Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма - Страница 3

Вальтер честно себе признался – его честолюбие задето. Конечно, в его ведении сейчас находится контрразведка и в сферу ее интересов финская кампания Сталина вроде бы входить не должна. Но… Он по природе своей разведчик, и чужие успехи на поприще разведдеятельности не могут не вызывать в нем ревнивой зависти. Тем более когда успехи эти проистекают всего лишь из умелой подачи заурядных разведданных.

Шелленберг подошел к окну, забранному бронированным стеклом. Вид оконного стекла портили бросающиеся в глаза инородные вкрапления, маленькие проволочные квадратики. Это были отростки электросистемы, которую, покидая кабинет, Шелленберг включал на ночь. И она наряду с селеновыми фотоэлементами не позволяла никому войти в помещение, не подняв по тревоге всю охрану здания.

Необходимо утереть нос Канарису. Показать, что финскую кампанию Сталина можно использовать для себя, то есть на благо рейха, с еще большей выгодой. Сочинить что-то головокружительное. Канарис крышки ворует, а мы… Что мы можем сделать?

Так. Надо отрешиться от штампов и шаблонов, перебраться на ту сторону скучной расчетливости, идти от невозможного, оттолкнуться от того, что на первый взгляд выглядит сумасшедшим… Думай, Вальтер, думай…

Шелленберг почувствовал, как на горизонте показался гребешок волны вдохновения. И в его воображении из ничего, из пустяков и смутных обрывочных мыслей стали выкристаллизовываться первые мозаичные камни, из которых предстояло сложить полотно. Полотно, которое придется буднично окрестить планом операции. Он уже знал, что придумает такую операцию, перед которой все адмиральские выставки покажутся грязью на ботинках. Обязательно придумает. И он, Шелленберг, утрет нос Канарису…

Капитан госбезопасности Шепелев на жилищные условия не жаловался. Грешно было жаловаться, – он владел двумя комнатами и делил квартиру с одним жильцом. Вернее, с жилицей – старухой Марковной. Марковна относилась к соседу с паточной любезностью, на глаза лишний раз не попадалась и коммунальным брюзжанием не изводила. Все оттого, что знала старая, где и кем работает ответственный квартиросъемщик Шепелев. В зимнюю пору Марковна днями пропадала у внуков, потом засиживалась до вечера в гостях у какой-нибудь из беззубых подруг.

И сейчас домой она пока не вернулась. На коврике у входной двери не наблюдалось ее валенок с галошами, а на крюке – собачьей шубейки. Шепелев включил свет в коридоре. Подошел к своей двери, единственному выходу в коридор из двух его смежных комнат. Подошел, расстегнув две пуговицы зимнего драпового пальто. Третью пуговицы его пальцы не дотащили из петли. «Разве недостаточно на сегодня сюрпризов? Разве я заказывал еще?» – подумал капитан. Подумал он так, заметив сдвинутый резиновый коврик, чей правый угол не лежал там, где лежал утром, то есть не на треснутой паркетине на толщину пальца от втопленной в рейку головки гвоздя. Марковна капитальную уборку не производила, эту хозяйственную арию она исполняет по пятницам, стараясь за себя и за Шепелева (за плату малую, которую сосед заставлял ее принимать, всучивая насильно). Может быть, нечаянно сдвинула, вдруг именно сегодня случайно наступив на коврик? Пусть так. Но взгляд капитана уже давно взбежал от коврика по зазору между дверью и косяком и замер на расстоянии ладони от замочной скважины.

В утреннем ритуале среди механических действий, превратившихся за годы в условные рефлексы, было и такое: оставить нитку в зазоре, там, где косяк прилегал вплотную. Оставить так, чтобы торчал едва заметный кончик. Примитивно, но покуда не возникало серьезных угроз целостности жилища и, значит, не было необходимости сочинять что-то похитрее. И вообще штуковать с нитью капитан давно бы бросил, не сделайся она уже привычкой сродни чистке зубов, без которой утро уже казалось бы недоделанным. Ну вот, перестраховочный вариант, наконец, и оправдал себя – серый, растрепанный кончик нити сейчас на привычном месте отсутствовал. Выходит, дверь открывали. Капитан расстегнул третью и все остальные пуговицы, повесил пальто на вешалку, на соседнем крюке пристроил шарф и шапку.

