Канцлер - Страница 12

Следующий вопрос Шувалова несказанно удивил Екатерину.

– Простите, ваше высочество… А что Цейц? Он по-прежнему дает вам бумаги на подпись?

Цейц был секретарем великого князя по делам Голштинии. Скучный и педантичный немец, он привык относиться к делам аккуратно, и не стоило большого труда заставить Петра Федоровича поставить на бумагах хоть одну свою подпись.

– Вы ошибаетесь, Александр Иванович. Я никогда не подписываю государственных бумаг, – Екатерина смотрела Шувалову прямо в глаза, забыв о его тике, теперь ей надо было понять, куда он клонит.

– Нам известно, что вы не подписываете сами, вы только даете их высочеству советы, что подписывать в утвердительном смысле, а что не подписывать вовсе.

«Уже донесли… Но кто? Кроме Цейца и великого князя, в комнате никого не было!» – пронеслось в голове Екатерины.

– Поверьте, я даю великому князю только полезные советы, – она улыбнулась, придав лицу слегка кокетливый вид. – И то, если он меня об этом попросит. Давеча, на прошлой неделе, случилось так… – Екатерина перевела дух и заговорила быстро и звонко: – Ко мне зашел их высочество. За ним бежал Цейц с папкой, в ней был ворох бумаг. «Умоляю, только “да” или “нет”, – просил он великого князя. – Здесь работы на полчаса». Великий князь смилостивился, все подписал. Иногда, правда, он задавал мне вопросы… Я не могла на них не отвечать. Это было бы невежливо.

Шувалов слушал ее настороженно, даже моргать перестал, рубец на щеке покраснел от прилива крови.

В действительности все было так и не так. Петр был пьян и отмахивался от Цейца, как от назойливой осы: «Нет, вы посмотрите на этого черта! Он преследует меня с этими “да” или “нет” целый день! Не могу, голова болит! – рявкнул он секретарю. – Может, моя умная жена вам поможет?»

Конечно, Екатерина помогла, а на следующий день Цейц опять явился к ней с ворохом бумаг.

– И еще один вопрос, простите, ваше высочество. Как часто в делах голштинских… – он чуть помедлил, словно хотел добавить – и не только в голштинских, но не добавил, – вы пользуетесь содействиями канцлера Бестужева.

– Бестужева? – Екатерина изумленно вскинула брови. – Никогда. А разве нельзя? – спросила она быстро.

– Представьте их высочеству самому решать дела Голштинии. Если ему понадобятся советники, он всегда найдет их в лице государыни, – сказал Шувалов, вставая.

У двери он отвесил низкий поклон и удалился.

Нет, это возмутительно! Екатерина топнула ногой. Шуваловы – это чума! Неожиданно для себя она залилась слезами. Плакать было сладко, тем более что она успокаивала себя: я плачу не от обиды на этого глупого индюка, на него нельзя обижаться, а потому, что я нервна из-за моего состояния.

Но все-таки страшно ощущать на себе дыхание Тайной канцелярии! Не будем об этом… Будем думать о хорошем. Завтра итальянская комедия, там будет весь ее кружок. Потом поедем к Левушке Нарышкину или к его сестре. Как станет весело! И там, конечно, будет он, свет очей, Станислав Август Понятовский.

Сюжет мчится вперед, а автор никак не может набрать темпа. Композиция – очень сложная дисциплина и в живописи, и в музыке, и тем более в прозе. И то сказать – сюжета-то пока не просматривается… Автор, как на театре, торопится представить поочередно действующих лиц драматического действа, но сами собой появляются все новые герои и не ждут с достоинством своего череда, а лезут нахально вперед, требуя к себе внимания.

Я хотела написать о Понятовском как бы между прочим. В этом романе он герой не третьего, а десятого плана. Сейчас не до него, и думалось, потом будет место и время рассказать о нем подробнее. Однако фраза «вернулся в Петербург» (а именно с нее была начата предыдущая глава) требует немедленного пояснения.

