Капли звездного света - Страница 17

– Я не астрофизик, – сказал я. – Эксперимент чище.

Пропустив мои слова мимо ушей, Юра перешел ко второй гипотезе.

– Представление о каждой звезде, обо всем, что человек видит, складывается в мозгу на основе предыдущих представлений, на основе прочитанного и вообще всего, что человек знает. Складывается подсознательно в определенный образ, и образ этот всплывает, как только картинка оказывается завершенной. Образ воспринимается как реальный. Ты даже можешь изучать его, искать подробности, которые в нужную минуту всплывают из подсознания.

– Отлично, – сказал я. – Как те объяснишь, что я видел гибель звезды на сутки раньше вспышки?

– В главном фокусе и не то увидишь, – буркнул Юра. – Что, не нравятся идеи?

– Они сколочены по модным рецептам…

– Ну-ну… – заинтересованно сказал Юра.

– Пришельцы, телепатия и подсознание. Самые модные темы для салонных интеллектуальных бесед.

– Может быть, – пожал плечами Рывчин. – На моду тоже можно смотреть по-всякому. В десятых годах модно было спорить о теории относительности. Не понимали, а говорили. Теория относительности от этого хуже не стала.

Пришельцы, телепатия и подсознание. Когда Юра перечислял эти химерические гипотезы, какая-то фраза или слово прозвучали у меня в мозгу резонансом, я даже на секунду подумал – вот решение. Но секунда улетучилась, и теперь я не мог вспомнить.

Мне почудились шаги внизу, приглушенный разговор. Юра тоже услышал, сказал:

– Шеф.

– Всегда он не вовремя, – буркнул я.

– Не скажи, – с готовностью подтвердил Юра. – Говорят, наш шеф даже родился не вовремя. На два месяца раньше срока. Или на два столетия. И жениться решил не вовремя. Шастает по ночам…

– Кто собрался жениться? Шеф? – Для меня это было новостью. Шевельнулось в мыслях что-то, связанное с женитьбой шефа. Я не успел додумать. Саморуков уже ходил под куполом большими шагами, на меня и не смотрел. Он не со мной говорил, а с неким «иксом», сотрудником лаборатории, который только и делает, что нарушает трудовую дисциплину.

– Что это значит, Луговской? Вы больны, а я узнаю об этом последним. Завтра утром чтобы вас в обсерватории не было! Пишите заявление – неделя отгулов за работу в выходные дни.

– И вот еще, – он остановился передо мной, мне даже показалось, что в темноте глаза у него светятся, как у кошки. – За то, что вы самовольно были вчера на наблюдениях, получите второй выговор. Вы знаете, как я к вам отношусь, но во всем нужна мера. Запомните раз и навсегда: вы должны делать то, что говорю я. Иначе мы не сработаемся. Ясно?

Он пошел к пульту, заговорил с Юрой – я для него не существовал. Я представил, как он приносит Ларисе добытую с неба звезду и ждет согласия. Конечно, он его получит. И тогда Саморуков начисто забудет о Ларисе, потому что никогда не вспоминает о работе, которая закончена, о цели, которая достигнута. Неужели Лариса не понимает этого?

– Вы еще здесь, Луговской? – шеф поднял голову от пульта. – Идите, идите. Вернетесь через неделю. До свиданья.

Никуда я не поехал. Проснулся поздно, с головной болью. Перед глазами стояла Новая Хейли, диск-звездолет, казавшийся золотистым в свете звезды. Что в нем? Люди, такие, как я? Или надежно запрограммированные механизмы? Для чего сеть? Сеть ли это? Аналогии, аналогии… Неуместные, ненужные. Тому, что я видел, нет названия в земном языке, а ИХ речи я никогда не услышу. И что бы я ни придумал по этому поводу, все будет неверно и глупо.

Я оделся и пошел на работу, старательно обходя стороной места, где мог встретить шефа, – как страус, прячущий голову в песок.

Погода была мерзкая – Медвежье Ухо, подобно сгорбленному атланту, подпирало темно-серый купол, и купол этот медленно оседал на землю белыми хлопьями первого мокрого снега. У входа в лабораторный корпус стояла Лариса, мокрая как цыпленок.

– Жду тебя, – сказала она, не здороваясь.

Я оглянулся, мне почему-то показалось, что позади маячит фигура Саморукова и слова эти обращены к нему.

– Людочка простудилась в дороге, – сказала Лариса. – Ночью был жар. А теперь она хочет сказку.

