Капитан звездного океана - Страница 8

Факториус. Что утверждал Роджер Бэкон?

Ризенбах. Я сделал выписку из его трудов. Позвольте зачесть.

Мэстлин. Читайте.

Ризенбах (достает из-за отворота куртки листок бумаги, разворачивает.) «Мы можем так отточить стекла и так расположить их между глазом и внешними предметами, что лучи будут преломляться и отражаться в намеченном нами направлении… Мы могли бы на невероятно далеком расстоянии читать мельчайшие буквы. Таким же образом мы заставили бы спуститься Солнце, Луну и звезды, приблизив их к Земле».

Факториус. Жалкая надежда… Приступим, профессор, к доводу четвертому и последнему.

Мэстлин. Сколь быстро, по вашим воззрениям, проносится Земля вокруг Солнца?

Ризенбах. За секунду она оставляет позади несколько миль.

Мэстлин. Соизвольте принять из моих рук некие вещественные доказательства. Затем вместе с оными доказательствами проследуйте на башню во дворе. А мы поглазеем на вас отсюда.

При этих словах профессор Мэстлин отпер ключом дверцу кафедры и достал пять черных шаров.

Иероним фон Ризенбах, бакалавр недостойный, шары принял.

Медленно, невозмутимо сложил он шары в подвернутую полу черной своей суконной куртки, повернулся, прошествовал к двери.

Вся тюбингенская академия бросилась сломя голову к окнам актовой залы. Бакалавр двор пересек, скрылся в башне.

По прошествии четырех десятилетий, за неделю до смерти, имперский астроном Иоганнес Кеплерус снова вспомнит церемонию осуждения ереси. Он вспомнит, как Иероним поднялся на башню; как профессор Мэстлин крикнул: «Протяните руку и выпустите шар»; как шары один за другим падали на пожухлую осеннюю траву, а один раскололся о булыжник; как он, первокурсник Иоганн Кеплер, никак не мог уразуметь, почему на Земле, бешено летящей вокруг Солнца, шары падают строго вертикально, а не наискось, по дуге, подобно мертвой горлинке, оброненной из когтей ястребом, которого настигает гроза.

Возвратился недостойный Ризенбах. Шары он осторожно положил на кафедру.

— Убедились, Ризенбах? Шары падают отвесно. Стало быть, неподвижна Земля? — спросил торжествующий Мэстлин.

Смутился, смутился Иероним, взор потупил, на щеках бурые выступили пятна.

— Так и есть: неподвижна! — возвысил голос профессор математики и астрономии. — Неподвижна, ибо в противном случае облака и прочие носящиеся в воздухе предметы летели бы всегда в одну сторону.

— В самом деле, при столь чудовищной быстроте земного движения все тела должны оставаться позади. Мне почти нечего возразить против сего довода, — тихо заговорил Ризенбах. — Однако возможно, что во всем повинна атмосфера. Она увлекает тела со скоростью движения Земли, тем самым мешая им оставаться позади.

Профессор Мэстлин захлопнул книгу.

— Пусть так. Предположим, все ваши измышления верны. Но ежели Земля вращается, отчего же она давным-давно не разлетелась на куски вследствие огромной скорости вращения?

— Причина неясна мне, — отвечал Ризенбах, бакалавр недостойный. — Впрочем, планета наша неизмеримо меньше всей тверди небес. По учению Клавдия Птоломея, сия твердь полностью оборачивается за те же двадцать четыре часа, причем с гораздо большей скоростью. Отчего ж небеса не разлетелись давным-давно на куски?

Осудила ересь академия духовная. Позором заклеймила соучастника бесовского заблуждения, книгу же еретическую некоего Коперника конфисковала. После стольких трудов праведных вкусить яств мирских самый раз. Студенты отобедали в трапезной; профессура — по случаю некалендарного торжества — в покоях проректорских.

Покинув трапезную, Иоганн отправился на рынок. У него давно уже прохудился волосяной плащ, надобно было подыскать у старьевщика заплатку.

Кеплер спустился с каменного крыльца, обогнул башню, откуда Иероним бросал шары. Возле ворот дремал на скамеечке одноногий привратник.

