Капитан Шопот - Страница 4
— Такое желание возникает у каждого, кто впервые попадает в эти горы, — сказал он с грустью.
— Я здесь родилась и выросла, — сказала она и побежала вперед, игриво наклонилась, разгребла обеими руками целый вал шуршащих листьев, вдохнула их удивительный запах — запах ее детства.
Шопот шел следом за нею и ощущал, как у него словно бы подкашиваются ноги. Глупое ощущение! Буки, буки, буки — удивительно прозрачный лес, где ничто не может спрятаться; пронизывающие потоки осеннего воздуха среди колонн-стволов столетних горных красавцев буков, мальчишечья легкость в душе и ожидание счастья в сердце.
Все осталось позади: белая застава в березовой рощице, шумливый поток с каменными порожками для форели, зеленый мох и пожелтевшие травы по берегам потока. Теперь перед ними без конца и края поднимался буковый лес. Они казались совершенно маленькими рядом с гигантскими деревьями, но верилось: чем дальше будут идти в глубь этого невероятно прозрачного леса, тем заметнее будут расти, пока не достигнут верхушек деревьев и не прикоснутся к тому самому небу, о котором мечтает все живое на земле.
Богдана зашла далеко-далеко, она, видимо, забыла о своем спутнике, брела в море буковых листьев, время от времени поднимала руки вверх, словно молилась, издалека казалась удивительно тонкой, почти нереально прозрачной, будто сотканной из дымки, а когда Шопот ускорил шаг и приблизился к ней, то снова будто бритвой резануло его по сердцу: так похожа была Богдана на Галю Правду.
Богдана обернулась к капитану, и ему показалось, что она вовсе не похожа на Галю, даже отдаленного сходства нет в чертах ее лица. Но вот она, улыбнувшись ему, скрылась за толстым буком, и он снова задохнулся от старого воспоминания: так двигаться, так наклонять спину и шею умела только Галя.
Заставлял себя думать об одном из своих товарищей — Володе Слюсаренко, но мысли невольно возвращались к той, которая заманивала его дальше и дальше в лес, он шел следом за нею так, будто все эти годы только и делал, что ловил взглядом узкую спину, белую высокую шею, развеявшиеся легкие волосы, и маленькие руки, и стройные ноги, которые так уверенно и легко ступали по листьям.
— Подождите, Богдана! — крикнул он внезапно. — Я хочу сказать вам что-то очень важное!
Она остановилась, качнулась в одну сторону, потом в другую, и деревья тоже качнулись, и земля качнулась — весь мир покачнулся перед глазами Шопота.
И там, среди этих буков, словно среди мистических темных свечей, он сказал ей нечто совершенно бессмысленное и смешное, хотя и старался, чтобы прозвучало оно подобно какому-нибудь ритуальному таинству:
— Вы не имеете права уезжать отсюда.
Приказывал или умолял?
— А еще что? — спросила она и засмеялась и, обняв руками бук, пробежала вокруг него, и листья под ее ногами зашуршали так странно, что он даже вздрогнул.
— Вы не можете уехать отсюда, — произнес упрямо.
— Почему же?
Она выглянула из-за бука, стараясь и дальше играть роль девчонки-проказницы, а у самой в голосе улавливалась уже встревоженность.
— Почему? — спросила снова и еще раз хотела было пробежать вокруг бука, но, вероятно, не решилась и осталась там, с той стороны темного дерева, и он видел лишь кончики ее платочка и руки, которые крепко держались за гладенький ствол. Преодолел в себе искушение схватить эти руки в свои, схватить, чтобы никогда уже больше не выпустить, сказал мрачно:
— Представьте себе, что какой-то человек... один мужчина... не может без вас жить...
— Разве это означает, что я тоже не могу без того... без того мужчины?
— Раз он не может без вас, то и вы не можете без него, — он почти шептал. Она молчала. Не знала, что ему ответить. Не решалась даже выглянуть из-за бука. Почему-то мелькнула мысль, что в этот миг он похож на давнишнего Ростислава. Сухие глаза фанатика и плотно стиснутый рот человека, который привык добиваться своего. Все мужчины, наверное, такие. В конце концов, все на свете одинаково и свет одинаков.
Она оторвалась от бука, почти оттолкнулась от него и быстро пошла назад, к заставе, торопливо шла между деревьями, убегая из этого странного леса, быть может, единственного в ее жизни; ждала, что он окликнет ее или догонит и снова начнет говорить волнующие слова о «человеке» и «мужчине». Но он только стоял и смотрел ей вслед.
