Капитан Темпеста (сборник) - Страница 17

Тихий стон раненой вдруг вывел араба из его задумчивости. Он с живостью вскочил и нагнулся над герцогиней, которая с беспокойством озиралась и пыталась подняться.

– Это ты, мой верный Эль-Кадур? – произнесла она слабым голосом, вглядевшись в него.

– Я, падрона. Вот уже несколько часов, как я оберегаю тебя, – отвечал араб. – Лежи спокойно. В тебе нет больше нужды там, а сама ты здесь в полной безопасности… Как ты себя чувствуешь?

– Я очень слаба, Эль-Кадур, – со вздохом промолвила молодая герцогиня, снова опуская голову на изголовье. – Неизвестно, когда я снова буду в силах владеть оружием.

– Говорю тебе, падрона, что в этом больше уже нет надобности, успокойся.

– Следовательно, все уже кончено? – с тоской на лице и в голосе спросила раненая.

– Все! – беззвучно отвечал Эль-Кадур.

– А обитатели Фамагусты?

– Перерезаны так же, как жители Никосии. Мустафа беспощаден к тем, кто долго ему сопротивляется. Это не воин, а кровожадный тигр, которому все мало жертв.

– А что сталось со всеми моими храбрыми товарищами? Неужели Мустафа никого не пощадил? Что он сделал с Бальоне, Брагадино, Тьеполо, Спилотто и другими? Неужели и они все погибли?

– Думаю, что так, падрона.

– А не можешь ли ты узнать это наверное? Ведь благодаря твоему арабскому лицу и одежде ты можешь безопасно проходить между этими зверями. Они не тронут тебя, приняв за своего.

– Нет, синьора, теперь уже светлый день, потому что я уже давно сижу здесь с тобой. Днем же я ни за что не оставлю тебя одну. Кто-нибудь может увидеть меня, когда я буду выходить отсюда, и ворвется вслед за мной. Подумает, что у нас тут спрятаны сокровища. Дождемся вечера, тогда я и сделаю попытку. Там, где хозяйничают турки, надо быть как можно осторожнее.

– И о моем лейтенанте ты тоже ничего не знаешь, Эль-Кадур? Может быть, ты видел его убитым на бастионе?

– Когда я возвращался на бастион, он был еще жив и даже успел спросить меня о тебе. Я, конечно, ничего не скрыл от него.

– Если так, я буду надеяться, что он и сейчас жив и, быть может, отыщет меня здесь.

– Да, конечно, если ему удалось избежать турецких сабель… Позволь мне, падрона, осмотреть твою рану. Мы, аравитяне, знаем врачебное искусство лучше других народов.

– Не нужно, Эль-Кадур, – возразила герцогиня. – Рана невеликая и, кажется, затянется сама собой. Я только ослабла от потери крови… Дай мне пить, жажда мучит меня.

– К несчастью, синьора, здесь нет ни капли воды, которая лучше всего могла бы тебя освежить. Есть только оливковое масло и кипрское вино.

– Хорошо, давай кипрского, им тоже можно утолить жажду.

Араб достал из своего кармана складной кожаный стакан, наполнил его вином из одного из тех кувшинов, в которых греки хранили жидкости, и поднес своей госпоже.

– Пей на здоровье, падрона, – сказал он. – Пожалуй, это вино полезнее, чем здешняя вода, она теперь вся смешана с кровью.

Молодая девушка выпила весь стакан и снова улеглась, подложив под голову руку, а араб закрыл кувшин и поставил его снова на прежнее место.

– Что-то будет с нами дальше, Эль-Кадур? – говорила молодая девушка, тоскливо всматриваясь в окружающую ее мрачную обстановку. – Как ты думаешь, удастся ли нам выбраться отсюда благополучно, чтобы отправиться на поиски Ле-Гюсьера?

– Может быть, и удастся, падрона, с помощью одного человека, тоже турка, но не в пример им великодушного и сострадательного.

– Кто же этот турок? – с любопытством спросила герцогиня, пристально глядя на араба.

– Дамасский Лев.

– Мулей-Эль-Кадель?

– Да, падрона, он самый.

– Человек, которого я победила?!

– Но которому потом даровала жизнь, между тем как ты могла убить его, и никто, даже турки, не смели бы упрекнуть тебя в этом. Один он способен бросить великому визирю в лицо слово осуждения за его ненасытную жажду христианской крови…

– А если бы он знал, что его победила женщина?

