Капитан звездолета (сборник) - Страница 25

Дергачев молчал.

— Напрасно упорствуете, — нахмурился полковник. — Ваш приятель и коллега по гитлеровской разведке “Абвер” Фридрих Поггендорф, попавшийся на “королевском тигре” номер сто пятнадцать дробь ноль три, пиковой масти, дал о вас исчерпывающую информацию.

Полковник не спеша закурил.

— Нам известно, что вы не Дергачев, а Штарке, Людвиг Штарке, и что вы не очень-то щепетильны, недолго ходили безработным и, не задумываясь, как и генерал Гудериан, сменили фюрера на босса. Это ведь общеизвестно, что в Оллендорфе создан разведывательный штаб во главе с Гудерианом… Перейдем, однако, к делу… Вы что же, очной ставки желаете с Поггендорфом или выложите все и без этой малоприятной процедуры?

— Спрашивайте, — хмуро сказал Штарке, глядя в окно.

— Что вам известно о “королевском тигре” сто пятнадцать дробь ноль четыре, бубновой масти?

— Танки, похожие по типу на “королевского тигра”, под дробными номерами: ноль один, ноль два, ноль три и ноль четыре с четырьмя тузами — трефовым, пиковым, бубновым и червонным — были пробными экземплярами и по внешнему виду своему мало чем отличались от обычных танков этого типа, созданных почти к самому концу войны. Они были сделаны из сверхпрочной стили, полученной профессором Иоганном Шлоссером. После первой же выплавки этой стали на металлургический завод и находившуюся при нем лабораторию налетели ваши самолеты, и все полетело к черту. Секрет стали погиб вместе с профессором и его лабораторией, а опытные экземпляры четырех мастей пропали где-то здесь во время разгрома нашей третьей танковой армии в апреле 1945 года. Попросив разрешения, Штарке закурил.

— После поражения нам было не до секрета этой стали… Ну, а теперь кое-кто интересуется им…

— Вам поручили раздобыть образец брони? — спросил полковник. — Зачем же понадобилось таскать громоздкую крышку люка?

— Более легкую деталь отпилить ножовкой не было возможности. Сталь этих “королевских тигров” чертовски крепка. Я, впрочем, рассчитывал потом, в более подходящем месте, отпилить от крышки кусочек полегче. Заподозрив слежку, я вынужден был спешить…

Когда Штарке увели, полковник снял телефонную трубку и вызвал подполковника Вольского.

— Здравствуйте, товарищ Вольский! Как здоровье старшего сержанта Нечаева? Отлично!.. Прошу заполнить на него наградной лист…

Он ходил по комнате, щурясь и улыбаясь, то потирая руки, то по старой привычке приглаживая свои густые непокорные черные волосы. Десять лет мы не виделись. Саша стал чуть плотнее, но глаза, такие же черные, как волосы, по-прежнему ярко блестели, а голос, как и раньше, был чуть хрипловатым.

Я смотрел на него, и казалось мне, что мы не пережили войны, что нас не отделяло от юности добрых полтора десятка лет. Передо мной был все тот же Сашка: кумир малышей — членов драмкружка Дома пионеров на Большой Пироговой, старший студиец, великолепный чтец Блока, Есенина, Маяковского. Я хорошо помню: почтительное отношение к нему кружковцев переходило в восхищение, когда этот серьезный, вдумчивый юноша вдруг преображался, становился гибким, подвижным, как пламя. Развлекая нас, он с молниеносной быстротой переворачивался через голову, сразу выходя в стойку, гигантским прыжком перемахивал прямо со сцены в зал через наш большой круглый студийский стол.

Да, это был прежний милый Сашка. Конечно, в радиокомитете, где он теперь работал, никто не называл его Сашкой. Александр Степанович Асанов — вот кто он был — редактор иностранного отдела!

Много лет прошло, много воды утекло…

Мы с волнением рассматривали друг друга, боясь прервать это хорошее молчание каким-нибудь неуместным замечанием. Наконец Саша заговорил:

— Ну, начинай, рассказывай, как и что. С чего начинать? С Москвы, с Дальнего Востока, с Севера… Ты ведь, как метеор, всю страну исколесил от края до края за эти годы.

— Пусть начинает старший, — напомнил я нашу старую традицию. — Итак, ты начал войну в парашютно-десантных войсках…

Мой друг замахал руками:

— С ума сошел!.. Так мы и до утра не кончим. Ведь через час нам — на “Лебединое”.

