Камера смертников - Страница 51

Одного Волкова на завод Кривошеин не отпустил, поехал с ним сам.

– Ты еще не знаешь, каков там Петенька, – бурчал он, привычно массируя пальцами левой руки уродливый шрам на тыльной стороне ладони правой.

Помощник директора по найму Петр Александрович Первухин оказался взъерошенным молодым парнем в гимнастерке старого образца с двумя кубарями в петлицах. Не выпуская изо рта дымящийся папиросы, он молча пожал приехавшим руки и показал на стулья. Сев за стол, заваленный бумагами, вопросительно уставился на нежданных гостей.

– Ты вот что, Петя, – по-свойски обратился к нему Кривошеин. – Что там у тебя с лаборанткой получилось?

– Сушкова? – недобро прищурился Первухин. – Антонина Дмитриевна?

– Да, – подтвердил Антон.

– Уволена, – ткнув в пепельницу окурок и зло примяв его, отрубил Петенька и пригладил ладонью торчащие вихры. – А в чем, собственно, дело?

– За что уволили? – расстегивая шинель и всем своим видом показывая, что уходить отсюда он пока не собирается, поинтересовался Сергей Иванович. – По статье?

– Как дочь врага народа, – не вставая, Первухин открыл массивный сейф и достал папку. Порывшись, вытащил листок. – Вот, извольте ознакомиться с ответом на запрос. Сами же давали ориентировку по проверке кадров. Родитель ее был арестован как враг народа.

– Но его же реабилитировали, – возразил Волков, но умолк, почувствовав, как Кривошеин сжал ему колено.

– Могли тогда не разобраться, – небрежно отмахнулся Петенька, – а сейчас доверять ей оборонные секреты просто преступно. Согласны? – не дождавшись ответа, он продолжил. – Меня здесь для чего поставили, а? Чтобы я ушами квакал или работал? Где гарантии, что она не связана с врагом, тем более ее отец остался на оккупированной территории и еще неизвестно, чем он там занят. Вот так.

Прочтя переданный ему Кривошеиным листок, Волков положил его на край стола, и Первухин тут же спрятал документ в папку, убрал ее в сейф и захлопнул тяжелую дверцу, повернув в скважине замка ключ.

– Она в анкете про отца писала? – доставая папиросы, поглядел в глаза хозяину кабинета Сергей Иванович.

– Ну и что? – откинулся тот на спинку стула. – Ну, писала. Плела, что тот воевал в Красной армии, потом работал по линии Наркомпроса. Ответ читали? Арестован как дезертир и вражеский элемент из семьи заводчика-фабриканта. А яблоко от яблоньки...

– А то, что обвинение снято, вы в ответе прочли? – поиграл желваками Антон. – Прочли или нет? Я с ней говорил, она своего отца лет с трех даже не видела, а вы... Где ей теперь работать? И по-государственному ли разбрасываться опытными лаборантками?

– По-государетвенному будет не дать пролезть на предприятие оборонного значения врагу! – без запинки парировал Первухин. – Не дать пролезть и затаиться! Выявить и уничтожить! Знаете, как Максим Горький говорил: если враг не сдается...

– Дурак ты, Петя, – с горьким сожалением констатировал Кривошеин. – Нашел себе врага, да побезответнее? А настоящего до сих пор не выявили. Эх ты, комсомольское племя!

– Но-но, – привстал хозяин из-за стола, – я вам, Сергей Иванович, не подчиненный, могу и рапорт подать.

– Подавай, – побагровел и набычился Кривошеин. – Подавай, сопляк! Меня не такие пугали... Рапорт он подаст!

Первухин побледнел и расширенными глазами уставился в стену, кусая губы. Повисла гнетущая тишина.

За окнами кабинета продолжал жить своей обыденной жизнью завод – полз по узкоколейке чумазый паровозик, таща вагонетки с металлоломом, перекликались гудки, звенели краны, дымили печи, бубнила на стене точка радиотрансляции, по-комариному пища из черной бумажной тарелки репродуктора. Слегка прищурив глаза, глядел со стены на сидевших внизу товарищ Сталин, поблескивая стеклом большого портрета в широкой багетовой раме, и словно оценивал каждого по его делам, словам и поступкам.

