацию?

Вразумительно я не мог. Для этого я должен был рассказать про звездные экспедиции, о том, как мне теперь позарез нужно каждую ночь видеть озерцо окуляра, и в нем – удивительный и близкий звездный мир.

Директор пододвинул к себе бланк с приказом, и поперек листа пошла-поехала размашистая зеленая подпись. Вот и все. Звездолеты на свалку. Экспедиции в космос – запретить. На равнину, Луговской, в пампасы. Я встал и пошел к двери.

– Луговской, – сказал академик. Он стоял за столом и держал бланк с приказом двумя пальцами. – Отнесите в канцелярию, – голос его звучал сухо. – До свидания.

– До свидания, – пробормотал я.

В канцелярии никого не было – рабочий день кончился. Я поискал взглядом, куда положить приказ, чтобы не затерялся. Наконец я и сам посмотрел на то, что держал в руке, – это был другой приказ, не тот, что я видел на столе. Меня переводили на должность младшего научного сотрудника в лабораторию теории звездных атмосфер с испытательным сроком в один месяц.

В голове забухали колокола, как в церкви на площади. Непонятностей сегодня было больше, чем я мог переварить. Хотя… Саморуков требует уволить Луговского. Академик не понимает причины и дает указание приготовить два приказа. Но для этого нужно согласие Абалакина – это к нему меня посылают на исполнение. Значит, академик вызывает Абалакина…

Все было не так. Информацию я получил от Юры, на которого налетел впотьмах, возвращаясь домой.

– Знаешь, Юра, – сказал я, – мы с тобой больше не коллеги. Разные лаборатории – разные судьбы.

– Тетради я у него отберу, – пообещал Юра не к месту.

– Да ну их…

– Что значит – ну их?! – вскипел Юра. Он, наверно, готовил себя к мысли, что с шефом непременно нужно повздорить за правое дело.

– Что ты за человек? – сказал он с горечью. – Все ты принимаешь как должное. Не вмешайся Абалакин, катил бы ты сейчас в город.

– Ха, – сказал я. – Очень нужно Абалакину вмешиваться. Академик понял, что аргументы шефа неубедительны…

– Далеко пойдешь, – Юра перешел на свой обычный тон. – Директор и не думал тебя защищать. Я как раз беседовал с Абалакиным в коридоре. Идет шеф, на ходу бросает: «Работать надо, Рывчин!» И – к директору. Я не успел оглянуться, смотрю – Абалакин вслед двинулся. Я за ними – на всякий случай. В приемной дверь полуоткрыта, но слышно плохо. Потом Абалакин голос возвышает. «Требую!» – говорит. Абалакин требует, представляешь? Шеф выскакивает из кабинета злой, идет прочь, меня не видит. Появляется Абалакин – с видом Наполеона после Аустерлица. Подходит ко мне. «Так что мы говорили относительно квазаров?..»

Каков Абалакин! Наверно, по-видимому, возможно. И каков шеф! А впрочем, что сейчас главное? Выяснить, почему проявил характер бесхребетный Абалакин? Не все ли равно? Главное – сообразить, как попасть сегодня на наблюдения.

– Пойдем, – сказал я Юре. – Посидим, выпьем чаю. Мне наблюдать ночью.

– Ага, – отозвался тот без удивления. – Ребята Абалакина сегодня с одиннадцати. Первый раз на Четырехметровом, в порядке ознакомления.

– Спасибо за информацию, – поблагодарил я.

В коттедже Валера заваривал вечерний чай – вдвое крепче утреннего. Он жаждал узнать новости, но деликатно молчал. После сумасшедшего этого дня голова у меня была тяжелой, есть не хотелось, и я выпил подряд три стакана чаю. Неожиданно для самого себя я начал рассказывать о моей последней гипотезе, той, которую утром записал на листке из блокнота и бросил где-то. Юра слушал внимательно, а Валера смотрел оторопело, он узнавал обо всем впервые.

– Дельно, – похвалил Юра. – Нужно подумать. Кстати, ты бы попросил Абалакина… Ему все равно, что сегодня ребятам показывать. Пусть даст Новую Хейли. Посмотришь…

– Он собирается ядро Бэ Эл Ящерицы снимать, – сообщил Валера. – Есть у него одна идея по квазарам. Выпросил вот Четырехметровый, чтобы проверить… Сейчас мне сказал, когда передавал сок для этого типа.