Потянувшись за спичками, лежавшими на тумбочке, я невольно взглянул на стену сзади. Там, над письменным столом я увидел два фотопортрета. Сначала мне показалось, что я вижу два разных лица. С одной фотографии на меня смотрела весело смеющаяся девушка с лукавым и кокетливым выражением глаз. Она сидела и легком кресле в изящной позе. На другом портрете была молодая женщина в военной форме с орденом Красной Звезды на груди. Серьезное и задумчивое лицо ее было очень выразительно и красиво. Я не мог отвести глаз от фотографий, и, чем больше смотрел на них, тем больше очаровывала меня незнакомка. В том, что это одно и то же лицо, — не было сомнений. Я обернулся. Саша тоже смотрел на портреты женщины.

Не дав мне сказать ни слова, он заговорил:

— Знаешь что… Давай отложим вечер воспоминаний на завтра, а сейчас позволь мне задать тебе один вопрос.

Я молча кивнул, в душе удивляясь этой несвойственной Саше нерешительности.

А он продолжал:

— Ты, наверное, часто ездишь по шоссе Калининград-Балтийск. Скажи, не приходилось ли тебе у железнодорожного переезда, на окраине Калининграда, видеть красивый серый особняк с надписью “Вилла Эдит”?

— “Вилла Эдит”? — переспросил я удивленно.

Минуту назад я был уверен, что с женщиной, изображенной на фотографиях, у Саши связаны обычные романтические воспоминания, но после неожиданного вопроса почувствовал, что стою на пороге какой-то удивительной истории.

“Вилла Эдит”! Еще бы ее не знать!

Два дня назад я ехал из Балтийска в Калининград. Я спешил на московский поезд и боялся опоздать. А если вы, читатель, — военный человек или были военным, то знаете, что значит потерять день отпуска, особенно, если много лет не были дома. Шофер вел машину на предельной скорости. На этой бешеной скорости мы, вероятно, и въехали бы на улицы города, если бы не оказался закрытым железнодорожный переезд. Проходил длинный состав, и возле полосатого шлагбаума уже скопился хвост автомобилей. Резко затормозив, остановилась и наша машина.

Я огляделся, и уже в который раз мой взгляд упал на особняк, стоявший в стороне от дороги, окруженный густо разросшимися старыми березами и каштанами. Давно этот дом привлекал мое внимание. Часто, проезжая мимо, я читал вырубленные на фасаде слова “Вилла Эдит” и думал о той чужой жизни, которая когда-то наполняла этот дом. Кто были его хозяева? Богатые обыватели или потомки юнкерского рода? Кто была Эдит? Сухая старуха, жившая воспоминаниями о вильгельмовских гвардейцах, или очаровательная куколка — игрушка какого-нибудь нацистского чиновника?

Теперь здесь все было по-иному. Толстощекие карапузы играли на куче песка перед виллой, и сквозь шум машин на шоссе доносилось их веселое щебетание.

Я часто вспоминал этот дом, и понятно мое изумление, когда именно о нем спросил меня Саша.

— Вижу, без вечера воспоминаний сегодня не обойтись, — начал задумчиво Саша, прохаживаясь по комнате.

— В сорок втором, — продолжал он, — мы стояли в Мурманске. Ты, конечно, помнишь этот заполярный город рыбаков и моряков, где солнце несколько месяцев не сходит с небосвода, а другие несколько месяцев только полярное сияние изредка разгоняет мрак. Гитлеровцы рвались к городу. Он был единственным незамерзающим портом, связывающим нас с союзниками. Наша часть “обслуживала” участок фронта в районе Кандалакши. Время было жаркое. Иногда после очередного рейда по тылам врага нам представлялась возможность отдохнуть с неделю в Мурманске. В один из таких дней я познакомился с американским капитаном Клифтоном Брандтом.

Молодежь охотно собиралась в интернациональном клубе моряков, куда приходили и наши моряки, и офицеры с кораблей союзников. Однажды во время концерта дружбы Брандт пел популярную песенку “Джемс Кеннеди”. После концерта я случайно столкнулся с ним у буфетной стойки, и мы разговорились. Это был остроумный, веселый парень. Мы беседовали на том американо-русском жаргоне, который был тогда в ходу на Севере. Оказалось, мой собеседник плавал на транспорте “Барбара Фрича” представителем по доставке нам радиоаппаратуры. А за этим товаром немцы охотились особенно усердно. Брандту часто доставалось во время переходов из Англии в Мурманск: “Барбара” иной раз приходила полузатопленной.