— Гуляют, бражничают господа, — заговорил он и указал костылем в сторону покоев проректора. — С утра им целую подводу яств привезли. Мне дружок-ключник поштучно все доложил: языки копченые, окорока, икорочка, олень подстреленный, фазанов дюжина, бекасов девять, да серых куропаток двадцать шесть, да вина три бочонка… А у героя девяти войн ни маковой росинки в брюхе, отощал, как домовой на пожарище.

— И то, говорю, — продолжал старый солдат, — непользительно утробу насыщать до отвала. Ногу-то как я утратил? Вечор объелся жареной козлятины, а ночью тревога, ад кромешный, язычники скачут поганые. Покуда брюхо от земли отрывал, турок и оттяпал ногу, А дело было так…

Быстрота, решительность — вот что могло избавить Кеплера от одной из бесконечных историй словоохотливого привратника. Иоганн в одно мгновение извлек из кошелька пфенниг, сунул в руки герою девяти войн.

— Подбрось вверх и убедись: Земля движется вместе с атмосферой.

— Пока опешивший ветеран соображал, что к чему, пока разглядывал монетку — не фальшивая ли? — Кеплер успел дойти до здания таможни и завернул за угол.

Справедливости ради, юный мой читатель, заметам, что бедственное состояние серого волосяного плаща вовсе не та главная причина, во имя которой шлепал по непролазной грязи первокурсник Тюбингенской академии. Иная мысль зрела в его уме. Он лелеял тайное намерение отыскать странствующего монаха, который продал Ризенбаху книгу «О круговращениях небесных тел». Кто знает, не найдется ли у святого отца еще один экземпляр? Книгу надлежало проштудировать незамедлительно. Она одна перечеркивала все тринадцать томов «Альмагеста». Сегодня это неопровержимо доказал изгнанный из академии недостойный Иероним фон Ризенбах.

…Монаха с еретической книгою он, сколько ни искал, на торговище не нашел. Как сквозь землю провалился монах. Возле палатки торговца индульгенциями ему за весьма невысокую плату предложили отпущение грехов — на девяносто девять лет блаженства. Вслед за тем его затащили в лавочку реликвий и амулетов. С превеликим трудом убедил он хозяина, что стать обладателем набальзамированных пальцев, святых зубов, бород, кишок и прочих святынь ему не по карману, хотя сие было бы великим благом. Польщенный хозяин — монашек в грязной сутане и стоптанных сандалиях — достал из ларца склянку с бурой жидкостью и всучил-таки Кеплеру. «Задарма, задарма бери, — бормотал он. — Чудодейственное снадобье господина Тихо Браге, датского дворянина. Пользуйся на здоровье, чадо божие. Всякие хворости да недуги как рукой снимает».

Выскочив из лавки, Иоганн снова оказался в толпе. Толпа сдавила его, закрутила и оттеснила к помосту. Здесь, возле деревянной мадонны, размахивал распятием инквизитор.

— Благодать снизошла на вас, грешные, благодать! Вчерашнего дня поутру в Тюбинген прибыл летучий отряд комиссаров святейшей инквизиции. Всякий, кто подозревает соседа, либо сестру, либо отца в колдовстве, должен опустить листок в ящик на дверях собора святого Ульриха! Доносите, подписывать донос не обязательно! Искореним ведьм и колдунов! Пресечем злодейства вверяющих душу в лапы сатаны. Портящих посевы на полях, плоды на деревьях, а также сады, луга, пастбища и все земные произрастания! Насылающих порчу на птицу и скотину, ранний снег, холода — на виноградники! К позорному столбу ведьм! На дыбу! На костер! — Инквизитор раскатал желтый бумажный свиток с печатью и завыл вдохновенно: — «Завтра в полдень пред городскими воротами будет умертвлена осужденная к сожжению на костре Арнулетта Вейс, закоренелая ведьма. Хотя представшая пред судом обвиняемая согласно приговору присуждена за ее тяжелые преступления и прегрешения к переходу от жизни к смерти посредством огня, но наш высокочтимый милостивый герцог пожелал оказать ей свою великую милость. А именно: первоначально она будет передана от жизни к смерти посредством меча, а уже потом превращена посредством огня в пепел и в прах. Однако поначалу ведьме будет причинено прижигание посредством раскаленного железа, а потом ее правая рука, которою она ужасно и нехристиански грешила, будет отрублена и затем также предана сожжению вместе с телом. Приговор о предании ведьмы сожжению на костре вывешен на ратуше к общему сведению, с изложением подробностей выяснившегося преступления».