Капитан Шопот - Страница 22
— Чайка! — позвал сержант.
Чайка подбежал. Чувствовал себя виноватым, поэтому выполнял приказы Гогиашвили быстро и четко.
— Смотри!
Смотрели вдвоем. Чайка притих. Гогиашвили передал ему фонарик, попытался осторожно вычерпать рукой воду из ямки, которая могла быть отпечатком вражеской ноги. Вычерпывал, вычерпывал и плюнул. Дождь мгновенно заполнял углубление, размывал его сильнее и сильнее.
— Свети сюда! Нет ничего? Должны быть еще следы!
Где? На чем?
Не нашли больше ничего.
Но раз у тебя есть подозрение, если ты имеешь хотя бы малейшее сомнение, ты уже не должен успокаиваться. Немедленно доложи на заставу и преследуй врага!
Гогиашвили достал ракетницу, пустил вверх одну красную ракету, вторую.
— Бежим! — велел он, бросаясь в том направлении, где мог исчезнуть нарушитель, если он и был на самом деле. Теперь уже Чайка знал точно, что бегут они с завязанными глазами и смешно лязгают ножницами, вытянув руки вперед, в то время, как ниточки с призами остались где-то в стороне; а может, их и вовсе не было.
— Сержант!.. — выдавливал он из себя по слову при каждом прыжке. — Послушай... Как же это?.. Кто мог?.. В такую погоду... Ну, вслепую... Я бы его... пришил одним выстрелом... А, сержант? Как же так?.. В такое мирное время... Когда-то — я понимаю... Героическое прошлое. Старшина Буряченко — вся грудь в медалях. Капитан Шопот... молчаливый герой... Скромность украшает... Где-то... когда-то... Не возражаю... Но здесь?.. И почему именно сегодня?
— Замолчи!
— Но это ж несерьезно, сержант, — скулил Чайка. — Это не след, просто камень... Упал камень. А? Точно! На вербе груши, а на буках камни... Буря стряхивает камень с бука, камень падает — и горе той чайке, чаечке-горемыке! А, сержант!
— Да замолчи же ты!
Снова выстрелил две красные ракеты. Застава поднималась по тревоге.
Многих людей тревога на границе не задела вовсе. Ничего не ведая о ней, они с утра спокойно принимались за свои привычные дела. А если так, то что же говорить тогда о докторе Кемпере, иностранном туристе, который прибыл вчера в горный городок перед грозой, хорошо поужинал (кажется, впервые за время своего путешествия ел с настоящим аппетитом — жареный цыпленок с картошкой под белым соусом) и спал в самом лучшем номере городской гостиницы так крепко, что не слышал и не видел ни грома, ни бурь, ни дождевого шума. Если горит чей-то дом, пускай болит голова у хозяина. А гостю до этого нет никакого дела.
Он проснулся утром в новом для себя настроении. Подавленность, грусть, растерянность, страх сопровождали его неизменно на протяжении всей поездки. Малейшее подозрение со стороны всегда настороженных и недоверчивых, как ему думалось когда-то, советских людей — и уже сорвана с него маска доктора-туриста, и откроется перед всем миром его подлинная мрачная миссия. Единственный неосторожный взгляд — и он пропал. Даже несмелая попытка видеть не только то, что тебе показывают, но и что-то другое, — и уже за тобою устанавливается пристальный надзор.
Оказалось, однако, что все эти опасения неосновательны. За ним никто не следил, ему верили всюду больше, чем он сам хотел, нигде не останавливали и не направляли его на заранее определенную для всех туристов трассу — он ехал по тем дорогам, которые выбирал сам, иногда нарочно выискивая даже такие, каких не было на картах (в голове у него никак не укладывалось, что здесь могут быстрее строить дороги, чем выпускать карты местности).
Постепенно Кемпер наглел и шел уже в глухие лесные места, откуда несколько раз его вытаскивали из болота колхозники, подтрунивая над глупым немцем, который с сухой и твердой дороги тащится в трясину и бездорожье. Но шпион-новобранец не мог отделаться от чувства страха и постоянного выжидания провала. Привык всегда прятаться за грубую силу, только под ее защитой умел вести спокойную жизнь, а балансировать над обрывом, как пришлось ему теперь, никогда не умел, а главное — не любил.