Ростислав тем временем сидел в окружении пограничников, которые ждали, что он скажет об игре их товарища. Мечтательный Микола играл что-то тихое-тихое, словно далекий сон, он превзошел самого себя, и его товарищи чувствовали это и им особенно хотелось знать, какого же мнения артист о Миколе, но Ростислав не слышал ничего и не хотел ничего знать, кроме одного: где она, что делает в этот миг, когда возвратится? Он ерзал на стуле, пытался заглядывать в темнеющее окно и даже отпрянул — такой немилосердной чернотой плескал на него из окна осенний вечер.
Когда открылась дверь и Богдана встала в ее черном проеме, Ростислав вскочил и, ступая по ногам пограничников, побежал к жене. Задохнулся от крепкого лесного воздуха, который все еще окружал ее невидимой тучей, трагически схватился за горло, словно бы стремился добыть из него какие-то необычайные звуки. Она слишком хорошо знала этот жест.
— Хватит паясничать, — сказала просто, — собирайся, уезжаем.
Умолк аккордеонист. Десяток солдатских глаз смотрело на Богдану с упреком.
Ростислав, который уже хотел было бежать за чемоданом, передумал, быстро подошел к Миколе, похлопал его по плечу:
— У вас что-то есть...
Повертел перед глазами парня холеной рукой, будто показывал ему заманчивый плод славы, добавил еще:
— Трудитесь...
Газик подпрыгивал на камнях, и пассажиров трясло в машине, будто картошку в мешке. Ростислав все время надвигался тяжелым телом на Богдану, она отталкивала его, старалась уединиться в самом дальнем уголке, но снова под колесо попадал круглый, как баранья голова, камень и снова бросало тяжелое тело Ростислава на нее, и он шептал ей в лицо с тревожной ненавистью:
— Почему так долго ходила?
— Что вы делали в лесу?
— Что он говорил тебе там?
— Ты думаешь теперь о нем. Он тебе понравился.
Она долго молчала, потом не выдержала. Когда Ростислав снова надвинулся на нее, она сказала громко, так, что услышал даже водитель:
— Если ты не умолкнешь, я остановлю машину и пойду пешком.
Он затих.
Нынешним летом Гизелле ни с того ни с сего захотелось вдруг ехать на отдых в Югославию.
— Моя милая, — сказал ей доктор Кемпер, — для настоящих немцев не может быть лучше курортов, чем немецкие. Если уж ехать за границу, то в Италию. Но Югославия! Это дорого, и никакого комфорта.
— Это дешево, дешевле, чем ты просидишь на своих немецких водах, а по комфорту адриатические курорты не уступают самым фешенебельным, — упорно стояла на своем Гизелла.
— Да ты откуда знаешь?! — удивился Кемпер.
— Интересовалась. Кое-кто из Вальдбурга уже ездил. Рассказывают, что это почти бесплатно.
У Кемперов была собственная машина, доктор весьма успешно практиковал. Гизелла, несмотря на свои годы и на изрядные переживания в прошлом, хорошо сохранилась, почти не постарела, а потому в ней сидел какой-то неугомонный бес, толкавший ее каждый раз на новые странные выходки, и Кемпер мог судить, что жена его с каждым годом становится словно бы моложе.
Она утомляла и раздражала его глупыми капризами, он не всегда потакал ей, иногда, правда, удовлетворял ее прихоти, просто будучи не в силах сопротивляться, но на этот раз решил стоять на своем.
— Не поеду ни в какую твою Югославию, — сказал он жене. — Можешь выбросить из головы все страны, где хотя бы пахнет социализмом.
— И Египет?
— Можешь добавить туда и Египет. Если наших деловых людей эта нищенская страна привлекает своим ненасытным рынком, то меня она не заманит даже пирамидами. Я — европеец, моя милая!
Гизелла не спорила. Они вообще никогда не ссорились, старались жить росно, соблюдать солидность во всем, ценили покой, будто хотели восполнить все запасы душевной энергии, исчерпанные за годы войны и смутные послевоенные времена, когда обоим пришлось нелегко. Взять хотя бы трехлетнее блуждание Вильфрида по карпатским лесам или историю с убийством американского майора, из которой Гизелла выпуталась только благодаря тому, что пьяные американские солдаты линчевали Ярему и уничтожили все протоколы в полицейском управлении. После этого американцы попросили прощения у Гизеллы, потому что обвинение против нее отпало само собой. За эти годы расширился круг их знакомых. У Вильфрида были друзья даже в земельном правительстве, его хотели избрать депутатом ландтага, но он скромно отклонил свою кандидатуру, потому что превыше всего ценил покой и невмешательство в политическую путаницу.