Каникулы в Простоквашино (Дядя Федор и лето в Простоквашино) - Страница 1

Как-то неожиданно придвинулся месяц май. Только что на деревьях почки были, лужи сверкали скользкие, общая влажность была. А тут раз-два и всё высохло, листья возникли, жухлая трава зазеленела и в школе занятия закончились.

Дядя Фёдор стал в деревню проситься:

— Там кот Матроскин и Шарик меня заждались.

Мама не хотела дядю Фёдора в деревню пускать. Она говорила папе:

— Только я его отучила от деревенских привычек — бегания и мотания на велосипеде. Только я его к театру приучила, к компьютеру, к книжкам, к сидению за столом по пять часов, как он опять на волю просится.

Папа сразу сказал:

— У него то компьютера глаза квадратными получились.

Потом раскипятился и произнёс целую речь:

— Да от твоего сидения за столом он по полчаса разогнуться не может. Да от городского воздуха он совсем зелёным стал. Ему при таком маскировочном цвете в спецназ идти хорошо. Его в лесу даже свои не найдут. Пусть в деревню едет.

Мама поскрипела, поскрипела немного, но согласилась:

— Пусть.

Кот Матроскин и Шарик дядю Фёдора на тракторе на электрической станции встречали. Они от радости сразу на нём повисли, и все вместе на землю шлёпнулись.

Как только наши приятели сели на трактор, зелёный дядя Фёдор заявил:

— Вы как хотите, а я всё лето буду отдыхать. Я буду торжественно ничего не делать.

— Это как? — спросил кот Матроскин.

— А так. Торжественно лягу на лужайке, книгу подложу под голову и буду лежать весь июнь. Загорать, на облачка смотреть.

Матроскин говорит:

— Ой, я сейчас приеду, только свёклу доварю, Мурку мою подою, в магазин сбегаю, за свет заплачу, кое-что стирану… И тоже буду торжественно отдыхать весь июнь. И ещё июль прихвачу.

— Не-а, — говорит Шарик. — А я буду всё лето работать. У меня летом самый фотосезон.

И верно, Шарик летом со своим фоторужьём не расставался. Он мог его с закрытыми глазами, как автомат Калашникова, разобрать, протереть и снова собрать.

— Твою беготню с фотострелялкой и работой назвать нельзя, — сказал Матроскин. Так, сплошное скакание по полям.

В общем, скоро дядя Фёдор улёгся на поляне — книжка под голову. Шарик рядом лёг, потом и Матроскин пристроился. Тут Печкин идёт со своей почтой.

— Чего это вы тут делаете?

— Мы ничего не делаем. Торжественно.

— Это как торжественно? — спрашивает Печкин.

— А так, — говорит Матроскин. — И вызывающе.

— Они весь июнь так собираются торжественно ничего не делать, — говорит Шарик.

— Ой! — кричит Печкин. — Я сейчас только почту разнесу и тоже к вам присоединюсь. Мне очень нравится такое торжественное занятие.

Скоро он к ним присоединился. Расстелил свой плащик, и у них беседа началась.

— Меня вот что беспокоит, — говорит Матроскин. — Моя корова что-то стала мало молока давать. Всё думаю, как надои увеличить.

Печкин сказал:

— Сейчас в Европе новые методы применяются. Это я в журнале прочитал. Надо коровам музыку ставить перед носом. Тогда они сразу больше молока давать начинают.

— Какую музыку им надо ставить? — спрашивает Матроскин.

— Я не запомнил, — говорит Печкин. — Что-нибудь с травяным уклоном. Например, вальс цветов или что-нибудь Сен-Санса.

— А Сен-Санс-то здесь при чём? — удивился кот.

— Не знаю. Может быть, чем-то с сеном связано.

— Надо весёлую музыку ставить, — говорит Шарик, — чтобы молоко не скисло.

— Чего тут долго думать, — говорит дядя Фёдор. — У нас одна только музыка и есть. Я на чердаке проигрыватель видел со старыми пластинками. Пробуй, Матроскин.

Матроскин сразу свой торжественный отдых прекратил и на чердак полез проигрыватель доставать.

Он его быстро нашёл, нашёл ещё несколько пластинок. Быстро всё это на табуреточке к Муркиной двери пристроил и пластинку завёл. Там певица по фамилии Шульженко песню пела про валенки.

Корова Мурка песню про валенки не очень поняла. Она из сарая выглянула и обратно в сарай ушла сено дожёвывать.

Вторая песня была "Калинка-малинка". Она бурёнке больше понравилась. Бурёнка её всю до конца дослушала. Но опять ушла.

Матроскин, чтобы её привлечь, рядом с проигрывателем несколько овощных пирожных положил.

— Молока сегодня будет! — решил он. — На всю деревню хватит!

Однажды, когда наши друзья в очередной раз торжественно ничего не делали, Шарик и Матроскин поспорили — люди какой профессии больше всех зарабатывают.

Шарик напирал на то, что больше всех министры получают и президенты разные:

— Их государство обеспечивает.

Матроскин говорил, что олигархи. Потому что они сами себя обеспечивают.

— Они сами себе сколько хотят, столько и платят.

Дядя Фёдор утверждал, что больше всех зарабатывает тот, кто умеет интересно жить.

— Можно без всяких денег в путешествия ходить. Книжки интересные читать. С друзьями у костра сидеть. А бедные министры и олигархи ничего, кроме своих компьютеров, не видят.

Почтальон Печкин свою линию гнул:

— Больше всех разные поэты зарабатывают. Вот я помню, в газетах читал, что поэтам за одну строчку рубль — нет, доллар сорок платят.

— Это как так за одну строчку?

— А так. Сочинил ты такую строчку: "Стою на полустаночке". Раз — и тебе доллар сорок. Понятно?

— Понятно.

— Придумал дальше: "В красивом полушалочке" — тебе ещё доллар сорок. Понятно?

— Понятно.

— "А мимо проезжают поезда" прибавил — уже больше четырёх рублей вышло.

Дальше Печкин одновременно пел и считал:

В результате у него за все строчки восемь рублей сорок копеек заработка получилось.

Эта арифметика Шарика потрясла. Куда бы он ни шёл теперь, он всегда губами шевелил:

Рубль сорок.

Два восемьдесят.

Четыре двадцать.

Пять рублей, то есть пять долларов шестьдесят копеек получается. Надо же, а я даже до остановки не дошёл.

Как раз в это время в соседнюю деревню Троицкое стихотворный поэт должен был приехать. На клубных расклейках было написано: "Состоится встреча с поэтом Юрием Энтиным — "Стихи последних лет".

И кое-где большие афиши были расклеены.

На афише была фотография поэта, где он радостно кого-то приветствовал. То ли самолёты, то ли народ. Была в нём какая-то потусторонняя отрешённость и возвышенность. Короче, было ясно, что это настоящий поэт, а не халтурка какая-то.

Стихи последних лет троицких особенно не интересовали, а сам поэт заинтересовал — больно непривычный уж был мужчина: совсем тощий и весь в волосах.

Пелагея Капустина сказала:

— Я обязательно пойду на встречу с ним. Уж больно вид у него жалостливый, и стихи у него, наверное, такие же.

— Да ничего подобного, — сказал сторож дед Сергей с горушки. — Он человек волевой, это сразу видно. Он на приплюснутого Дзержинского похож.