– Он нашел бы, что эта женщина заслуживает поклонения, падрона.

– Вот как! Странно… Что же ты думаешь сделать, Эль-Кадур?

– Я думаю отправиться к Дамасскому Льву и сказать ему, в каком мы находимся положении. Я уверен, что этот благородный человек не только не выдаст тебя, но, быть может, будет в состоянии дать тебе сведения насчет того места, где содержится виконт, и даже поможет освободить его.

– И ты воображаешь, что этот турок способен быть таким великодушным?

– Да, падрона, имею на то основания.

– Почему ты так хорошо знаешь его, Эль-Кадур?

– Потому что знаком с одним из его приближенных невольников, который немало порассказал мне о нем хорошего.

– А видел ты его лично?

– Видел у одного турка, которого я подпаивал ради того, чтобы выведать у него, куда девали виконта. Этот турок, как я уже говорил, одно из начальствующих лиц. Разумеется, я скрыл от него, что я невольник, а называл себя сыном аравийского вождя, каким я в действительности и родился. Благодаря же твоему отцу, заботившемуся обо мне, как о родном, я умею выражаться, как люди, получившие образование. А благодаря тебе, я всегда имею деньги. Вот почему турецкий начальник и обращался со мной, как с равным, и мне пришлось у него сидеть вместе с сыном дамасского паши, Мулей-Эль-Каделем. Поэтому я и знаю его лично.

– И ты уверен, что он выслушает тебя и сделает все, о чем ты попросишь его?

– Уверен, падрона. В случае же надобности я прибегну к одной уловке.

– К какой же именно?

– Это позволь мне пока оставить при себе, падрона, может быть, обойдется и без нее.

– А если он, вместо того, чтобы помочь тебе, прикажет тебя убить?

Араб сделал неопределенное движение рукой и пробормотал про себя:

«Ну, что же! Тогда бедный невольник только перестанет страдать».

Молодая девушка замолкла, но долго пролежала с открытыми глазами, следя за своими думами. Между тем араб подошел к выходу и стал прислушиваться, что делается снаружи. В отдалении гремели трубы и слышался смешанный гул веселых голосов. Вероятно, турки пировали, празднуя свою победу, обеспечивавшую их султану господство над Кипром. Изредка раздавались ружейные залпы.

Наконец Эль-Кадур, удостоверившись, что наступила ночь, осторожно выглянул из бреши в стене, потом снова вернулся на свое место. Раненая крепко спала. Араб долго смотрел на нее, наклонившись над ней.

Потом он поправил факел, осмотрел свои пистолеты, подсыпал в них на полки пороху и удлинил фитили, затем крепче засунул за пояс ятаган и завернулся в бурнус.

– Теперь можно и к Дамасскому Льву, – сказал он вслух и быстро направился к выходу.

Вдруг он остановился, притаил дыхание и стал прислушиваться к шороху, который слышался как будто извне.

– Ого! – пробормотал араб. – Уж не турки ли там? Быть может, разнюхали, что тут укрываются от них люди и хотят пробраться сюда.

Он вытащил из-за пояса один из пистолетов, зажег фитиль и остановился в выжидательном положении около заваленного камнями выхода, держа пистолет за спиной, чтобы снаружи не было заметно сыпавшихся с фитиля искр.

Возле самой бреши послышалось падение как бы сброшенных откуда-то камней и осыпавшейся земли.

– Вернее всего, что турки, – вполголоса соображал араб. – Ну, пусть попробуют войти сюда: получат хороший подарок прямо в лоб…

Он спрятался за выступом стены, как лев, подкарауливающий добычу, и приготовился стрелять, держа палец на курке.

Шум снаружи продолжался. Кто-то вытаскивал камни из бреши, стараясь, однако, действовать как можно осторожнее. Арабу пришло в голову соображение, что это, быть может, не турки, а тоже какие-нибудь несчастные христиане, знающие о существовании этого подземелья и пытающиеся проникнуть в это убежище, чтобы спасти свою жизнь.

– Подожду стрелять, – говорил он про себя. – Нетрудно убить друга вместо врага.

В промежутках между камнями, которыми была заложена брешь и которые теперь кем-то осторожно вынимались, он разглядел одинокую человеческую фигуру, но, однако, не был в состоянии понять, кто бы это мог быть.