Капитан звездолета (сборник) - Страница 65

Настойчиво звенел контрольный сигнал индикатора. Радиоизлучение рассеивалось; его мощности не хватало для управления ракетой. Зарубин смотрел на заходящую звезду Барнарда. За спиной капитана лихорадочно метались вспышки ламп на панели электронного навигатора.

Багровый диск быстро скрывался за горизонтом. На мгновение заискрились бесчисленные алые огоньки: последние лучи преломились в мириадах льдинок. Потом наступила темнота.

Зарубин подошел к приборному щиту. Включил сигнал индикатора. Стрелка стояла неподвижно. Зарубин повернул штурвал регулятора мощности. Оранжерея наполнилась гулом моторов охлаждающей системы. Зарубин долго вращал штурвал — до отказа, до упора. Перешел на другую сторону щита, снял ограничитель и еще дважды повернул штурвал. Гул превратился в надсадный, пронзительный, звенящий рев.

Капитан побрел к стенке, сел. Руки его дрожали. Он достал платок, вытер лоб. Прижался щекой к прохладному стеклу.

Нужно было ждать, пока новые — огромной мощности — сигналы дойдут до ракеты и, отразившись, вернутся обратно.

Зарубин ждал.

Он потерял представление о времени. Ревели микрореакторы, доведенные почти до взрывного режима, выли, стонали двигатели охлаждающей системы. Содрогались хрупкие стены оранжереи…

Капитан ждал.

Наконец какая-то сила заставила его встать и подойти к приборному щиту. Стрелка индикатора мощности переместилась к зеленой черте. Мощность сигналов теперь была достаточна для управления ракетой. Зарубин слабо улыбнулся, сказал: “Ну вот…” — и взглянул на расходометр. Энергия расходовалась в сто сорок раз быстрее, чем предусматривал расчет.

В эту ночь капитан не спал. Он составлял программу для электронного навигатора. Нужно было устранить отклонения, вызванные нарушением связи.

Ветер гнал по равнине снежные волны. Над горизонтом разгоралось неяркое полярное сияние.

Гремели взбесившиеся микрореакторы, отдавая энергию. То, что было скупо рассчитано на четырнадцать лет, сейчас щедро изливалось в пространство…

Заложив программу в электронную машину, капитан устало прошелся по оранжерее. Над прозрачным потолком светили звезды. Где-то там “Полюс”, набирая скорость, уверенно шел к Земле.

Было очень поздно, но я все-таки пошла к заведующему. Я вспоминала, что он говорил о каких-то других картинах Зарубина. Заведующий не спал.

— Я знал, что вы придете, — сказал он, поспешно надевая очки. — Идемте, это рядом.

В соседней комнате, освещенной флюоресцентными лампами, висели две небольшие картины. В первый момент я подумала, что заведующий ошибся. Мне показалось, что Зарубин не мог написать этих картин. Они нисколько не походили на то, что я видела днем: ни экспериментов с красками, ни фантастических сюжетов. Это были обычные пейзажи. На одном — дорога и дерево, на другом — опушка леса.

— Да, это Зарубин, — словно угадав мои мысли, проговорил заведующий. — Он остался на планете — вы, конечно, уже знаете. Что ж, это был дерзкий выход, но все-таки выход. Сужу как астронавт, как бывший астронавт, — заведующий поправил голубые очки, помолчал. — Но потом Зарубин сделал то, что… Да вы знаете… Энергию, рассчитанную на четырнадцать лет, он отдал в течение четырех недель. Он восстановил управление ракетой, вывел “Полюс” на курс. Ну, а когда ракета достигла субсветовой скорости, началось торможение с обычными перегрузками; экипаж сам управлял ракетой. В микрореакторах Зарубина к этому времени почти не осталось энергии. И ничего уже нельзя было сделать… Ничего… В те дни Зарубин и писал картины. Он любил Землю, жизнь…

На картине — проселочная дорога, идущая на подъем. У дороги — могучий, взлохмаченный дуб. Он написан в манере Жюля Дюпре, в манере Барбизонской школы: приземистый, узловатый, полный жизни и сил. Ветер гонит растрепанные облачка. У придорожной канавы лежит камень; кажется, на нем только что сидел путник… Каждая деталь выписана тщательно, любовно, с необыкновенным богатством цветовых и световых оттенков.