«Вот почему она сказала: не стало бы вам самому хуже, – подумал Антон. – Старая заповедь – сын за отца не отвечает, – здесь, как и везде, не в почете. Теперь каждый отвечает за все, за любые грехи: и свои, и родителей. Однако кто нам дал право считать себя высшим судьей? Может, Петечка, как зовет его Кривошеин, присвоил себе такое право вместе с другими и теперь, не задумываясь, решает судьбы, казня и милуя по собственному усмотрению и сообразуясь только с мнением начальства, но никак не с законом и собственной совестью? Да и всегда ли они у нас совпадают – закон, совесть и брошенные с высоких трибун лозунги? Сколько еще людских судеб мы вот так вот, походя, решим, определив дальнейшее бытие живущих рядом с нами, сколько еще искалечим жизней, молодых и старых? Неужели он не понимает, что творит, обрекая девчонку на голод и холод, лишая ее работы, угла и куска хлеба в чужом городе?»

– Такому ли я тебя учил? – глядя в пол, глухо спросил Кривошеин.

Первухин дернулся, как будто его ударили и, повернув к нему покрывшееся красными пятнами лицо, заорал:

– А что я могу?! Что?! Когда кругом давят?! За план отвечай, за рабочую силу отвечай, за бронь отвечай, за выявление врагов отвечай, за поставки отвечай... И еще ваши ориентировки, проверяй дела, а если проморгаешь, то что будет со мной?! Что?!

Сергей Иванович брезгливо поморщился и непослушными пальцами начал застегивать шинель.

Хозяин кабинета сник и, почти шепотом, сказал:

– Не держи меня за подлеца, Сергей Иваныч. Если распишешься, что под твою личную ответственность, пусть возвращается на работу.

– Где? – подошел к столу и взял ручку Кривошеин. – Где тебе расписаться?

Первухин шустро открыл сейф, достал тощие корочки дела и ткнул пальцем в листок, подшитый суровыми нитками к коркам:

– Тут.

– Испугался? За свой драгоценный зад испугался? А другие пускай расхлебывают? Ладно, похлебаем, еще и директор есть в генеральском звании, не только ты тут один такой умный сидишь...

– Не держи меня за подлеца, Сергей Иваныч. Если распишешься, что под твою личную ответственность, пусть возвращается на работу.

Сергей Иванович обмакнул перо в чернильницу и аккуратно расписался, быстро набросав несколько строк.

– Все? – уже от двери спросил он.

– Все, – запирая сейф, ответил довольный Первухин.

По лестнице спускались молча. Так же молча прошли к ожидавшей их машине, сели в нее. Когда выехали за ворота завода, Кривошеин достал очередную папиросу и, прикуривая, бросил:

– Теперь у нас с тобой один только выход – найти вражину как можно скорее. Этот подлец Петя сегодня же рапорт на нас обоих накатает. К вечеру, думаю, его мерзкое творение будет готово.

– Почему к вечеру? – не понял Антон.

– А до этого времени он на тебя данные соберет, – криво усмехнулся Сергей Иванович. – Может, съехать тебе от греха с этой квартиры?

– Ну нет, – насупился Волков. – Мало ли подлецов... Кстати, сегодня приходит московский поезд.

– Встретят, – заверил Кривошеий. – Вот еду и думаю, когда Петька таким стал, а? Ведь из комсомола ко мне пришел, на эту должность я его сам рекомендовал. Выходит, не разобрался до конца в человеке. Или такие, как он, нами с тобой еще командовать сo временем начнут?

Антон не ответил. Он думал о том, что такие, как Первухин, уже давно командуют, только Сергей Иванович этого все еще не замечает или не желает замечать...

Все было, как всегда – обледенелый, грязный перрон, холод, ветер, люди с поклажей и постоянным голодным блеском в глазах, запах горячего металла, казалось, пропитавший насквозь этот город, сделавшийся неотъемлемой частью его воздуха, розоватое небо над далекими заводами, привычный шум вокзала.

От напарника он избавится на обратном пути в Москву, а потом быстренько уничтожит рацию и оружие. И пусть его на здоровье ищут те и другие, сколько влезет, к черту их всех!

Возбуждение, овладевшее Роминым, подстегивало, требовало действия. Буркнув напарнику, что он идет в город по делу, Ромин выскочил на перрон, торопливо пошел к вокзальному зданию, высматривая среди пассажиров знакомую фигуру в промасленном ватнике и больших серых валенках, с галошами из автомобильных покрышек. Ага, вот он, толчется около дверей туалета, делая вид, что ожидает своей очереди.