Кандидат в чемпионы породы - Страница 3

Словом, работа проходила в обстановке, совершенно не позволявшей сосредоточиться. И вот, представляете, при всем этом пленка оказалась на диво удачной! Ее подвесили в кухне на капроновой леске, натянутой для сушки белья. У них было на троих шестьдесят четыре копейки, но ведь и две бутылки из-под проявителя и закрепителя тоже кое-что стоили. Их отмыли, пристегнули Варягу поводок и отправились в соседний дом — в магазин «Квас».

А там — одно квасное сусло в пол-литровых банках, вещь, удобнейшая на даче, но непригодная к немедленному употреблению. И за соседней дверью — в «Минеральных водах» — только дефицитнейшая и очень противная на вкус «Нафтуся», которую почечные больные ищут по всему городу, но пить ни один нормальный человек не станет. Зато из тени винного отдела продуктового магазина, что в нашем собственном доме, вышел и пересек ребятам дорогу такой толстый дядька с короткой круглой бородкой, в желтой рубашке, в настоящих, с сединой — под цвет его волос — джинсах и с авоськой, полной Чебурашек «Байкала», что ребята рты разинули.

Митя, Данька и Здик застыли на распутье, ибо всем троим вход в винный отдел был родителями запрещен. Но толстый бородач так любовно пристраивал свою авоську с «Байкалом» меж сиденьями беленьких «Жигулей», стоявших у тротуара, что жажда пересилила.

А было шесть часов вечера, и, кроме «Байкала», на запретном прилавке продавалось пиво и прочее. И еще не успели мальчики с Варягом войти в злополучный отдел, как страждущие в очереди дядьки заворчали, что здесь не хватало только собак и мальчишек.

Разделиться было невозможно: в столь недружелюбной атмосфере локоть друга и брата необходим… ну, как воздух, если только можно так сказать о локте. Митька сначала вышел с Варягом наружу, потоптался поблизости, попытался привязать его к ручке соседней двери — закрытой, как всякая соседняя магазинная дверь. Но это была не ручка, а новомодная алюминиевая плоскость, за которую ничего не привяжешь.

Зато всего в пятнадцати метрах, по бокам подъезда почтового отделения, стоят на высоких тонких железных стойках синий и красный ящики для писем. Все было отлично — изобретатель этих стоек, наверное, подумал и о том, как удобно будет к ним еще и привязывать собак.

Но когда, спустя какие-то семь или десять минут, мои внуки и Эдик Соломатин вышли из магазина с двумя чебурашками освежающего и тонизирующего напитка «Байкал», Варяга около синего ящика не оказалось!

И они сначала ничуть не испугались. Они решили, что Митька просто плохо привязал поводок к стойке этого ящика и отвязавшегося Варяга из вредности поманил во двор кто-нибудь из ребят, которые не были сегодня допущены для свидания с будущим чемпионом породы, — тот же Рыбкин.

Но и во дворе, залитом вечерним солнцем, Варяга не было. Они бегали вокруг бойлерной, звали его, и он бы выскочил нa зов, если бы шнырял в кустах, которыми обсажен двор.

Тогда они кинулись к кооперативной башне, и Эдик, первым сбежав со склона, обыскал кусты вокруг нее и тоже безрезультатно.

Тут им подумалось, что, быть может, это баба Ната вернулась раньше обещанного времени, заметила у почты Варяга и, решив проучить внуков за беспечность, увела его домой. Семь этажей на лифте — пустяки, но в пустой квартире Варяг существовал только в негативном изображении на просохшей тленке, которую сбросил с лески на пол ветер, пронесшийся, согда открыли входную дверь.

Они оставили в квартире бутылки и вновь кинулись на улицу. Ведь Варяг, если он почему-то сам отвязался, мог из простого собачьего любопытства перебежать дорогу и шастать вокруг кинотеатра «Прага», что против нашего дома. И тут уж они не только бегали и звали, но и принялись спрашивать подряд всех, кто дожидался у кинотеатра начала следующего сеанса, не видели ли они тут красивую рыжую собаку.

Красивой собаки здесь не видел никто, но рассудительный Данила сообразил, что окрестность-то со скамеек по-настоящему не видна. Зато вся она видна с наружной галереи второго этажа кинотеатра.