Другая картина не окончена. Это лес весной. Все наполнено воздухом, светом, теплом… Удивительные золотистые тона… Зарубин знал душу красок.

— Я привез эти картины на Землю, — тихо сказал заведующий.

— Вы?! — Да.

Голос заведующего звучал совсем грустно, даже виновато.

— В тех материалах, что вы смотрели, нет конца. Это относится уже к другим экспедициям… “Полюс” вернулся на Землю, и сразу же была выслана спасательная экспедиция. Сделали все, чтобы ракета пришла к звезде Барнарда как можно скорее. Экипаж согласился проделать весь путь с шестикратным ускорением. Они достигли этой планеты — и не нашли оранжереи. Они десятки раз рисковали жизнью, но не нашли… Потом — это было уже через много лет — послали меня. В пути была авария… Вот, — заведующий поднял руку к очкам. — Но мы долетели. Обнаружили оранжерею и картины… Нашли записку капитана.

— Что там было?

— Только три слова: “Через невозможное вперед!”

Мы молча смотрели на картины. Я вдруг подумала, что Зарубин писал их по памяти. Кругом были льды, зловеще светила багровая звезда Барнарда… А он смешивал на палитре теплые солнечные краски… В двенадцатом пункте анкеты Зарубин мог бы написать: “Увлекаюсь, нет, люблю, безумно люблю нашу Землю, ее жизнь, ее людей”.

Тихо в опустевших коридорах Архива. Окна полуоткрыты, морской ветер шевелит тяжелые шторы. Размеренно, упорно накатываются волны. Кажется, они повторяют три слова: “Через невозможное — вперед!” Тишина, потом приходит волна и выплескивает: “Через невозможное — вперед!” И снова тишина…

Мне хочется ответить волнам: “Да, только вперед, всегда вперед!..”

Косматый пылающий диск Ближайшей стремительно погружался в желто-красные зазубрины горизонта. Вместе с ней ныряли за скалы яркие точки звезд. Процедура заката заняла не больше полминуты. Некоторое время еще отражал свет неподвижно висевший в высоте корпус звездолета. Но вот и он растворился в черной пустоте.

— Смотри-ка, Сандри, — не оглядываясь, кивнул Новак, — а вон Солнце. Чуть ниже “Фотона-2”, видишь?

— Вижу…

Некоторое время они следили за неяркой желтоватой звездочкой, быстро проплывающей мимо иллюминатора. В кабине разведочной ракеты было темно. Раздался короткий звук, осветился экран. На нем возникло возбужденное лицо Патрика Лоу, дежурившего в звездолете.

— Капитан! Они снова что-то передавали от нас… Удалось записать. Передаю вам через замедлитель.

…Экран несколько раз мигнул. Появились расплывчатые дрожащие линии, затем стали возникать и исчезать быстрые, как вспышки, изображения. Антон Новак и Сандро Рид затаили дыхание, всматриваясь.

Вот их разведочная ракета, медленно падающая в магнитном поле на поверхность Странной планеты… Вот два человека, приникшие к скалам в нелепо напряженных позах… Мелькнули какие-то упрощенные и непонятные, вероятно, символические изображения. Затем (Новак вздрогнул от неожиданности) на экране появилось его же продолговатое лицо, перекошенное гримасой. Лицо смешно вытянулось, потом сократилось, как мяч, на который наступили ногой. Сандро фыркнул.

— Это вчера, когда их “ракета” пикировала прямо на меня, — пробормотал Новак. — Я поднял голову… Ага, вот и ты!

Да, это была голова Сандро Рида, накрытая прозрачным колпаком скафандра. Черты лица карикатурно искажены… Затем появилась целая группа: Максим Лихо, Патрик Лоу и Юлий Торрена, — они, сильно наклонившись вперед и вбок, передвигались по поверхности планеты… Снова замелькали символы. Вот на экране появилась “ракетка” — были отчетливо видны четыре острых выступа на носу, частые ребристые полосы вдоль сигарообразного фюзеляжа, заканчивавшегося тремя плоскими отростками, похожими на стабилизатор бомбы крупного калибра… “Ракетка” исчезла. Вместо нее на экране — сосредоточенное лицо Ло Вея с внимательно суженными глазами и растрепавшимися над лбом прямыми жесткими прядями. Затем экран погас.