И вот сегодня наступил последний день. В пограничном городке он оказался между двух сил, одинаково страшных и враждебных ему, одинаково опасных. Великая, грозная, могучая, страна остается позади. Только последний рубеж, который будет пройден сегодня после обеда, — и он в Европе, ее дыхание уже доносится до него!
Думал Кемпер и о том, что зловещее влияние Хепси не достигает сюда, следовательно, он, доктор, в последний раз может насладиться свободой самостоятельных действий, быть господином своих поступков.
У каждого человека есть такие своеобразные вылазки в сферу независимости духа. Кемпер считал, что с этой точки зрения можно оправдать в какой-то степени алкоголиков, наркоманов, преступников, хулиганов, циников, развратников — каждый хочет вырваться из серой повседневности, бежать в призрачную страну свободы, утвердить хотя бы на короткое время свою личность, утвердить даже недозволенным образом, как античный Герострат или тот боннский чиновник, который недавно предпринял попытку сжечь мемориальный музей Бетховена.
Но одно дело оправдывать кого-то, и совершенно иное — ты сам. Всегда считал себя человеком степенным, солидным, не мог позволить себе никаких выходок. Поэтому сегодня, сбросив, наконец, тяжкий груз неуверенности и страха, он будет вести себя как настоящий европеец, за плечами которого тысячелетняя цивилизация; он будет немного скептичен, немного высокомерен, на все, что ему покажут, он не будет больше смотреть с тем предупредительным искусственным удивлением, которое изображал каждый раз, чтобы угодить хозяевам. Хватит с него!
С аппетитом позавтракав, выкурил сигару, ожидая молоденькую переводчицу, прикомандированную к нему со вчерашнего дня (переводчица опаздывала на несколько минут, и Кемпер пренебрежительно подумал о стране, где люди могут себе позволить опоздание), когда же она пришла и извинилась, он милостиво процедил сквозь зубы свое «битте», спросил, не сможет ли перед отъездом познакомиться с библиотекой, с кинотеатром или с этим, как это называется? Клубом, что ли?
Слушал ответы переводчицы небрежно, в одно ухо впускал, в другое выпускал, еле раскрывал губы, чтобы произнести хоть какие-нибудь звуки, Кемпер цедил вместо привычного «я, я» чванливое «е, е», еще и прижимал зубами кончик языка при этом, чтобы прошепелявить, изобразить перед растерянной черноглазой девчонкой нечто свидетельствующее о его принадлежности к высококультурной Европе.
Библиотека помещалась в старинном особняке. Все комнаты первого этажа были заняты простыми деревянными стеллажами. Книги возвышались от пола до потолка, множество книг; никогда не думал Кемпер, чтобы в маленьком городке могла быть такая огромная библиотека, в его душу даже закралось сомнение, что книги эти сосредоточены здесь нарочно, чтобы только ошарашить глуповатого иностранца, но оно отпало само собой, ибо кто же мог бы собрать за одну ночь столько книг и откуда? И не похоже было на это вовсе; библиотека работала, сюда шли ее постоянные читатели, в читальном зале склонилось над столом несколько офицеров и юношей в гражданском, какие-то девочки просматривали картотеку, разыскивая нужные им книги. На выдаче стояло несколько девушек-библиотекарей; они исчезали на короткое время среди книжных торосов, быстро находили то, что у них просили, и возвращались с высокими стопками толстых томов, маленьких книжечек-четвертушек, тоненьких брошюр.
Переводчица познакомила Кемпера с библиотекарями. Он раскланялся, улыбнулся туда и сюда, стараясь напустить на себя небрежную шутливость, сказал:
— Я просил показать мне самую крупную библиотеку, но никогда не ожидал, что в таком маленьком городке может быть столько книг.
— Не удивляйтесь, — засмеялась одна из девушек. — У нас есть и больше, но, к сожалению, та библиотека сегодня закрыта.
Этого Кемпер не знал. У него были данные, что в городке расположен Дом офицеров и при нем большое книгохранилище. Очевидно, русские оказались предусмотрительными, они всегда найдут выход из положения. Рядом с библиотекой Дома офицеров они держат для показа еще и эту. Но что он должен был здесь делать? Подсчитывать количество читателей, чтобы потом, прославляя советский образ жизни, привести удивительно высокие цифры абонентов в рядовом советском городке?