И они взбежали на галерею по лестнице и собаки вновь нe увидели. Однако первый же человек, которому Митька задал уже ему самому надоевший вопрос, — почтенный, очень высокий и тощий, который, прикрыв глаза, грелся на еще теплом солнышке, падавшем на галерею, — вдруг очнулся от своей дремоты:

— Рыжая собака? Сеттер? Молодой? — Он сложился пополам, наклоняясь к Митьке, и даже придержал свою крохотную шляпку, чтобы вдруг не свалилась. — Который был привязан у синего почтового ящика?.. Его отвязал какой-то мужчина.

Митька, конечно:

— Какой еще мужчина?

— Простите, я же не следил специально. Я как раз сюда поднялся и увидел, как этот мужчина переходил через дорогу — отсюда, от кинотеатра. И сразу направился к собаке. Там еще ремешок был туго затянут — он с ним довольно долго возился. Я думал, это его сеттер, и даже не стал замечать, как этот мужчина выглядел, потому что смотрел не на него, а на пса. Очень красивый молодой сеттер.

— Чемпион породы! — всхлипнул Митька. — А вы не видели, куда он его повел?

— Не знаю. Не заметил. Не следил. Посмотрел раз — переходит. Посмотрел другой — отвязывает. А потом нет ни его, ни собаки…

И почтенный гражданин, зачем-то сняв свою шляпку, выпрямился и очень высоким голосом громко спросил поверх голов всех, кто стоял на галерее:

— Товарищи! Пожалуйста! Кто видел, как от почты натой стороне уводили собаку? Рыжую. Красивую. Порода — ирландский сеттер!

И тут подошла, как говорил Митька, очень красивая девушка в красивых розовых брючках в цветочек, а в руках ее книжка со скорбным названием «Сто лет одиночества».

— Я видела, — говорит.

— Куда? — спросили в один голос Митька и Соломатин.

— Я не заметила. Какой-то гражданин ее отвязал, и потом он стоял с ней на тротуаре. Она тянула поводок, а он стоял.

— А как он выглядел, этот дядька?

— Я не заметила… Он, знаете, был в такой зеленой пакистанской рубашке… А вы пойдите на почту. Ведь, смотрите, как раз позади этого ящика — витрина телефонной переговорной. Может быть, кто-нибудь смотрел оттуда на улицу?

…У меня — вот уже сколько времени прошло — и сейчас сердце ноет, когда я вспоминаю их рассказы об этой истории и представляю себе, что творилось у мальчишек на душе.

Ведь когда они стали спускаться с этой галереи, Митька вдруг сел на ступеньку и охнул: «Дед!»

Эдик Соломатин удивился:

— При чем тут дедушка?

— Он послезавтра — нет, пятого утром должен приехать из санатория, — мрачно говорит Данила. — Он после инфаркта, знаешь, что с ним теперь может быть из-за Варяга? Еще инфаркт.

… И вот я вижу, как они идут от кинотеатра через дорогу — почте, к междугородной переговорной. День-то теплый, светлый — солнце вовсю. Зелень, хоть и московская, пыльная, хоть и уже тронувшаяся в желтизну, но еще живая, пышная даже у нас на скучной Башиловской. А на бульваре, на нижней Масловке, в считанных шагах от почты, — совсем мощная. Трамваи вдоль бульвара негромко шмыгают — красные, веселые. Люди идут с работы не как утром — без напряжения, успокоенно. А эта троица понурившись идет от веселого света в тень, рассекающую улицу вдоль, и проходит к двери переговорной рядом с тем синим ящиком на ножках, словно рядом с гробом. Свет не мил, и никакой почти надежды. Вот уже сейчас войдут.

И тут Данька чуть ли не на всю улицу:

— Гасан!

— Что Гасан?

— Гасан Давыдыч приходил в зеленой рубашке!.. Он же все твердил: «Золотая собака, золотая собака!» Ворюга!..

И все сразу, не сговариваясь, снова к бойлерной.

И Гасан Давыдыч оказался там, так сказать, как штык. На посту. Но он, наверное, уже все-таки одолжил трояк до получки, и как день было ясно, что вряд ли мог кого бы то ни было увести даже час назад.

Вернулись к почте. Там, прислонясь к дверям переговорной, нервно курил молодой белобрысый низенький морячок с золотыми загогулинами на рукавах форменки и напряженно прислушивался, не раздастся ли голос, приглашающий в телефонные кабины.