Итак, граф Станислав Август Понятовский появился в первый раз в Петербурге летом 1755 года. Тогда он находился на службе Великобритании и потому приехал как кавалер посольства английского посла Вильямса. Служба Понятовского была необременительна, она состояла главным образом в том, чтобы увеличить и украсить собой состав посольства. Он был молод, красив, европейски образован, принадлежал к самой богатой и знатной фамилии в Варшаве.

Посол сэр Чарльз Вильямс, человек незаурядный, относился к Понятовскому очень благосклонно и радел о его карьере. Но еще больше радел посол о пользе своего отечества. Поэтому, когда он заметил благосклонность великой княгини Екатерины к молодому поляку, он всячески способствовал их дружбе[10].

Дружба вскоре переросла в любовь самую пылкую. Екатерине было двадцать пять лет. Она была хороша собой, полна сил, которых совершенно некуда было девать, одинока и несчастна. До этого у нее был непродолжительный и пылкий роман с Сергеем Салтыковым, но он не оправдал надежд молодой женщины. Он не был достаточно верен, предан, порядочен, он, попросту говоря, ее бросил.

Оправдывая несколько вольное поведение Екатерины в этот период (про другой мы не говорим), историки-биографы с непритворной печалью пишут, как тяжела была ее участь все эти годы. Непосильное бремя легло на ее хрупкие плечи: муж-дурак с точки зрения физической вряд ли мог полноценно исполнять супружеские обязанности, государыня была далека, как солнце, и так же, как солнце, равнодушна и безучастна к жене наследника. Екатерину окружали только вздорные и глупые люди, лишь книги были ее истинными друзьями.

Но почитайте многочисленные дневники Екатерины, и вы увидите, что эта достойная сочувствия картина нарисована ее собственной умной и бестрепетной рукой. Она сама придумала, как ее надо жалеть и за что, совершенно, однако, уверенная, что достойна никак не жалости, а только восторга и поклонения.

Роман с Понятовским продолжался год и прервался неожиданно – молодой поляк должен был уехать в Варшаву. Политические дела в Польше были чрезвычайно сложными. Семья настаивала, чтобы граф Станислав Понятовский участвовал в сейме. Кроме того, родные считали, что он должен появиться в России польским посланником.

После отъезда Понятовского Екатерина и сэр Вильямс очень сблизились. Отношения их носили в основном эпистолярный характер: между ними завязалась активная переписка. Вначале Екатерина писала английскому послу, чтобы поговорить с кем-то о любимом человеке (Вильямс считал себя другом Понятовского). Послу хватило ума и такта отвечать в этих письмах так, чтобы великой княгине хотелось продолжать переписку. Постепенно характер писем менялся. Образ очаровательного поляка постепенно стушевывался в их письмах, разговор вели уже два политика. Они писали о войне и мире, о науке государственного управления и ее подводных камнях, о ныне здравствующей императрице, о настоящем и будущем.

Сэр Вильямс появился в России в ту пору, когда Англия была верной и испытанной союзницей России, поэтому посол стал очень скоро близким другом Бестужева (насколько могут дружить посол и канцлер двух великих держав). Платформой для этой дружбы служила глубокая и взаимная неприязнь к Франции.

Резкая перемена политических связей в Европе произошла в 1756 году. Я рискну повториться в уверенности, что неподготовленному читателю повторение только на пользу, а «подготовленных» по Семилетней войне очень мало, это вам не 1812 год. Напомню, что у Англии были свои виды на Ганновер, у Франции – на Силезию, Австрия боялась турков, Россия, вследствие некоторой безалаберности, свойственной женским ее правительницам, не боялась никого, но желала сохранить равновесие политических сил в Европе. При этом Елизавета не доверяла Фридриху II.

В отношении России у каждой страны были свои интересы. В задачу Франции входило склонить Россию на свою сторону, и она имела надежных проводников своей политики в лице вице-канцлера Воронцова, трех братьев Шуваловых и самой Елизаветы, которая в глубине души никогда не относилась к Франции враждебно.

В задачу Вильямса входило возобновить торговый трактат Россия – Англия, который истекал в 1757 году. Помимо подписания трактата английский посол должен был склонить Россию к поддержке Англии в предполагаемой войне с Францией. Собственно, война эта уже велась в колониях на Американском континенте.