Капитан Темпеста - Страница 8

– А вот увидите.

– Скажите мне сначала ваше имя.

– Меня зовут капитаном Темпестой.

– А! Это имя не ново для моего слуха.

– Как и ваше для моего.

– Вы – храбрый юноша.

Капитан Темпеста в ответ на этот комплимент грациозно поклонился и сказал:

– Ну, я начинаю. Берегитесь!

– Жду вашего выпада, но беречься советую скорее вам. Мне очень будет жаль, если я должен буду лишить жизни такого благородного и смелого юношу, – заметил турецкий рыцарь.

Противники сначала разъехались в противоположные стороны, потом понеслись навстречу друг другу.

Капитан Темпеста оказался не только образцовым фехтовальщиком, но и великолепным наездником, судя по тому, с какой ловкостью и грацией он повернулся со своим конем, сделал большой круг и вихрем налетел на своего противника. В тот самый момент, когда Мулей-Эль-Кадель приготовился отразить нападение, он уже получил тяжелый удар венецианской шпагой по самому горлу, но, к счастью для турка, шпага скользнула по кирасе и только прорвала ее. Турок хотел отбить второй удар, но тоже не успел и почувствовал, как оружие противника снесло у него с головы шишак вместе с розовой шелковой чалмой.

– Какой великолепный удар! – вскричал Дамасский Лев, удивленный молниеносной быстротой, с которой был нанесен удар. – Да, этот мальчик действительно несравненно искуснее польского медведя.

Капитан Темпеста снова сделал круг и вторично подлетел к своему противнику с поднятой шпагой, одинаково готовый как к нападению, так и к отражению. Проскользнув с левой стороны турка и отразив его саблю, он стал гарцевать вокруг него, превосходно управляя своим конем, не уступавшим турецкому.

Пораженный этими неожиданными маневрами, Мулей-Эль-Кадель с трудом увертывался от нападений своего ловкого врага. Очевидно, и конь его, которому перед тем уже пришлось сильно напрягаться, начал уставать. Благородное животное чувствовало это. Собрав последние силы, оно с громким ржанием взвилось на дыбы, чуть не сбросило с себя всадника и несколько минут вертелось на одних задних ногах перед конем капитана Темпесты, только теперь входившего в настоящий азарт.

Зрители с обеих сторон продолжали поощрять и ободрять бойцов криками:

– Смелее, капитан Темпеста! Со смелым Бог!

– Да здравствует храбрый защитник креста!

– Срази скорее и этого гяура, Дамасский Лев!

Капитан Темпеста, все время сохранявший изумительное хладнокровие, с такой быстротой нападал на своего противника, что тот едва успевал увертываться от нападений. Большие черные глаза венецианского витязя горели огнем, нежное лицо его покрылось живым румянцем, пунцовые губы трепетали, а тонкие ноздри раздувались, как у старого солдата, почуявшего запах пороха.

Казалось, движения коня капитана Темпесты становились все более и более быстрыми, между тем как арабский скакун Мулей-Эль-Каделя, видимо, ослабевал, хотя все еще взвивался на дыбы и всячески храбрился, не желая выдавать своего господина.

– Берегитесь, Мулей-Эль-Кадель! – крикнул вдруг капитан Темпеста и ударил его шпагой под правую руку, где был небольшой промежуток между кирасой и наручником.

Турок испустил крик боли и гнева, покрытый оглушительным, как рев моря в бурную ночь, гулом голосов его единоплеменников, бесновавшихся от досады.

Зато воины на стенах Фамагусты весело махали флагами, платками и оружием с надетыми на него шлемами.

– Да здравствует наш молодой капитан! Слава Богу, капитан Лащинский отомщен! – восторженно кричали они.

Вместо того чтобы броситься на раненого и добить его, на что, по тогдашним понятиям, капитан Темпеста имел полное право, он остановил своего коня, с гордостью и состраданием глядя на своего противника, который только страшным усилием воли держался в седле.

– Признаете вы себя побежденным? – мягко спросил венецианский витязь, подъезжая к турецкому.

Вместо ответа последний вновь хотел поднять свою саблю, чтобы продолжать борьбу, но не имел уже на это силы. Зашатавшись, он ухватился за гриву коня, но тут же, как перед тем поляк, свалился на землю. Крики радости со стен крепости и вопль отчаяния из турецкого стана потрясли всю окрестность.

– Добейте его, капитан Темпеста! – кричали защитники Фамагусты. – Сострадание к неверным неуместно! Прикончите его!

Но молодой победитель сошел с коня и, держа в руке шпагу с окровавленным острием, подошел к турку, поднявшемуся на колени.

