Капкан - Страница 37
Джо с сердитым видом двинулся по неверным мосткам, а вслед за ним — Элверна, покачиваясь на шатких бревнах, переступая бочком: одна нога вперед, к ней осторожно подтягивается другая; руки отчаянно машут в воздухе, точно крылья ветряной мельницы; несчастное лицо сведено напряжением. И все время, не переставая, она хныкала и охала от страха.
На полпути, где мостки обрывались у клочка твердого грунта, Джо замешкался, поджидая ее.
— Что за смысл был идти в этих туфлях, — виновато заговорил он. — Ты же знала, какая здесь дорога. Забыла надеть нормальную обувь, значит, надо было разуться и пойти босиком. Ну, да уж ладно, донесу до того конца, если только не задушишь по дороге.
— Если! Только! Хотя! Когда!.. — взвизгнула она. — Разуюсь, можешь радоваться.
Не смущаясь присутствием Ральфа, она плюхнулась на пень, сорвала свои маленькие туфли, сдернула шелковые чулки и, высоко подобрав юбки, яростно зашлепала по грязи, мгновенно забрызгав свои белые ноги.
Ральф услышал за спиною голос Джорджа Игана:
— Эй, Элви! Какая муха укусила?
Не оглядываясь, поверяя свои невзгоды всему миру, она объявила:
— Я положила столько труда на свое платье, а Джо хотел, чтобы я его испортила! Но я ему покажу, как мной помыкать!
Ральфу все это вдруг осточертело, и прежде всего собственная «зрелая» никчемность. Еще противней ему стало потом, когда они с Бирмайером ходили к засыпанному опилками леднику за льдом для виски с содовой и хозяин дома просипел:
— Не повезло старине Джо! Интересно, знает он, что Кудрявый Эванс крутит любовь с Элверной…
— Это неправда! — вскипел Ральф.
— Ох, не смеши меня! .
Никогда еще Ральф не чувствовал себя так явно не в своей тарелке среди лесных старожилов, как в тот вечер за покером. В романах всякий уважающий себя городской неженка, в особенности, если он ходит в очках и весит не более ста тридцати семи фунтов, пожив недели три на ранчо, среди лесорубов или на китобойном судне, мужает, умнеет и чаще всего кончает тем, что, победив в драке нахала весом в двести шестнадцать фунтов, женится на хозяйской дочке. Но Ральф в этот вечер был больше горожанин — причем горожанин скучающий, — чем в день отплытия из Белопенного.
Когда Бирмайер в третий раз прогудел: «Смейтесь, смейтесь, а я вот повышаю на четверть доллара! Четвертая доля доллара, джентльмены!»; когда Пит Реншу в седьмой раз тоненько пропищал с акцентом (шведским, по его убеждению): «Ох, пропало мое дело»; когда Па Бак в одиннадцатый раз загрохотал: «А
398 не вредно бы пропустить еще по рюмашечке», — Ральф почувствовал, что с него довольно веселья.
Он сидел, откинувшись на спинку скрипучего кухонного стула, тщетно пытаясь воодушевиться созерцанием своих карт (двойка и четверка треф, семерка бубен, червовый туз и пиковая дама), а сам в это время отмечал, что в хижине Бнрмайера пахнет сырой одеждой, несвежим сгущенным молоком и жареной рыбой; что вырезанная из страхового проспекта картинка на бревенчатой стене порвана; что Пит Реншу без конца сплевывает на усеянный окурками пол. Он знал, что по неписаному закону Бравых Удальцов ему положено упиваться этой роскошной обстановкой.
А он не упивался.
Он обрадовался, когда через три часа после ужина Джо зевнул и произнес:
— Что-то я совсем никуда после вчерашнего. Ральф, Элви, как насчет того, чтобы трогать домой?
Элверне понадобилось многое сказать на прощанье каждому из своих поклонников, но в конце концов они двинулись в путь.
Помощник Бирмайера, молодой абердинец, вызвался проводить их до дому. Элверна шепнула Ральфу:
— Пошли вперед. Этот шотландский мальчик до того серьезный, что с тоски помрешь.
Когда они дошли до бревенчатых мостков, она в полумраке вскинула на него глаза, и он, не говоря ни слова, взял ее на руки и понес.
Такая легкая, такая милая ноша… на первых порах. Задолго до конца пути он уже едва переводил дух, пошатываясь, рискуя на каждом шагу сорваться в бездонную грязь, обессиленный и несказанно гордый своим подвигом.
Добравшись до твердой почвы, он опустил ее наземь и спокойно, дружески потрепал по плечу. Это пустячное приключение сблизило их, смело прочь его оборонительные маневры, ее неустанную, ненасытную погоню за поклонением. Это чистое объятие, не тронутое, как давеча на танцах, нездоровым возбуждением, послужило для обоих разрядкой. Элверна уже не щебетала жеманным, слащавым голоском женщины, которая ждет комплиментов. Сейчас она заговорила как товарищ.