– Вот и стал я народным сказителем, – вздохнул я.

Людочка лежала в постели, закутанная по самые уши. Увидев меня, она достала из-под одеяла руки, потянулась и тоненьким голоском сказала:

– Папка пришел…

Я посмотрел на Ларису. Людочкины слова я воспринял как часть какой-то игры. Лариса стала пунцовой. Наклонившись над кроваткой, она торопливо сказала:

– Доченька, дядя Костя сейчас расскажет тебе сказку…

Я начал рассказывать про паучка, плетущего свои сети. Огромные сети, которые он расставляет на главной звездной дороге – Млечном Пути. Большие и маленькие звезды спешат по своим звездным делам, а на пути вдруг вырастает сеть, звезды попадают в нее, потому что они не привыкли сворачивать с пути. И тогда на них нападает паук. Пауком управляют люди, почти такие, как мы. Они набирают звездную энергию, чтобы дать жизнь своей планете, чтобы могли двигаться поезда, летать самолеты, светить фонари в ночных городах.

– Ты видел паучка? – с уважением и страхом спросила Людочка. Она привстала в постели и смотрела на меня, как на Илью Муромца.

– Видел. Звезды большие, а паучок маленький и золотистый.

– Поймай его. Я тоже хочу посмотреть. Ладно, папка?

Опять! Лариса стояла в дверях, она все слышала, и лицо ее болезненно скривилось.

– Спи, Людочка, – сказал я. – Спи и поправляйся. А я пойду охотиться…

На работу решил не идти. Отдыхать я могу на законном основании – не все ли равно уважаемому шефу, где я буду поправлять свое здоровье?

Но все шло вкривь и вкось в этот день. Единственное место, где я решительно не хотел бы встретиться с Саморуковым, это вход в дом Ларисы. Столкнулись мы в подъезде, и оба опешили от неожиданности.

– Что вы здесь делаете, Луговской? – довольно спокойно начал шеф и облокотился о косяк. Он не собирался ни пропускать меня на улицу, ни входить в дом. – Автобус в город ушел, а я привык, чтобы мои распоряжения выполнялись.

– Мне нечего делать в городе, – хмуро сказал я.

– А здесь у вас есть дело? Здесь обсерватория, а не клуб любителей фантастики.

Настала моя очередь удивляться. Что он хотел сказать?

– Я отобрал у Рывчина ваш опус, – объяснил Саморуков. – Любопытно изложено, но ваше незнание астрономии выдает вас с головой. Ваш литературный талант может найти себе лучшее применение, чем в нашей обсерватории. Во всяком случае, в моей лаборатории вы больше не работаете.

Тремя прыжками Саморуков взбежал на второй этаж, и я услышал звонок. Потом тихие голоса и щелчок английского замка. Я стоял у дома под снегом и отлично понимал, как чувствует себя побитая собака.

Хорошо, однако, быть начальником. Понравился человек – пригласил работать. Не сработались – до свиданья. Я побрел домой. На западе небо посветлело, а у самого горизонта между серостью земли и серостью неба будто вонзили клинок – узкая полоска глубокой сини рвалась и стремилась разлиться рекой, затопить сначала Медвежье Ухо, а потом и все, что пониже.

До вечера я просидел дома. Решил возместить потерю тетрадей, попавших к Саморукову. Отыскал в ящике помятый и наполовину исчирканный блокнот, вырвал чистый лист. Писал быстро – в голову пришла очередная гипотеза, наверное, такая же бредовая, как все прежние.

Я вспомнил, как щелкал затвор, заканчивая выдержку. И слова Юры о том, что образ звезды складывается из впечатлений, накопившихся в подсознании. Возникла аналогия – мозг как фотопластинка. Жиденькая аналогия, раньше я уже думал об этом, но даже не записал. А мысль не уходила, она обрастала подробностями, и я зацепился за нее, чтобы понять, достаточно ли она сформировалась, чтобы стоило серьезно о ней подумать. Пожалуй, стоило.

Где-то в мозгу есть центр, накапливающий фотоны. Как фотопластинка. Чувствительность глаза огромна – он способен реагировать на единственный квант света. Но один фотон не вызывает в мозгу никаких ассоциаций, в памяти нет картинки, которую он мог бы дополнить. А если бы такой центр был? Тогда ни один лучик света не пропал бы зря. Все они укладывались бы в картинку – сегодня один, завтра другой. Глядишь, и полотно готово.