Его проверили и ушли? Или дожидаются внутри? Вопросом «чьи это фокусы?» капитан до времени не задавался – досрочных ответов наберется тьма. Подцепив пальцем дверную ручку, Шепелев осторожно потянул на себя. Не поддается, заперто. Табельный ТТ, имея на это право, капитан без нужды с собой не таскал. А вот, получается, зря не таскал. Что теперь остается делать, как не вести себя до предела глупо?

Шепелев постучался в собственную дверь.

– Хозяин пришел! Отзовитесь, граждане! Иначе буду держать дверь под прицелом, пока не приедет взвод.

«Никто не отзовется, – спросил себя хозяин комнаты, – и что тогда?» Действительно вызывать подмогу и попасть в еще более дурацкое положение, если внутри никого не окажется? Лучше, конечно, в дурацкое попасть, но живым. Правда, технически выполнить угрозу не так-то просто. Аппарат стоит в комнате Шепелева, отвода в коридор, естественно, нет. Естественно, потому что не хватало, чтобы кто-то мог иметь возможность подслушивать разговоры капитана госбезопасности. Значит, придется выходить на площадку, звонить в соседнюю квартиру…

За дверь скрипнуло кресло. Его, Шепелева, любимое кресло-качалка, приобретенное год назад в мебельном магазине, в отделе старой мебели. Ему ли не знать голоса предметов собственной комнаты. Скрипнуло, вслед за этим послышалось, как оно, кем-то покинутое, покачивается вхолостую. Донеслись шаги, приглушаемые ковром, но все же отчетливые – некто не слишком заботился, чтобы ступать неслышно. Шаги из угла продвинулись на середину комнаты.

Что прикажете делать, капитан? Вставлять ключи, отпирать и распахивать дверь с криком «Ложись, гад, стреляю!». Или, распахнув, бросить внутрь пальто – если некто держит палец на спусковом крючке, то рефлекторно должен выстрелить – а самому метнуться на пол, перекатиться, подсечь ноги затихарившегося товарища, а дальше у кого реакция лучше, кто ловчее и сильнее?

– Эй там, в засаде! – теперь Шепелев говорил по крайней мере не сам с собой и не с призраком, а с кем-то во плоти. – Последний раз спрашиваю, что делать будем?

– Веники вязать будем, капитан, – раздалось из комнаты. – Унюхал, легавый!

Шепелев чертыхнулся и полез в карман за ключами. Тот, за дверью, еще пока не видимый, но узнанный, продолжал говорить:

– Замки у тебя – такие только на сиротские спальни ставить. Соплей открыть можно.

Капитан зашел в комнату, вновь запер охаянные замки и включил свет.

– Здорово, Жох. Закончились зажиточные хаты, по друзьям-приятелям пошел?

Леонид по прозвищу Жох осклабился, показывая сколько железных и золотых зубов у него во рту. И тех, и других хватало. Он стоял, руки в карманах, посредине комнаты, высокий, жилистый и пьяный. А на столике возле покинутого им кресла, утром еще пустого столике, блестела бутылка водки, на треть пустая, и кучилась на газете закуска: нарезанная краковская колбаса, хлебная буханка и конфеты «Коровка». Придавливали газету и два стакана: с каплями на стенке и сухой.

Шепелев приблизился к человеку, который никак не мог быть другом капитана госбезопасности. Осведомителем – да, запросто. Но осведомителем-то вор как раз и не был. Один раз, правда, помог вор капитану, когда тому потребовалось срочно, очень срочно, за одну ночь отыскать где-то спрятавшегося в городе шпиона. А так они, как и положено друзьям детства, просто изредка встречались распить бутылку вдали от посторонних глаз, на одной из ленинградских крыш с голубятней.