— Спасибо вам, Ральф. А Джо прав. В такую дорогу надо надевать подходящую обувь. Я просто дуреха!
— Элверна!
— Что?
— Не нужно так дергать Джо, вечно требовать то одно, то другое. Он удивительно хороший человек, верный, добрый. И умный.
— Зна-аю. Вы еще мне рассказываете! Да я его обожаю! Только… здесь такая жуткая скучища, что на нервы действует. Господи, пожить бы хоть пару месяцев настоящей жизнью! Побывать в театре! И завидую же я вам! Ходите себе на все нью-йоркские постановки, а я о них только читаю. «Цену славы»,[30] наверное, видели? Шикарно, да? Вот бы посмотреть! Должно быть, классная вещь. У меня был один знакомый сержант — тоже служил в экспедиционных войсках, так он… Ох, вот был парень! Ни одной женщине не спустит вольного обращения — стукнет и не задумается. Но все же симпатичный ужасно: никакого нахальства себе не позволит, ничего такого… И еще «Дождь».[31] Тоже мечтаю посмотреть. Когда я жила в Миннеаполисе, все время ходила по театрам. Понимаете, у меня были знакомые артисты. Говорила я вам — не помню, — что один раз у меня делал маникюр сам Джек Барримор! Расскажите мне про «Дождь», ладно? Хорошая была постановка?
Когда Джо нагнал их у дома, они были поглощены высокоинтеллектуальной беседой.
Одного упоминания о спектаклях, одного звука их названий оказалось достаточно, чтобы Ральф мысленно перенесся на улицы Нью-Йорка. Хорошо будет, отдохнув, вернуться туда в свежие осенние дни.
Да он и сейчас был там! Немного пресытившись покером, Питом Реншу, остротами Бирмайера, он вспоминал своих сдержанных приятелей; ярко освещенные, все в цветах гостиные; захватывающие и безмолвные часы над юридическими головоломками.
Джо вошел в дом, а Ральф все продолжал рассказывать. Он открывал ей новый мир. Процесс Беркли; его, Ральфа, речь перед облаченными в мантии высокими жрецами Верховного Суда в Вашингтоне. Его мечта — создать фундаментальный труд о юридических основах гидроэнергетики. Его друзья: однокашник, ныне дипломат; хирург, которому пришлось оперировать в самолете; исследователь, замученный до смерти в Северном Китае.
Бессознательно Ральф похвалялся: «Я ей докажу! Пусть считает, что я не умею отплясывать джигу, отпускать громкие шуточки, вроде Пита, презирать опасность, как Джо и Кудрявый. Возможно, я и в самом деле этого не умею. Но пусть она увидит, что я тоже не последний человек!»
Званые обеды… Да, разумеется, он «ходит на них во фраке» — да, и очень часто.
Опера; шикарные ночные клубы; уик-энды за городом…
Его скитания по Европе. Осенний день в Роттердаме, платаны, роняющие листья в каналы. Сочельник в Риме, женщины в шалях у портала Ага Coeli.[32] Ресторанчики Добиньи, красно-белые скатерти на столиках; гулянье на пивной ярмарке в Мюнхене. Полосатые навесы Монте-Карло, беспечный стук каблучков.
— Ничего себе, поездили вы по свету! — восхищенно протянула Элверна.
— Спокойной ночи, — пожелал он в темноте ее теплой руке.
Он спустился с крыльца и в раздумье побрел на берег озера.
В теории, размышлял он (насколько можно судить по застольным беседам на обедах и нравоучительным романам, которые ему довелось прочесть), категорически исключается, чтобы порядочный человек, питая бескорыстную любовь к другу, преклоняясь перед ним, доверяя ему, был способен без памяти влюбиться в его жену. Теперь он убедился, что эта теория не стоит выеденного яйца. Джо Истер нравился ему, как никто на свете; для Джо он готов был сделать что угодно; пусть один из них живет в шумном Нью-Йорке, а другой — в фактории Мэнтрап: Ральф надеялся, что они с Джо на всю жизнь останутся друзьями. Он понимал, как огорчают и раздражают Джо причуды жены; он разделял это раздражение. И в то же время он был неодолимо поглощен ею, будто не было на свете ни Джо, ни такой вещи, как верность другу. Ему мерещились линии ее щек и плеч, мерещился ее голос, пробуждая в нем ненасытную нежность. Благо еще, ему жаль ее. (Он вздохнул.) Вот она, соломинка, за которую нужно хвататься! Иначе он и сам не заметит, как увлечется настолько, что, ослепленный, опутанный, будет видеть в пустенькой, невежественной, вульгарной кокетке красу и средоточие вселенной.