– Я победил вас, – сказал венецианский рыцарь.

– Да. Добейте меня, это ваше право, – отвечал турок.

– Капитан Темпеста не привык убивать людей, которые уже не в силах оказать сопротивления, – отвечал победитель. – Вы храбрец, и я дарю вам жизнь.

– Я не думал, чтобы христиане были так великодушны, – полусдавленным голосом проговорил Дамасский Лев. – Благодарю вас. Я никогда не забуду великодушия капитана Темпесты.

– Прощайте, синьор. Желаю вам скорого выздоровления.

С этими словами венецианский рыцарь вернулся к коню и только что хотел вскочить в седло, как его остановили бешеные крики турок:

– Смерть гяуру! Отомстим за павшего Дамасского Льва!

В то же время из среды турецких фаланг выделилось человек десять всадников, и они, потрясая поднятым оружием, с быстротой урагана понеслись на капитана Темпесту с намерением изрубить его в куски. При таком превосходстве сил с их стороны это им, несомненно, удалось бы.

Навстречу им со стен Фамагусты раздался страшный взрыв негодования.

– Подлецы! Изменники! Головорезы! – кричали оттуда тысячи голосов воинов и граждан города.

Сделав над собой почти сверхчеловеческое усилие, Мулей-Эль-Кадель вскочил на ноги и, бледный как смерть, с глазами, пламенеющими гневом, крикнул соплеменникам:

– Назад, негодяи! Остановитесь! Или я тотчас же прикажу посадить вас всех на кол!

Всадники в испуге и смущении остановились.

В этот момент на бастионе Святого Марка загрохотали колубрины и дождем мелких ядер сбросило с коней несколько турецких всадников. Остальные врассыпную умчались обратно в свой стан, где были встречены смехом и свистом товарищей, также не одобрявших их дикой выходки.

– Вот вам и награда! Вы вполне заслужили ее! – вскричал Дамасский Лев, поддерживаемый под руки своим оруженосцем.

Турецкая артиллерия не нашла нужным на этот раз ответить венецианским колубринам.

Капитан Темпеста, готовившийся было дорого продать свою жизнь туркам, сделал прощальный салют шпагой Мулей-Эль-Каделю и, повернув своего коня, удалился по направлению к крепости под гром рукоплесканий, несшихся ему навстречу с бастиона.

Лишь только он отъехал несколько шагов, как поляк, который вовсе не был убит, как все думали, медленно поднял голову и, глядя вслед своему сотоварищу прошептал:

– Мы еще увидимся с тобой, прелестная девушка!..

Движение его не ускользнуло от глаз Мулей-Эль-Каделя.

– Ба! – сказал он своему оруженосцу. – Да он еще жив? Должно быть, у него душа крепко сидит в теле.

– Прикажешь его прикончить? – спросил оруженосец.

– Погоди… подведи меня к нему.

Опираясь одной рукой на руку оруженосца, а другой зажимая свою рану, Мулей-Эль-Кадель подошел к лежавшему на земле поляку.

– Ты хочешь прикончить меня, эфенди? – хриплым голосом спросил по-турецки Лащинский, пристально глядя на него. – Не советую: с этой минуты я твой единоверец… Я отрекаюсь от креста… Ты убьешь уже мусульманина.

– Хорошо, я прикажу тебя вылечить, – отвечал турок и, с презрением отвернувшись от него, удалился в лагерь.

«…Вот это-то мне и нужно, – пробормотал про себя поляк. – Ну, капитан Темпеста, вам придется еще посчитаться со мной!..»

После этого рыцарского турнира, исход которого заставил признать капитана Темпесту, и без того уже славившегося своей доблестью, первым бойцом во всей Фамагусте, осада злополучного города со стороны турецких орд шла своим чередом, но с гораздо меньшей яростью, чем ожидали христиане. Казалось, поражение Дамасского Льва произвело угнетающее впечатление на весь турецкий стан. Нападения на крепость велись как-то вяло, а бомбардировка то и дело совсем приостанавливалась. Главнокомандующий всей армией султана, великий визирь Мустафа, уж не показывался по-прежнему каждое утро после молитвы перед рядами собиравшихся на приступ войск, не гарцевал более перед ротой артиллеристов, ободряя их своим присутствием. Сильно изумленные этим, венецианцы напрасно ломали себе головы, стараясь разгадать причину такой странности. Это было бы вполне понятно, если бы наступил период Рамазана, сорокадневного мусульманского поста, в продолжение которого поклонники полумесяца всегда приостанавливают свои военные и другие действия для того, чтобы исключительно предаваться молитве и, воздерживаясь от всякой пищи, очищать душу покаянием и внутренним созерцанием.